***
Когда Чуя вернулся домой, то все было, как раньше. Никаких Акутагав, слишком ворчливых и ревнивых, которые так и вынуждают ходить на свидания; зато есть Ацуши. Слегка переволновавшийся, что друг от него сбежал, но в целом некапризный. — Слушай, Ацу… — Чуя присаживается на угол кухонного стола, потому что после двух бакалов дорогого и качественного вина эффект конечно не сильный, но ощутимый, и загадочно смотрит в стену напротив. — На счет того, что я тогда выкрикнул… Типа твои проблемы это и не проблемы вовсе. — Ой, да брось, давно уже забыли. — Ацуши, который со всех сил старался что-то там пожарить, даже слегка чертыхнулся, видимо обжегшись. Это конечно не проблема для тех, кто умеет регенерировать, но от боли-то не избавишься. — Хей, давай я помогу, а? Что ты там за зелье варишь? Чуя, все же слегка пошатнувшись, потопал к плите, стараясь по запаху определить тип еды в сковородке. Овощи, мясо, макароны. Что-то между этим всем. Он выхватил лопатку, невзирая на все протесты и «ну ты же выпил!», грациозно перемешивая содержимое сковородки и вслушиваясь в шипение масла. Вовремя он вспомнил, что любит и умеет готовить. — Ацуши, готовить — это не машину вести. Здесь не обязательно быть трезвым. Так вот. — Чуя попробовал того, чего намешал Накаджима и удовлетворенно замычал, добавляя больше черного молотового перца. — Я был неправ тогда. Проблемы не сравниваются. Тебе было тяжело, а я отвернулся от тебя. — Тебе тоже было тяжело… — Вот кстати об этом. Кто пропалил Дазаю, что я улетаю? — Ну… Ранпо? Чуя накрыл сковородку крышкой и потянулся, сильно захрустев костями. Молча выставил тарелки, наложил в них еды и разложил приборы. Ацуши подозрительно притих. — Так что, Акутагава восстановился в должности? — Угу… — ответил светловолосый прежде, чем прожевал и включил мозг. Чуя сдержанно улыбнулся. Приятно. Ацуши наверное хорошенько достал Рюноске, чтобы тот порылся в нужных сайтах. А потом сказал Дазаю. Кому-то не все равно. Сложно сказать наверняка, кому именно, но кому-то точно. — Думаю, я порядком утомил вас своей компанией, — снова заговорил Чуя спустя минут двадцать и встал из-за стола, убирая тарелки и закидывая их в раковину, вместо этого выставляя на стол горячий чай. — Я завтра освобожу твой диван. — А куда ты пойдешь? Ты все же улетаешь? — Ага, ну разум мой точно улетает далеко и надолго, потому что я согласился переехать к Осаму. — К Дазай-сану? — просиял тигренок. — А вы снова… вы… — Сложный вопрос. У нас испытательный срок. И та стадия, когда надо сдерживать дистанцию и ходить на свидания успешно завершена. — Но разве у вас было не только лишь одно свидание сегодня? — Понимаешь ли… Поцелуи запрещены только на первом свидании, а Дазай в любом случае похотливая сволочь и повалит меня в следующий раз. — На этом моменте Ацуши покраснел и часто заморгал, будто бы мечтая развидеть то, что вообразил в своей голове. — Пусть лучше это будет дома, а не в кафе, верно? — Дазай-сан хороший… — почти на автомате повторил Ацуши, делая вид, что не слышал последнее предложение. И Накахара так многозначительно подмигнул другу, что тот, будучи полностью уверенным, что Чуя не мог знать о том случае между Аку и Ацу в туалете кафешки, стал немного параноиком. Неужели так просто догадаться, где они могли это делать? Накаджима думает, что если к двадцати двум годам у него будет достаточно опыта, чтобы раскалывать чужие секреты, построенные на личных отношениях, то он определенно двигается в том направлении, в котором хочет двигаться.***
Чуя медленно улыбается, мысленно закатывая глаза с излишним блаженством, и мысленно только потому, что они вообще закрыты. На щеке чувствуется тепло солнечного луча среди всех дождей, которые продолжаются не первую неделю. Солнце. В ноябре. Конечно, не так уж и ярко светит, и все равно чувствуется духота и влажность, но сейчас, еще сильне путая ноги в одеяле и высовывая руки из-под подушки, медленно переворачиваясь на спину и все же разжимая веки, Чуе хорошо. Как минимум хорошо. Он принципиально смотрит только в потолок; это конечно не роскошная квартира, как было в прежние времена, и Накахара считает, что правда имеет право скучать по тем условиям, в которых он жил. Конечно, иногда это была не жизнь, а существование, но оно было богатым. Рыжий парень прислушивается к звукам вокруг, и среди всех голосов за окном и видимо пролетающего самолета самое приятное — дыхание в считанных сантиметрах. Его даже можно почувствовать кожей головы: оно путается в рыжих волосах и слегка проезжается по подушке, растворяясь в тихой комнате. Чуя поднимается на локтях, прогибая спину и сгибая ее до хруста, а потом зевает и смотрит на часы. 11:13. Ну прям таки сонное царство! За все годы совместного проживания с Дазаем они от силы неделю — эту неделю — спали дольше чем до шести утра. Обычно один из них подскакивал, тут же спихивая с кровати второго, небрежно кидали вещи по квартире под крики «Бинты!» или «Шляпа!», и пока Осаму с высунутым языком и максимально занятым видом перематывал руки и грудную клетку, Чуя успевал принять душ и надушиться, но в итоге, каким-то неописуемым чудом, намного больше внимания и восхищения вызывал Дазай, которому стоило переступить порог квартиры и вот он уже не подросток-переросток, а молодой и обаятельный парень с таким нежным голоском, как у кошки. Это всегда вызывало восхищение. Не такие вздохи, как у поклонниц Осаму, но от того это была не меньшая реакция. Накахара снова роняет голову на подушку, слишком близко с Дазаем, который макушкой почти задевает изголовье. Чуя в который раз изучает его ресницы и скулы, привычные еле заметные синяки под глазами, которые почти никогда не исчезают, изучает челку, которая так смешно слегка взлетает, когда Осаму выдыхает. Накахара видит, как веки шатена слегка подрагивают, когда луч света медленно скользит по щеке. Дазай любит просыпаться в полной темноте, поэтому и закрывает темные шторы перед сном, но Чуя совсем не против наблюдать за тем, как Дазай корчится по утрам и недовольно мычит. Так что никто ему шторы закрывать не позволяет. Чуя наклоняется к шее Дазая, медленно вдыхая запах, и от Осаму так свежо и вкусно пахнет, что Накахаре сносит крышу. Никакого одеколона, никакого запаха шампуня или женских духов (чего Чуя, к счастью, не наблюдал с тех пор, как перешел в агентство). Рыжик трется носом о выпирающую ключицу, медленно приподнимая одеяло так, чтобы можно было без лишних препятствий перебраться на Осаму. Чуя знает, что тот уже не спит. — Доброе утро, — улыбается Чуя и дышит в миллиметре от чужой щеки, наконец выигрывая эту игру и заставляя Дазая слегка приподнять уголки губ, чем тот и выдает свое уже случившееся пробуждение. За неделю такого темпа жизни, получается что совместной жизни, они начали привыкать. Чуя перестал вздрагивать, слыша голос Осаму и даже начал смеяться, когда тот на что-то бурчит, а Дазай начал понимать, что в теплых объятиях все же что-то есть. Они все еще не могут назвать друг друга самыми близкими людьми — они всегда были очень далеко, даже когда и спали в одной кровати раньше. Но они не вынуждают себя и не меняют специально свое отношение друг к другу, все развивается так медленно и естественно, что в их головах ничего не щелкает и не ломаются никакие стереотипы, связанные друг с другом. Просто если раньше бы Чуя представить не мог Осаму, который подойдет сзади, пока Чуя стоит у плиты, и слегка потянет за рукав, призывая обернуться и посмотреть в глаза, то теперь он спокойно реагирует на подобные просьбы. Осаму же, который постепенно успокаивается, когда не находит Чую уже неделю в ванной с желанием порезать вену, может уделить время улучшению навыков в тихих и спокойных разговорах, контактной, но не сексуальной близости, нежных и искренних улыбках. Дазай удивлен, когда осознает, что даже улыбаться надо учиться. Мы не рождаемся с этим. Если не видим улыбки у родителей, у друзей, или вовсе не видим ни тех, ни других — мы не люди. Мы не единицы общества. И такие мало того, что не знают, как обращаться с другими, они не знают, как обращаться с собой. Осаму, как истинный эстет, нашел какую-то красоту в выражений чувств: он думает, что это слишком азартная игра, но ведь есть за что побороться? Да и что ему терять? — Ты задавишь меня, — улыбается и измученно скулит Дазай, когда Чуя оказывается над ним и медленно оседает куда-то на живот. — Вы конечно откормили меня с Ацу, но не настолько же. — Чуя все же осознает свою ошибку и передвигается ниже, тут же почувствовав бугорок через слишком уж скучные шорты, в которых привык спать Осаму. Боже, кто спит в такой скукотище? Одноцветные, почти до колена, просто ужас. Другое дело Накахара: он выбирает всегда что-то такое, что даже в самых напряженных ситуациях разрядит обстановку. Хотя сложно представить, какая такая проблема могла бы случиться в кровати. Но трусы с смешными надписями, рисунками и полной цветовой палитрой точно бы помогли. — Мгм… Тише-тише, осторожнее… — тут же выдыхает Осаму, окончательно просыпаясь и даже напрягая пресс, которым в данный момент и любуется Чуя, полностью игнорируя предупреждения. Чуя водит кончиками пальцев по грудной клетке, так невесомо, что Дазай нервно сглатывает, неотрывно смотря с укором в глаза Накахары. Тот не первый раз вот так вот начинает их утро за неделю, и каждый раз это заканчивалось тем, что Чуя орал: «ты обет целомудрия принял что-ли?!», а Осаму просто отмалчивался. Он понял, что Накахаре надо давать время остыть, а уже только потом подходить и мириться. Мириться не сложно. Мириться приятно. Чуя кладет обе ладони на грудь, покрытую неглубокими давно зашившими шрамами, и опираясь таким образом, слегка трется ягодицами о чужой пах, на этот раз так выгодно выбрав положение, что Дазай его даже никак не оттолкнет. Надо уже разобраться, что происходит. — Чуя, слезь, пожалуйста… — Дазай поварачивает голову вбок, стараясь скрыть легкое покраснение и то, как ему стало жарко. Он возбужден. Он хочет. В чем проблема? — «Пожалуйста»? Только не расплачься, — ухмыляется Чуя, начиная тереться сильнее и оглаживать ладонями впалый живот шатена. — Почему нет? Что не так? — … — Дазай выдыхает, вжимаясь спиной в матрас, и старается собрать мысли в кучу, чтобы придумать достойную отмазку. Но то, что он говорит, звучит логично только разве что для него. — Я не купил смазку. Чуя приподнимает бровь с немым вопросом, тянется к прикроватной тумбочке и выхватывает крем, который еще много лет назад спасал в кризисных ситуациях. Даже не требовалось обсуждать, как решить проблему с смазкой, ведь крем «бархатные ручки» всегда под рукой! Накахара спокойно выдавливает крем на пальцы и встает на четвереньки прямо над Дазаем к его полнейшему шоку, приспускает свои пижамные милые штаны к еще большему шоку и легкому копошению, будто Дазай думает, как отсюда сленять. Чуя заводит руку за спину и касается своего колечка мышц, не прерывая зрительного контакта с Осаму. Это продолжается недолго, потому что последний все же срывается, переводя взгляд на пах Чуи и стараясь заметить хоть краем глаза, как тот собирается растягивать сам себя, вот так вот, над ним, возбужденным и жаждующим. — Чуя, дело не в смазке, — сдается Дазай, понимая, что еще минута и конец выдержке. Стоило бы Чуе только застонать от ощущение пальца внутри, как Осаму снесло бы голову. Снесло бы и четыре года назад, если бы он увидел такое, но это первый раз. — Так вот оно что. Ну надо же. Тогда в чем же? — Чуя тут же натягивает на себя прежде снятый элемент одежды, с готовностью вытирая смазанную руку салфеткой с той же тумбочки и опять плюхается на пах с самым самодовольным видом. — Это был твой план? Возбудим и не дадим? — Я думал, что это твой план. — Чуя, я не возбуждаю тебя! — заныл Осаму, окончательно потеряв веру, что от его члена сегодня отлипнут. Казалось бы — рай. Вместо ответа, который был очевиден лишь для Чуи, юноша посмотрел на лежащего под ним с немым укором. Как не возбуждаешь? С чего? Еще как возбуждаешь, черт тебя дери! — Давай сядем и поговорим. — Надо было раньше. Теперь будем говорить так. Я слушаю. Осаму на четыре счета вздохнул и в том же темпе выдохнул, готовясь начать. — Я боюсь сделать тебе больно. Я боюсь сделать что-то не так. Я боюсь все испортить. Ты говорил, что считаешь себя использованным. Я не хочу, чтобы так было. Осаму сказал это так быстро, будто бы зубрил. Чуя даже моргнуть не успел во время этой реплики. Зато после нее проморгался сполна. — Я прыгаю на тебя с самым голодным видом, который могу предложить, Дазай. — За последнюю неделю, а так же анализируя прошлое, Осаму теперь понимал, что когда Чуя обращается к нему по фамилии и ставит после этого мысленно точку, то он явно недоволен. Осаму ничего не отвечает, как-то сжато пожимая плечами. — Или погоди… Ты думал, что я… — Накахара старательно подбирает слова, стараясь не пугаться того, как жутко эта теория звучит даже в его голове. — Что я просто хочу угодить твоим желаниям? Дазай даже не успел среагировать и что-либо ответить, как Чуя встал с кровати — а вместе с тем и с Дазая — и вышел из комнаты. — Чуя! — Дазай мгновенной подскочил следом, загораживая парню проход в ванную, и тот, выжидая, пока Осаму либо продолжит пламенную речь, либо даст пройти, облокотился о стену узкого коридора. — Я… Я запутался и не знаю, что думать. Ты сам говорил, что угождал моим желаниям раньше, и я просто хочу избежать повторения. Очень хочу. Я так стараюсь, черт, Чуя… — А не надо стараться. Надо обсуждать. — Чуя стал тыкать в голый торс Дазая пальцем, повторяя по слогам «об-су-ждать!». — Ни к чему хорошему наше умалчивание не приводило. Кто у нас тут в конце концов сверху? Дазай слишком смущенно опустил глаза, будто бы старшекурсница-девственница и промямлил: «Я». — М-да… — Чуя разочарованно покачал головой. — Вот что. Мы сейчас примем общее решение и ты пустишь меня в туалет. — А общее решение кто именно примет? — лукаво заулыбался Осаму, но тут же убрал с лица всю хитрость и игривость и продолжил серьезно. — Еще пара недель. Думаю мне… нам нужна пара недель на то, что бы перестать бояться того, что прошлое ворвется в настоящее. — Очень хорошо. — Чуя потянулся к дверной ручке, встав на носки и поцеловав Осаму в щеку, отчего покраснел больше, чем планировалось, и аккуратно отодвинул шатена в сторону, наконец открывая дверь в уборную. Осаму улыбался почти до самых ушей и при этом больше не проводил аналогий с влюбленной школьницей. Это он. Это его чувства. Что естественно, то не безобразно.***
Акутагава вломился в квартиру Накаджимы с такими скоростью и энтузиазмом, что даже если бы там все еще гостил Чуя — а Рюноске знал, что Чуи уже неделю тут нет — то остался бы незамеченным. Акутагава прямо в пальто плюхнулся на кровать Ацуши, улыбаясь и напевая что-то самому себе. — И как это понимать? Ацуши вошел в свою комнату следом, кажется все еще улавливая легкое дуновение ветра от недавно пронесшегося тут темноволосого парня. Он только что сам вернулся с работы, слишком уставший и загнанный со всеми отчетами и заданиями, которых на нем теперь в два раза больше из-за затянувшегося отпуска Дазая. — Ты не поверишь, что случилось! — Акутагава перевернулся на живот, ту же принимаясь как девчонка болтать ногами, и уткнулся носом в подушку, ко всему прочему своему счастью не забыв вдохнуть запах шампуня Накаджимы. — Дай-ка подумать… Твоя наглость позволила тебе наконец забраться в мою кровать в обуви? Скажи хотя бы, что на ней нет крови. — Не-а, я все стираю салфеточкой, — весело подыгрывает заговорческой интонации Рю. Когда Ацуши закатывает глаза и уходит назад на кухню, Аку все же встает, сминая при этом покрывало, и бежит следом. — Ну правда! Угадай! Ацуши снимает чайник с плиты и наливает себе чашку чая, лишь после этого поворачиваясь к Акутагаве, и, сложив руки на груди, кивает, мол «я уже понял, к чему ты, но ты можешь сказать это сам». — Я в исполнительном комитете! — гордо выдает Рюноске, наконец усаживаясь за стол и размышляя, а не слишком ли он крут, чтобы сидеть в такой квартире. Но сомнения отпадали, когда он смотрел на то, как ему улыбается Ацуши. — По-моему там никто подолгу не выдерживает, — с сомнением в голосе говорит Ацуши, доливая чай и во вторую кружку, из-за скрытого волнения за парня совсем забыв, что он любит кофе. — Со мной все будет иначе! Я не подведу Мори-сана! Ацуши что-то бубнит себе под нос, мечтая радоваться за своего парня, но он не может. Ему тяжело думать, что там с ним может случиться. Что он однажды окажется в больнице при смерти или вовсе в подворотне с выпущенными наружу внутренностями. Ацуши может позволить своему воображению такие картины. И он видел это прямо перед собой, дезактивируя тигра два месяца назад на той парковке в стычке с эсперами, когда Чуя и вовсе лежал, не подавая никаких признаков жизни. — Эй, — Акутагава, который видимо говорил что-то последние минут, резко остановился и нащупал руку тигренка под столом, где она до боли сжимала колено. — Опять думаешь об этом? Прошло два месяца, но Ацуши так и не оправился до конца. Все еще иногда еле слышно скулит во сне, потому что боится себя, боится того, в кого может превратиться. Акутагава помогал, насколько мог, но на самом деле это была холодная война с самим собой, так что никто, кроме самого Накаджимы, не способен что-либо изменить. — Знаешь, в этом исполкоме сидеть — скукотища, — начал тихим и максимально разочарованным голосом Аку, — там даже кондиционеры есть — гадость! Вот у вас есть кондиционеры? — Ацуши улыбается с какой-то болью в глазах, но он все же благодарен парню. Накаджима отрицательно качает головой. — Ну, а я о чем?! В нормальных местах не бывает никаких кондиционеров! Раньше меня хоть на задания отправляли, а сейчас только одна бумажная работа. Столько ответственности за живых людей, — делая упор на слове «живых», продолжает вещать Акутагава. — Правда? — Ацуши смотрит с надеждой, и сейчас даже не важно, про что именно он уточняет: Рюноске не врет ни в чем. — Конечно. — Рю пододвигает свой стул ближе к Накаджиме, осторожно направляя его голову к своему плечу и предлагая облокотиться. Да, сам он не понимает, как это: жалеть об убийстве. Он готов рвать на себе волосы от того, что не может перенести всю эту боль на себя, но он так же сам виноват во многом. Они это затеяли; эти отношения, и они встряли по полной. Находясь в разных организациях с разными моральными устоями и принципами им всегда будет тяжело. Он работает в мафии и рискует своей жизнью, да и правда сложно вечно стирать все капли крови с дорогих туфлей; пусть это и образно. Ацуши, продолжая общение с ним, рискует не дождаться. Но Акутагава не сможет уйти. Не сможет его оставить. Все, что он может гарантировать: он никогда не сделает ему больно; по крайней мере физически и преднамеренно, и он всегда будет его защищать. Рискнет всем, даже если потеряет все. Даже если после этого потеряет Ацуши. Все будет не зря. Они сидели так минут двадцать; Аку медленно поглаживал парня по спине и предплечьям, периодически утыкаясь носом в светлые волосы и целуя макушку; Ацуши же думал о чем-то своем, тихо и размеренно дыша и медленно успокаиваясь. Кондиционеры. Только бумажная работа. Живые люди. — Не смей умирать, иначе я убью тебя, — слишком уж серьезно и жестко говорит Ацуши, разрезая тишину в квартире. Поднимает голову и смотрит прямо в глаза напротив, стараясь прочитать эмоции Рю. — Конечно, — снова выдыхает Акутагава, так нежно улыбаясь, что у обоих щемит в сердце. Он обхватывает руками щеки Ацуши, прижимаясь своими губами к его лбу, носу, губам; до тех пор, пока Накаджима не начинает слегка хихикать от неловкости этого момента. — Ну что, — уже совсем буднично и с прежней наглостью в голосе выдает Акутагава, — мы будем отмечать или как?