По акции

— За тобой даже грустно наблюдать! — весело отозвался Чуя, заставляя Осаму сначала отскочить в сторону от наезжающего на него стола, а потом с мольбой в глазах посмотреть куда-то вверх, будто бы взывая к милости богов. — Чуя, ты уничтожишь мою квартиру! Чуя залился смехом, огибая лампу с такой скоростью, что даже с учетом роста Осаму, который мог бы и достать до Накахары — ему не успеть. Рыжий уже больше часа гонял Дазая по казалось бы такой маленькой квартире, которая теперь была чем-то средним между полигоном для тренировок мафиози и откровенно мусоркой. Шатен был вымотан, вечно белые как лист щеки теперь напоминали помидоры по цвету, каштановые волосы взлохматились и почти полностью закрывали глаза, заставляя думать о том, что за почти месяц такого вот совместного хиккования дома надо было найти время на посещение парикмахера. — Лицезрел бы тебя Огай сейчас, Осаму, эх, вот бы не хотел он тебя видеть в рядах Мафии! Чуя так довольно напевает что-то, пробегаясь по стене кухни в считанных сантиметрах от руки Дазая, которая жалобно пытается зацепиться за свою же футболку, надетую на Накахаре. — Лицезрел бы тебя Огай сейчас, Чуя, и несомненно вернул бы в Исполнительный комитет! — Осаму почти валится с ног, когда уворачивается от летящей тарелки, которая падает где-то в прихожей и разбивается с таким отвратительным шумом, что Дазай приходит в ярость. — Серьезно? Чу-уя… Осаму с каким-то новым выплеском агрессии, взятым не иначе как в месть за испорченную посуду, запрыгивает на стул, пытаясь притянуть Накараху к себе, но тот бесстрашно выпрыгивает в открытое окно в полуметре от своей прошлой точки опоры и пропадает где-то там, а Дазай, не рассчитавший равновесие, падает на стену и медленно съезжает по ней на пол. Это не менее шумно, чем разбитая ваза, четыре тарелки и две кружки, а так же ударившиеся о плиту ключи и оторванные с корнем шторы в комнате, но только это уже голова Осаму, так что Чуя на секунду показывается макушкой в окне, оценивая силу повреждения, и пропадает так же быстро, потому что слишком уж продуманный и хитрый Дазай стоит прямо перед окном, готовый затащить Чую назад в квартиру, а теперь уже, видимо, поле битвы. — Знаешь, — кричит Чуя, топчась с ноги на ногу на стене на два метра ниже их этажа, — это почти комплимент. — Он бежит вверх, просто сдувая Осаму так, что тот отлетает к противоположной от окна стене, вовремя разворачиваясь и упираясь в нее руками, не пробивая ее только благодаря тому, что Чуя рассчитал силу. Хотя иначе и быть не могло. — Но ты можешь лучше, я верю в тебя! Накахара запрыгивает назад в квартиру, пробегаясь по потолку в комнату и забиваясь в самый дальний угол, скучающе наблюдая за тем, как Осаму бубнит что-то себе под нос, отряхивая руки и потирая синяк на затылке. Прошло еще две недели их совместного проживания, и к вечеру Чуя открыл в себе лошадиную дозу азарта и энергии. И если бы Осаму хотя бы не разучился за свой отпуск адекватно расценивать обстановку, то не поспорил бы с Накахарой, чтобы теперь выглядеть перед ним дряхлым стариком, но последнее время он не в силах заботиться о чем-либо, кроме как о своем сердце, которое так несчадно выскакивает из груди, стоит только осознать, что Чуя здесь. С ним в кровати или за одним столом, хотя второе уж совсем абсурд, потому что до семейных ужинов еще дело не дошло. Осаму улыбается как дурак, когда видит Чую, сонно протирающего полотенцем волосы с утра или бегающего по квартире в поисках еще не спрятанной Дазаем рубашки, чтобы надеть ее и начать парадировать шатена. Осаму совсем не оценил то, как Чуя разгуливает в его пальто с тем же пафосом, с которым он это делал сам, потому что ну какого хуя? Не смешно же… И он все же решил задуматься о том, не избавиться ли от пары вредных привычек, типа как представляться новым сотрудникам с такой гордостью и загадочностью, что глаза закатить охота. Дазай был в восторге просто от похода в косметический магазин, где Чуя опять накупил себе флакончиков для ухода за волосами, которые теперь неизбежно падают в ванной во время приема душа. Пока что, конечно, не совместного, но главное ведь не терять веры, так? — Ты совсем растерял сноровку, а это значит, что я уже могу переживать за свою жизнь. Разве такое можно допускать? — Чуя не верит, что я бы его спас? — расстроенно спрашивает Осаму, шаркая по полу и складывая руки на груди. — Ну как же. Могу активировать порчу и проверим! — Не-ет, я все еще надеюсь спасти эту квартиру! — То есть квартира тебе дороже? — Чуя быстро проходится взглядом по комнате, выискивая что-нибудь, что можно безопасно поднять и кинуть, и Осаму, поймав этот заинтересованный взгляд, бежит к углу, где Чуя зависает в воздухе, и прыгает, но у него успешно получается дезактивировать только стену, потому что Накахара уже прямо за его спиной, медленно поднимает кровать в воздух, и это доводит Осаму до истерического смеха. — Так, прекращай! Кровать в этой квартире — самое святое! — Осаму наблюдает за тем, как кровать взлетела уже сантиметров на десять, а Чуя весит в воздухе над ней настолько высоко, насколько это возможно, утыкаясь затылком в потолок. И у него играют такие черти в глазах, что становится понятно: говорить с ним уже бесполезно. Осаму прыгает на кровать, распластавшись на ней морской звездой и уткнувшись носом в подушки, а Чуя смеется так счастливо и громко, что почти готов отпустить кровать. — Милый, да я и тебя удержу! Даже это забыл? Осаму улыбается, но Накахара этого не видит. «Ну конечно, — тянет по слогам подозрительно довольный Осаму, — и как я не подумал». Осаму слегка сжимает покрывало, позволив себе отдаться своим же чувствам, только на пару секунд. Как много он упустил за долгие годы, что не общался с Чуей? Почему еще в семнадцать они не сыграли в эту дурацкую игру, не обменялись одеждой и не устроили пародийное шоу? Почему все усложняли и отрицали? Возраст? Гордость? Дазай думает, что все из-за недостаточной степени отчаяния в крови. Сейчас он просто не готов отпустить Чую. У него больше ничего нет. Ему больше и не надо. «Это ненормально. Это нездорово, — все твердит себе Осаму, — но это про нас обоих. И проиграет тот, кто удержит в себе это чувство дольше. Но мы же равные по силе бойцы?». Накахара уже хватается за живот и икает, потому что ему до того смешно наблюдать за глупостью Дазая, которую тот вытворил, и как он теперь лежит на парящей в воздухе кровати задницой кверху. — Ладно, ты там нос-то хоть не сломал? — слегка успокаивается Чуя и медленно ставит кровать на пол, чтобы она случайно не покачнулась и еще больше не навредила бинтованному великомученику. Этого Осаму и ждал. Он встает на кровать в один прыжок, протягивая руку над головой и касается голени Накахары, который в ту же секунду широко раскрывает глаза, явно прекращая чувствовать переливающуюся по венам силу, последний раз икает и падает, придавливая своим весом Осаму. Теперь уже последний смеется, когда пружины матраса слегка подпрыгивают, тем самым давая двум парням на пару сантиметров отскочить от простыней и снова на них упасть. Дазай весь потный, уставший, но до того довольный своей маленькой победой; смотрит на Чую, который нависает над ним с надутыми губами и глазами, полными детской обиды. Они оба тяжело дышат, переваривая всю полуторачасовую «битву», не находя даже, что теперь сказать. Вокруг вдруг стало так тихо, голубые глаза почти темнеют среди тусклого освещения. За окном закат, а у них так и не дошли руки до того, чтобы включить свет. Чуя выдыхает и расслабляется, сильнее вжимаясь своей грудью в грудь Осаму, локтями опирается о подушку, заключая шатена в клетку. Медленно наклоняется к нему, оставляя между их губами всего один сантиметр. Накахара ждет, не скажет ли на этот раз ничего Дазай; Накахара ждет, пока тот его остановит, оттолкнет, но Дазай не делает ничего из этого, лишь фокусируясь на подрагивающих ресницах рыжего. Они лежат так долго; они отдаются этому моменту, рассчитывают и оценивают его, и для обоих он бесценен. Осаму не выдерживает первый, копошится и обвивает своими руками спину Чуи, задирая футболку и проводя пальцами по теплой нежной коже. Чуя прогибается от этого движения, запрокидывает голову и шумно выдыхает; так отчаянно и глубоко, что у шатена мурашки по телу. Одна рука вплетается в рыжие волосы, прижимая ближе к себе, губы касаются друг друга; сухие и даже потрескавшиеся, и Чуя проводит языком по чужим губам, тут же проникая в рот Дазая, буквально слыша, как все терпение последнего трещит по швам, заставляя ответить на поцелуй, размазывая слюну по губам и языку. Чуя разрывает поцелуй, особое внимание уделяя ниточке слюны между их губами, касается влажным языком шрама на шее, просто благодаря всех богов, будь они реальными или нет, что Дазай не наматывал на себя бинты все эти недели. Накахара с особенной нежностью целует каждый сантиметр шеи и ключиц Дазая, слегка оттягивая его футболку в сторону. Дазай гладит его по спине, бокам, предплечьям, его кадык дергается и диафрагма слегка вибрирует; будто он кот, которого приласкали. Они достаточно много целовались за последнее время; они вышли на какой-то новый уровень интимности за три недели ноября, которые по большей части провели в этой квартире. Это были не страстные поцелуи — во избежание возбуждения — не такие, как сейчас. Чуя целовал снова и снова, ногами прижимаясь к бедрам Осаму, сжимая его почти в тиски и очень часто дыша, он не мог насытиться. Ягодицы сильно терлись о пах Дазая; парни будто бы совершали какой-то безумный танец, ни на секунду их руки, губы и спины не оставались в статичном положении. Через пять минут они все же нашли в себе силы на то, чтобы стянуть мокрые от пота футболки друг с друга, и теперь Чуя нервно рылся на прикроватной тумбочке и в ее ящичках, ворча что-то себе под нос. — Да где же… — Это было сказано настойчиво и громко, и Осаму наконец отвлекся от вида выгнутой спины Чуи, когда тот, стоя на четвереньках на кровати, уже был на грани того, чтобы раздолбать всю тумбочку к хуям. — Эй, полегче, — Дазай перевел свое тело в сидячее положение, прокладывая влажную дорожку поцелуев от ребер к плечу Чуи и параллельно с тем просунув руку в верхний ящик, доставая бутылку смазки. Не крема. И как, блять, Чуя должен был узнать, что это за флакончик?! Чуя выхватывает его, вызывая тем самым у Дазая волну недоразумения. За окном уже совсем потемнело, и если бы Чуя так хорошо не умел привыкать к темноте, то сейчас бы не усмехнулся реакции Дазая. Он прижался еще одним поцелуем к его плечу, и теперь это даже было удобнее, ведь Осаму сидел, облокотившись об изголовье кровати. — Ты хоть представляешь выражение своего лица, когда думал, что я начну растягивать сам себя? — Чуя выдавливает на пальцы смазку, распределяя ее между указательным, средним и безымянным, и весело поглядывает на шатена. — Я… Чуя, я сорвусь… Это слишком… — он ненавидит, каким уничтоженным и слабым голосом говорит. Завороженно смотрит, как Чуя отбрасывает шорты и боксеры на пол, куда-то поверх той кучи одежды и разбитой посуды, которая осталась после спора. — Наблюдать за тем, как ты разрабатываешь себя и- — Ничего не делать? Чуя более чем доволен собой. Он проводит смазанными пальцами по соску Дазая, так аккуратно и осторожно, что вызывает трепет, Осаму издает гортанный, надрывистый стон, когда Чуя кусает его в точку соеденения шеи и правого плеча. Он кусает его в ключицу, в выпирающее ребро, которое лишь сильнее заметно, когда Дазай так прогибает спину, в подтянутый живот, спускается к лобку и оттягивает сухой рукой резинку шортов вместе с боксерами. Дазай внезапно теряет голову. Чуя сейчас дышит возле его эрекции, так близко и жарко, что если только упиваться видом, который растилается перед Осаму, то уже можно кончить. Чуя всегда сводил с ума как минимум в этом плане. Как бы Дазаю иногда не было сложно, а по началу и вовсе стыдно принимать свою ориентацию, он все же не отрицал факта, что Накахара возбуждает. На совместных тренировках, когда вы готовы снять всю одежду, потому что это и правда жарко; он видел подтянутый торс шестнадцатилетнего парня и дорожку из рыжих волос внизу живота, и у него, ну, совсем немного пересыхало в горле. И это не о том, что они были без сил после физических нагрузок. — Чуя… — Осаму тянется к Чуе, который лежит между его ногами. Вернее голова-то и на урове ног, подбородок касается простыней, но вот он при это все еще не коленях, зад слегка качается — то ли из-за мягкого матраса, то ли из-за жестокости Чуи, который одними этими движениями уже заставляет член Осаму наливаться кровью. — Просто сиди и смотри, — Чуя слегка толкает Дазая в живот, еще ближе придвигаясь к длине шатена и проводя левой рукой по лобку, а Осаму снова облокачивается о изголовье и рвано выдыхает. В конце концов, ничего такого. Далеко не первый раз, не последний раз. Дазай может позволить себе наконец расслабиться и разжать челюсти, давая вырваться первым стонам. И он так и делает, голодным взглядом пожирая Чую, когда язык того проводит по уретре и головке, и определено, этот момент стоит того, чтобы забыть все плохое, но весь парадокс ситуации в том, что плохого нет. Не надо переживать, что Чуе будет плохо. Не надо думать, как не расклеиться самому. И Осаму уже почти закатывает глаза, все еще не получая ничего большего, кроме как языка на самом кончике длины, но находя в этом какое-то особое, почти мазохистское удовольствие, но тут… То, про что Дазай совсем забыл. Крышка тюбика лубриканта щелкает еще раз. Шатен видит, как Чуя сильнее прогибает спину, немного съезжая коленками по матрасу для большего удобства; и сделано оно специально или же совпадение, но Дазаю только лучше видно, как Накахара заводит руку за спину и касается средним пальцем своей промежности. Он обводит колечко мышц, одновременно с тем последний раз проходясь круговым движением языком по члену Дазая и вбирает в рот, стараясь действовать максимально аккуратно, ведь когда последний раз у него был подобный опыт… Это было очень и очень давно. Осаму вплетается пальцами в рыжие волосы, отводя их от щек, чтобы они не мешали ни Чуе, ни Дазаю, хотя сам он разрывается, не зная куда смотреть и что слушать. Тихие звуки хлюпанья там, где Чуя медленно опускается ниже по длине Осаму, или где вводит в себя один палец. И если это еще не заставило бы шатена просто таять, если бы даже с этим не справились приглушенные гортанные стоны, когда Накахара вводил палец достаточно глубоко, что позволяло касаться простаты, то с этим точно справились слова Чуи, который на полминуты остановился, целуя мокрыми губами живот и грудь Осаму. — Дазай такой вкусный. Осаму бы подумал, что Накахара пародирует его, если бы только рыжий так искренне и добро не улыбался и с таким наслаждением не взял в рот снова, начиная двигаться уже быстрее и ритмичнее, помогая себе рукой у основания. Он добавил второй палец, круговыми движениями вводя внутрь себя, слегка раздвигая стенки кишечника и иногда вздрагивая. — Чуя, глубже… Накахара не знает, про что именно Осаму, но дает ему и то и другое в любом случае, жмурясь и позволяя уткнуться головке в горло, тут же добавляя третий палец; хотя, по правде, он был больше сосредоточен не на растяжке, так что периодически останавливал руку, больше уделяя внимание работе языка и стенкам горла, в которые старался протолкнуть член, при этом не сжав зубы. Он с такой страстью водил языком по эрекции Осаму, полностью отдавшись осознанию, что эта же длина скоро окажется в нем, будет выбивать из него воздух — хотя и сейчас его не совсем хватает. Он почти боготворил член Дазая, в то время как последний просто трепетал, облизывая обветренные губы, и то тихо, хрипло мычал, то громко выдыхал, не удерживаясь и прижимая Чую ближе к лобку. И Дазай так близко, он чувствует, как в глазах все становится туманным и незначительным, и он даже отпускает Чую, полностью доверяя его решению. Он в его власти. Пусть остановится сейчас, если хочет. Накахара заводит обе руки под шорты Дазая, приспущенные, но так и не стянутые до конца, кладет ладони на вздрагивающие бедра и медленно водит, сжимая и слегка царапая кожу. — Разве справедливо, если сегодня буду стонать только я? — Чуя отстраняется от Осаму, когда тот уже почти на грани, и юноша правда не узнает, понял ли его Осаму или просто не сдержался, но он застонал, когда Чуя снова дал длине Дазая это тепло и влагу, волоча слюну и предэякулят вверх-вних. Осаму застонал, с сильным придыханием и жутким хрипом, как будто у него жажда, сжимая одеяла в кулаках, чтобы ни в коем случае не прижать Чую к лобку, пока он кончает, но в самую кульминацию Накахара не отодвинулся, щурясь от слез и проглатывая сперму. Он дал Осаму отдышаться, аккуратно стягивая с него оставшуюся одежду и целуя бедра, тазобедренные косточки, торс. Когда Дазай начал приходить в себя, чувствуя такую свободу и прилив энергии, что сейчас бы точно смог аннулировать порчу Чуи, даже если бы тот улетел в космос. На самом деле, зная заранее, чем закончится их игра, у Осаму было бы намного больше мотивации на то, чтобы поймать рыжего. А сейчас он обхватывает вспотевшими ладонями щеки Чуя и подтягивает его лицо к своему, медленно целуя там, где блестят соленые капельки из-за сильного давления в горле. На улице уже совсем потемнело, из открытого окна слышны машины, которые проезжают в этом районе реже ночью, где-то лаят бродячие собаки, до того одичавшие и отчаянные, что раздирут глотку человеку, который в два, а то и в три раза больше них; одна такая может напасть на целую компанию подростков, которые просто шумят и смеются, и если вы чувствуете к ним жалость, если в вас сохраняется это чувство даже после укола от бешенства и с забинтованной коленкой, куда вонзились клыки — значит все не безнадежно. А Чуя и Дазай так близко друг к другу, согретые теплом своих тел, прислушиваются к дыханию в этой квартире; и у них чувство, будто с каждым выдохом они дарят друг другу жизнь. Будто в них столько сил, что хоть сейчас впасть в детство, пусть даже его никогда прежде и не было. Они цепляются друг за друга. На протяжении нескольких часов, сводя друг друга то размеренным, то бешенным ритмом, доводя прежде тихую кровать до отчаянного скрипения, они все равно касаются друг друга, вместе перебарывая остатки своих страхов. Накахара чувствует себя таким взрослым, он ощущает, как изменился, кровь в нем будто бы льется по другим дорожкам, и он гордится; ему даже не нужно смотреть в отражение, чтобы знать, что он может себя похвалить. Над ним Осаму, с таким нежным взглядом, так заботливо стирающий с живота салфеткой их семя, и возможно так же было и четыре с половиной года назад, только вот лишь теперь Чуя позволил себе увидеть всю картину. И он знает, что Дазаю тоже есть, чем гордиться. В итоге они, измотанные и мокрые после душа, кое-как добрались до кровати и рухнули туда, кутаясь в одеялах и переплетая руки с ногами. Они лежали лицом друг к другу, их лбы и носы были в считанных миллиметрах от соприкосновения, и в этом жесте можно было уместить все их чувства, потому что вот именно так они могли осознать: Они здесь. Они понимают друг друга. Они любят.

***

Иногда, как бы больно не было, мы все равно улыбаемся и говорим: «оно того определенно стоило». Вот и сейчас Дазай улыбался, наблюдая за тем, как Чуя стягивает во сне с него одеяло. В глазах звездочки от того, насколько же светло на улице. Это начало декабря, и за окном все белое. Все вокруг. Они не закрыли с вечера окно, потому что им просто было не до этого; и это отчетливо вспоминается хотя бы благодаря жуткой боли в ногах, на которых Дазай уйму времени скакал по квартире, пытаясь допрыгнуть до потолка и спустить Чую на землю. Но на самом деле они оба витали в облаках и были просто на седьмом небе от счастья. И тут никакая дезактивация не спасет. Комната выглядит ужасно. Эстет внутри Дазая громко прицокивает, когда Осаму, слегка покрываясь мурашками, потому что одеяло у него отобрали, аккуратно осматривает степень повреждения вообще всего, и ему вообще не нравится то, что он видит. Но в конце концов можно посмотреть на копну рыжих волос, торчащую из-под комка одеяла, и весь дискомфорт как ветром сдуло. Кстати о ветре. Снег попадает в окно, оседая на полу и тут же расплываясь мелкими капельками, но чувствует ли Осаму нужду встать и сделать с этим что-нибудь? Нет. Квартира все равно уничтожена, а Накахара спокойно спит, да и он, в отличии от Дазая, перед сном нашел в себе силы одеться в пижаму. Настолько милую, что было почти незаконно прятать ее под покрывалами. Дазай смотрит на время на своем телефоне, но вместо этого его внимание привлекают куча пропущенных звонков от сотрудников ВДА. — Счастливые часов не наблюдают, — шепчет сам себе Осаму, укладывая телефон назад на тумбочку. Чуя на это издает какое-то легкое шевеление, видимо попытавшись нащупать какую-нибудь конечность Дазая, но он щупает слева от себя, а Дазай справа. Осаму улыбается, наблюдая за тем, как высунутая рука медленно успокаивается, опускается на кровать и вдруг резко пропадает под одеялом. Это до того просто, что восхитительно. Осаму тихо встает, очень стараясь огибать все препятствия, осколки и вещи, валяющиеся на полу, и, нащупав под кроватью домашние тапки с толстыми коричневыми котами на них (на покупке которых, конечно же, настоял Накахара) и отправился на кухню, вдруг решив, что если уж говорить о милых банальностях, то кофе в постель в снежное утро — потрясающая идея. Но Осаму не мастер в готовке даже такого простого «блюда»; сколько бы он не наблюдал за тем, как для него готовит Накахара, даже ненавистное рыжему мясо, он сам нисколько не выносил из этих мастер классов от бывшего мафиози и неслучившегося повара. Дазай порядком нашумел с кружками, ложками и чайником, ко всему прочему беспорядку рассыпав на пол полбанки кофе, но в итоге справился, и, за неимением подноса или чего-то такого, просто понес две кружки в руках, планируя выставить их на тумбочку. — Ты выиграл? — сонно спросил Чуя, так и не потрудившись высунуть голову из своего убежища. — Чуя проснулся, — до ямочек на щеках улыбается Осаму, как можно быстрее ставя чашки и почти прыгая в кровать, стараясь втиснуться в личное пространство рыжика, несмотря на все протесты на тему того, что Осаму холодный. — Я выиграл. А ты о чем? — Ты шумел так, будто сражаешься с демонами. — Я шумел тем, что выжило после вчерашнего сражения с демоном, — сьязвил в ответ Осаму, стараясь не касаться холодными руками Чуи, но позволяя обнять себя всеми конечностями, как плюшевую игрушку. — И почему кому-то везет сражаться с тобой, когда ты голый, а я терпел одежду на тебе? — ворчит Накахара, зевая, и на пробу высовывает ногу из-под одеяла. — Чего так холодно? — А ты вылези и посмотри. Накахара скидывает одеяло так, что Осаму снова морщится и переворачивается на живот, потому что он правда готовил кофе голым и не чувствовал зазрения совести, но сейчас у Чуи нет желания высмеивать это. Он сидит на кровати и смотрит в окно, таким влюбленным взглядом, что Осаму почти завидует. Дазай протягивает ему горячий кофе с молоком и накидывает на его плечи одеяло, уже успев натянуть на себя хотя бы шорты. Вместо того, чтобы сесть рядом с Чуей, чего последний, конечно же, ждал, шатен носится по квартире, что-то выискивая и периодически чертыхаясь, когда подскальзывается о разбросанные вещи. Чуя слабо прислушивается к этим звукам, так напоминающим Дазая много лет назад, который по утрам выискивал новый рулон бинтов и свой одеколон. Чуя вдыхает запах кофе, обхватывая кружку руками так крепко, что в ладонях покалывает от того, что горячо. Утро уже началось, и за окном слышно детей, радующихся снегу. Кто-то играет с лающими всю ночь напролет собаками. Кто-то смеется. Кто-то кричит, чтобы дети заткнулись и дали поспать. Кто-то кидает камушек в окно. Так хорошо. Хорошо. Хорошо. Матрас слегка прогнулся, оповещая, что со спины ползет Дазай. Он подсаживается сзади, медленно наклоняясь к затылку Чуи и трется носом о его шею. Скидывает с него одеяло и осторожно выхватывает почти пустую кружку. На это Чуя оборачивается, вопросительно вскидывая бровь. — Ну что, пойдем? — Дазай встает с кровати, а в руках у него рулон бинтов, про существование которых у Чуи почти получилось забыть, и Осаму прикладывает один конец к своему запястью, принимаясь мотать к плечу. — Куда? — Чуя заправляет выбившиеся, растрепанные с утра пряди волос за уши и выжидающе смотрит на Осаму, но в глазах нет никакого протеста или нежелания; он знает, что ему не надо бояться каких-либо предложений Дазая. — На работу. Чуя улыбается. Осаму улыбается в ответ.