***
Пустая бутылка упала о кафель кухни, не разбиваясь в силу своего качества, чего нельзя сказать о носе рыжего мафиози, падающего рядом. Кровь пачкает щёку, а тот, приподнимаясь на локте, чертыхается и прижимает тыльную сторону ладони к почти что сломанному курносому носику. Волосы будто поблекли, ещё тот блеск, что был пару месяцев назад, сейчас будто бы смылся. Синяки под глазами; рёбра выпирают чуть ли не сквозь футболку, настолько остро видно кости, что кажется, будто кожа порвётся. Парень чувствовал себя ничтожеством. Каждый день, возвращаясь на работу в мафию, на него смотрели как на мебель, и каждый день он это терпел, потому что таковым себя и ощущал. Нужной вещью в нужное время. А со временем эта вещь попросту выходила из строя. Чуя не видел смысла вставать, расправлять плечи и переться туда, куда шёл, потому что вероятность того, что он направлялся не к окну, очень мала. Он проснулся спустя пару часов на полу своей кухни, в ушах звенело, в горле першило. Кто-то уже по-видимому долго стучал к нему в дверь, а судя по знакомым Накахары, которые все были из мафии, скоро бы входная дверь просто полетела с петель. Чу медленно поднялся, и, придерживаясь за стенку, побрёл открывать. — Чуя! Боже, ты так долго не открывал! — Коё ввалилась, перешагивая через порог, и обхватила бледные щёки парня своими руками, приподнимая чужую голову, желая взглянуть в глаза. А в глазах пустота. Накахара конечно окончательно забил на себя, на свое будущее (чего не сказать о прошлом), но о правилах приличия и типичной этики думал всегда. Поэтому отскочил от Озаки, беглым взглядом прошёлся по собственной квартире и покраснел. Повсюду разбросана одежда, кое-где валяются бутылки от вина, грязные тарелки с чем-то малосъедобным. Чуя понимает, что обычно бы ему влетело за такое от наставницы, но сейчас она, даже не дожидаясь извинений, понимающе махнула рукой и приказала умыться и переодеться. — ...задание? — вяло спросил рыжий юноша, настолько скучающим тоном, будто бы он справился с этим заданием, если бы это было оно. — Нет, просто пойдём ко мне. Меньше вопросов.***
Коё хотела бы вытряхнуть из Чуи все глупости, которыми забита его голова. Подождать, пока весь алкоголь выйдет из его организма, побросать из угла в угол, наблюдая, как в нём закипает ярость. Чуя выглядел как увядший цветок. Поникшие плечи, опущенные кончики губ, и казалось, что он стал ещё ниже. Первым делом Озаки отвела его в ванну, а тот в свою очередь позволил поливать себя ледяной водой. Его высушили и накрыли одеялом, и только тут, от хоть какого-то внимания к своей персоне, нежности и заботы, Накахара разрыдался. Он кричал, срывая охрипший голос, кулачки комкали плед, а влажные волосы лезли в лицо. Он знал, что выглядит жалко; он докатился до того, что позволил себе подобные эмоции при наставнице, при том, что для него в целом подобные эмоции — позор. Она стояла в паре метров, обхватывая обеими руками чашку крепкого чая, и молча наблюдала, как Накахара сходит с ума. Она наблюдала за этим не первый год, но это была явно кульминация, точка невозврата, и так не во время… Конечно, всё это время она пыталась с ним что-то сделать, загоняла в конфликтные ситуации, возобновляла ожесточённые тренировки, отбирала вино, в конце концов; только вот проблема не в этом. Когда человеку не за что жить, он и не будет спорить со смертью. Каждый раз, когда Коё думала об этом, недовольно хмыкала, проводя в мыслях аналогию с Дазаем. «С кем поведёшься…» Спустя пару часов Чуя уже спал в чужой кровати, укутанный парой слоёв одеял, а Озаки наблюдала за сопящим чудом, а по глазам лились слёзы. Как она может допустить, чтобы это солнце валялось мёртвым в каком-нибудь переулке? Как она может допустить, чтобы он сам добровольно согласился на это задание, снял перчатки, и, произнеся пару слов, уничтожил всех, в том числе и себя? Когда Чуя проснулся, избавившись от какого-то количества синих разводов под глазами, ему всё-таки стало интересно, отчего Коё так вырвала его из собственной квартиры. — Вы хотели со мной о чём-то поговорить? — В первую очередь я хотела привести тебя в порядок. — Я в по… — Нет, Чуя, ты не в порядке уже не первый год. — Коё перебила так резко, что у юноши побежали мурашки по коже. Одна из немногих вещей, которую он ещё не просрал, была гордость. И признать, даже спустя столько времени, что он гниёт изнутри, будто давно забытая игрушка, было слишком. Но к счастью, Озаки и не требовала от него раскаяний. — Огай собирается отправить тебя на задание. Что-то секретное, вместе с Рюноске и ещё парочкой, в общем звёздный набор. — Коё говорила быстро, на одном выдохе, будто боялась запнуться и позволить себе лишние эмоции. Чуя же горько фыркнул на «звёздный набор». — Они… они хотят использовать порчу. Девушка с трудом понимала, какую реакцию следует ждать. Истерический смех? Хитрая ухмылка? Удивление, такое, чтобы до округлённых глаз, как у пугливого котика или же злость с рычанием, как у дикого пса? Она не получила ничего из этого. — Ну, для этого я и приклонял колено перед боссом. Я мог бы принести хоть какую-то пользу, и это правильно. — Чуя говорил спокойно, голос не вздрагивал, а на лице не проскочила ни одна эмоция. — Правильно? Ты считаешь правильным своё желание умереть, прикрывшись чужими мотивами? — Озаки смотрела так разочарованно, но что больше всего заставило кольнуть сердце рыжего, так то, как она смотрела. Будто не на Накахару, будто на… — Даже если ты думаешь, что похож на него, это не так. Его желание умереть никогда не было выше желания уничтожить врага, оставшись в живых. — Я не грёбанная фанатка бинтованного и мне абсолютно поебать на то, чего он там хотел. Накахара никогда не простит. Не простил за четыре года, не простил попытки Дазая выйти с рыжим на контакт, которых не было. Он не забыл, как тот просто ушёл, просто пропал, будто ничего не случилось; как Огай лично пару месяцев рыскал по городу, пока не узнал, куда устроился этот ублюдок; как Чуя собачился с Рюноске первые пару лет, будто бы им до сих пор было, кого делить. Дазай оставил мафию, и это та официальная версия, по которой Чуя в таком ебаном состоянии. Но на самом деле важно было лишь то, что Дазай оставил его. Он ходил на эти задания и не видел смысла, не понимал, ради чего. Убивал, калечил, выбивал весь воздух из заложников вместе с сгустками крови, а после этого возвращался домой один, делая вид, что безумно счастлив не слышать подъёбов бывшего напарника, не видеть его наглой довольной рожи, когда Осаму подливает ему в бокал дорогого вина. И с каждым месяцем желание убивать сходило на нет, интерес пропал, забрав с собой и всю прежнюю жизнь Накахары. И теперь он здесь, с соломой вместо рыжих вьющихся волос, с торчащими костями, на которые подыши и треснут, с разбитым носом и перегаром. — И вправду. Оставим этот спор, пустое. Возвращайся к себе. Конечно Озаки не отступит так просто. И она сама не всегда была верна мафии, и она сама хотела сбежать, и она знает, что такое любовь. Поэтому, как только дверь за юношей хлопнула, она начала действовать.***
В тёмной квартире, с почти что чёрными обоями и вообще всем чёрным, будто бы это начало ужастика «в чёрном — чёрном доме…» сидел на удивление светлый парень, постукивая тонкими пальчиками по кухонному столу, а рядом стоял так сочетающийся с образом помещения Акутагава, разливая чай по чашкам. — Ну, э-эм, как на… работе? — Вся вопросительная интонация падала на последнее слово, будто бы Ацуши не был уверен, что Портовую мафию можно называть местом работы. — Ты правда считаешь себя достаточно стойким для того, что бы задавать этот вопрос каждый день? Да и как думаешь, я могу тебе что-то рассказать? — Акутагава с легкой усмешкой протянул кружку тигрёнку, после чего обошёл стол и сам сел напротив Накаджимы. — Мне интересны не дела Мафии, а твои дела. — Ацуши звучал обиженно от того, что ему не доверяют, и ему не нравилось разрываться между Детективным агентством и Рюноске. Ну как не нравилось… С переменным успехом. — У меня всё хорошо. — На лице Аку вдруг появилась улыбка Чеширского кота, заставляя поёжиться. — Чувствую, скоро самой огромной занозы в заднице мафии не станет. — Но Дазай давно перешёл в агентство… Акутагава цокнул языком, закатывая глаза. — Я про Накахару, его дружка, помнишь? — А, это… — Пальцы крепко сжали горячий чай, и Ацуши недовольно поморщился. — Так ты будешь рад его смерти? — Накаджима правда не был парнем, который неадекватно реагировал на подобные вещи. Пожалуй для человека, что пару месяцев назад орал «Сдохнешь, Акутагава?» он выглядит слишком ранимым, но всё же это не так, поэтому он слишком буднично произнёс вопрос; его больше волновало другое. — Да. Эта рыжая тварь вечно тёрлась с Дазаем, получая от него столько нежности, сколько мне и не снилось и… оу. — Рюноске замялся, наконец приходя в себя и представляя, что чувствует Ацуши. — Слушай, ты же понимаешь, что я не из-за Осаму?.. Ацуши просто нервно пил чай, желая уткнуться в кружку с головой. Повисло какое-то агрессивное молчание. — Так всё же. Кого к кому ревнуешь, Рю? Меня к Дазаю, Дазая ко мне или… Чую к Дазаю? — В голосе слышалась сталь, но глаза почти блестели. Акутагава мог спокойно смотреть на сдыхающих людей, с содранной кожей, схаркивающих собственную кровь, но от слёз тигрёнка начинало трясти. Акутагава медленно поднялся, подходя к Ацуши, хватая его за руку. Резко потянул на себя, заставляя подскочить с места, и, подхватив за бёдра, усадил на стол. — Хей… Дазай был явно не лучшим человеком, он вообще на человека с трудом походил, и он не заслужил ничего, кроме ненависти. — В ответ на это Ацуши отрицательно замотал головой. Все первые их стычки были на почве зависти, когда Рюноске готов был на части разорвать Накаджиму только за то, что Дазай считает их достойными друг друга соперниками. — Нет, Дазай хороший… — Может быть теперь. — Акутагава горько усмехнулся. — Мне правда не интересно. Если бы я хотел Дазая, разве ты вот так вот сидел бы тут? — Всё ещё тешишь себя тем, что при желании смог бы повалить меня? Не хватило около десятка неудачных попыток? — На лице Накаджимы заиграл азарт; всё же он не умел долго обижаться. Да и он просто верил Рюноске. — Ну почему только неудачных? Были же вроде и неплохие. — Хитро ухмыльнувшись, Акутагава, медленно скользя руками по чужой талии, опускается на бёдра, делая шаг вперед, совсем уж прижимаясь к чужой груди. — Только неплохие? Даже не знаю, печалиться ли мне от того, что я проигрывал, или от того, что проигрывал всего лишь неплохо. — Накаджима трётся носом о шею ворона, слегка извиваясь в чужих руках, что уже так собственнически сжимают нежное тело тигрёнка. — Ладно, пожалуй нужен ещё один раунд, — замычал Рюноске в поцелуй, и, легко подхватывая Ацуши под бёдра, потащил в соседнюю комнату.***
Чуя заканчивал убираться на кухне, старательно сгребая все пакеты с пустыми бутылками в кучу. Это было какое-то странное чувство — убираться, зная, что делаешь это ради тех, кто придёт сюда за твоими вещами позже. Чтобы не составлять людям проблем. О секретной миссии ему вчера сообщил Мори, хотя по его тону было понятно, что он не сомневается в Коё. В том, что она предупредила Накахару раньше. «Через неделю, Акутагава за главного. Координаты скажу позже.» — Вот и всё, что знал Чуя. Больше и не полагалось. Он зашёл к себе в комнату, оглядывая эту свалку. Голова уже третий час кружилась, в глазах был туман. «Надо закончить убираться и лечь спать» — зевая, размышлял юноша. Он монотонно перекладывал вещи, разбрасывая их по полкам, и дыхание вдруг перехватило. Парень скривился от резкой боли в руке, и, столкнувшись с ближайшим шкафом, скатился по дереву на пол. Чуя сжался в клубочек, обхватывая своими ногами больную руку, мышцы внутри будто бы сжались и готовы были треснуть. Накахара шипит и слышит, как шкаф пошатнулся и ваза, раскачиваясь, летит вниз. Она упала в паре метров от рыжего, который всё ещё скрипел зубами от боли, уже понимая, что это просто судорога. Она пройдёт. Осколки разлетелись по разным углам, чудом не задевая Чую. «М-да, стоило всё-таки поесть за ближайшие пару дней, а то кальция совсем в организме нет» — размышлял парень, одной из обязанностей которого было следить за собственным здоровьем. И он, провалявшись минут десять, и вправду пошёл есть, даже не поленился сделать что-то горячее, типа яичницы, решив вспомнить, как раньше любил готовить. Любил стоять возле плиты и помешивать что-то в сковородке, ловя на себе взгляд развалившегося в кресле напарника; любил спорить на тему того, кто должен мыть все горы посуды, которыми пользовался Накахара; он, в конце концов, любил есть не в одиночестве. Быстро прожевав яйцо, которое вышло откровенно хуёво (но выбора не было), и подавляя желание вернуть всё съеденное тем же путем, каким ел, он вернулся в комнату, мечтая скорее закончить с уборкой. Конечно же юноша наступил на осколок, и, матерясь во весь голос, принялся собирать уже покинувшую этот мир вазу по частям. Рука медленно прошлась по чему-то, что никак не могло быть куском стекла, потому что это был чокер. Простая чёрная лента, может чуть более бархатная, чем все остальные, что были у Накахары. Чуя всегда был таким. Можно спрятать что-то от чужих глаз, так, чтобы все думали, что у тебя этого больше нет; можно даже самому забыть о какой-то вещи, но она всё равно останется. Такие штуки всегда появлялись в нужный момент, заставляя вспомнить всё, что почти удалось выкинуть из памяти, возобновляя чувства и проходясь ими по присохшим ранкам. Он швырнул его на кровать с небрежными словами, близкими к сплёвыванию после минета, а именно: «кстати, на». Дорогая вещь известной марки, такая мягкая, что нежно бы обволакивала белую, как лист, кожу. Он никогда бы не выбирал подарок на свой вкус, он никогда бы не выбирал подарок, он никогда бы не выбирал. Это была глупая подачка, прихваченная и кинутая рядом с всё ещё извивающимся телом; грудь вздымалась, а в глазах стояла белая пелена. Рыжие волосы прилипали к потному лбу. Пожалуй хватило одного «мне нравятся чокеры» и вот оно, счастье, прям под боком, но это не тоже самое, что получать желаемое. Желаемое из-под бока вечно ускользало, отправлялось покурить, в спешке натягивая штаны. Желаемое не подпускало настолько близко, чтобы подачки превращались в подарки, чтобы чокер переставал быть ошейником. Чуя опять проглатывает, но уже не желание блевать, а желание расхуярить всё; всю эту квартиру, в каждом углу которой лежали вещи, от которых разносило посильнее наркотиков. Да плевать уже на уборку, на эту вазу, на этот огрызок чёрного бархата. Чуя дополз до кровати и отрубился, мечтая просто пережить эту неделю, чтобы всё окончательно закончилось.***
Растрепанные волосы Чуи быстро намокали на кончиках, там, где уже не могла помочь шляпа. Они молча шли с Акутагавой и ещё десятком бойцов туда, где должны были случиться «переговоры». Если обращать внимание исключительно на слова босса, то им предстояло разобраться с пятёркой выскочек, которые опасны для города. Под городом конечно подразумевалась ПМ и исключительно её интересы, а под пятёркой выскочек подразумевалась сильная группировка с уникальными способностями, иначе бы можно было обойтись и без порчи. Парни шли в такой тишине, что казалось, будто гармонично бы в такой ситуации было включить похоронный марш. Плащи слегка развивались, а лёгкая улыбка на лице Рюноске сверкала всю дорогу. — Ну вот чего ты лыбишься, а? Как ты блять раздражаешь. Хотя бы сделай вид, что собираешься сегодня напрячь зад и принести хоть какую-то пользу. — Чуя недовольно морщился, понимая, что бойцы, как и ворон, будут скорее для какой-то перестраховки, как зрительный зал, как массовка. Если бы на задание отправили одного Накахару, то противники запросто поняли бы, что он станет использовать порчу, а так можно подумать, будто ПМ собирается справиться с врагами общими силами. — Босс приказал предоставить всю работу тебе, и я вообще ни разу не жалуюсь, только не сегодня. — Да-да, понятно. Рюноске, я не виноват в том, что ты сопля, которую вечно хотелось отпиздеть, и… — Сопля здесь ты. Заткнись и не порти момент. На этом скудный диалог был закончен, если упускать ненормативную лексику, вырвавшуюся из рта рыжего мафиози. Они завернули за последний поворот, остановившись снаружи какого-то заброшенного здания. Пространства было много, и чёрт, так и планировалось заранее, в конце концов порча — очень разрушительная вещь. Если с одной стороны были развалины, наверное, пятнадцатиэтажной постройки, то со всех остальных сторон — лес. Чую пробил холодок. Он чувствовал себя слишком свободно; речь шла о свободе на грани смерти. Возможно он даже готов понять прикол двойного самоубийства, потому что умирать в одиночку, вот так вот осознанно, жертвенно, от собственной же силы, зная, что когда ты упадёшь бездыханным телом на землю, тебя, пожалуй, ещё и под бок пнут… Это жутко. Вы играли с друзьями в «доверие», когда нужно закрыть глаза и начать падать, рассчитывая, что вас подхватят? Чуя играл с Дазаем, и он ни разу не сомневался. А теперь представьте, что осознанно падаете, когда за спиной никого нет. Слышатся шаги приближающейся группы, и пока Акутагава ведёт короткий разговор с противниками, одной рукой делает жест, приказывающий начинать. И Чуя снимает перчатки.