Земля обетованная

       Возвращаться из паломничества в землю обетованную не положено. Кто ж добровольно сбегает из рая? Но нам попался какой-то неправильный рай. Потомки царя Соломона и царицы Савской оказались на редкость дремучими и кровожадными расистами, несмотря на то, что были неграми и евреями одновременно. Усталых путников на пороге продержали, Художника обсмеяли за розовый цвет кожи, обвинили в колдовстве, когда он нарисовал портрет стражника-дуболома. Нет, даже вождь диких туарегов-мусульман и то благоразумно разрешил запечатлеть себя… хотя лучше не вспоминать тот случай. Потом, эти черные иудеи чуть меня не утопили (ну, честно говоря, дети всех народов мира бывают форменными садистами, когда им в лапы попадает «киса»). И отказались провести мне бар-мицву*. Не будь таким же мракобесом, говорю я Хозяину. Ты у меня прогрессивный раввин. Поженил же ты Художника с его официанткой, а как насчет бар-мицвы для меня? Разве я плохой кот, спрашиваю. Нет, отвечает Хозяин, кот ты хороший, а еврей — плохой. Почему плохой — аргументировать не может. Все обычные доводы обмусолены по сорок раз, он переходит на совсем слабые. Не могу надевать тфилин*? Ну, так и быть, соглашусь на ошейник. И Тору прочитать смогу, я умею читать на арабском, французском и иврите. Кашрут не соблюдаю? А сам-то! Я напомнил ему, как мы все вместе, независимо от вероисповедания, уплетали жареного крокодила. Ибо посреди джунглей, за много дней от любого жилья, что угодно сожрешь. По-моему, те птички, которых я ловлю на гнездах по ночам, гораздо кошернее крокодилятины. А разных гадов я больше не трогаю. Стараюсь не реагировать на неопознанные шорохи в ночи. Инстинкт, конечно, требует свое. Каждый шорох или писк в траве и теперь заставляют меня наводить уши и подбирать лапы для прыжка. Но воспоминание настигает меня раньше, чем я успеваю сигануть в траву. Нора — темнота — жало — боль — удушье — чернота… И я остаюсь на месте. Кажется, я уже верю в того Бога, про которого по книгам читает Хозяин. И вот что я скажу (нет, не вслух только, а то Хозяин обидится): этот Бог — на редкость мелочный и мстительный старикашка. И воспитательные методы у него странные. Я уверен, что тот скорпион попался мне неспроста. А вот что именно всевышний хотел этим сказать — не пойму. Обижался, что я назвал вслух его одно из его запретных имен, да еще многократно? Взял плату за то, что вернул мне дар речи? Вернее, вернул некоторым людям дар понимать мою речь, говорить-то я не прекращал. Или ему действительно не нравилось, что я жру всякую некошерную тварь? Ясно одно — лучше не сердить его. Я так и сказал Хозяину — я понял, что такое страх божий. Я готов, где моя бар-мицва? Поторопиться бы, пока и он, и я живы. Но он злится и возражает, как я смею хоронить его раньше времени. Обидно. Я же кот, а не осел, я вижу, как Хозяин, наш единственный водитель и автомеханик, взялся учить Художника рулить и ковыряться в моторе. Готовит себе замену на всякий случай, а признаваться, что всякий случай возможен, не хочет. Где логика? Художник справляется с рулем и педалями, а глубины потрохов грузовика ему никак не даются. Гуманитарий, что с него взять. Мы так и не спросили его имени. Между собой зовем то Михаилом* в честь героя Верна, то Моисеем, раз нашли его в ящике с книгами, как царица египетская младенца в корзинке. Рядом с ним во время уроков механики стоит его официантка, кивает и повторяет себе под породистый эфиопский нос, какой шланг в какой инжектор входит. Кажется, запасной механик у нас все же есть. Теоретик, по крайней мере. Живот у нее все круглее, и копаться в моторе ей было бы тяжело. Художник уже помогает ей забираться в грузовик, и все чаще она просит остановиться и пройтись, подышать чистым воздухом. Ее все чаще укачивает и тошнит. Да, дорога неидеальная, вернее, мы премся по бездорожью между акаций и скал, но… Какая нелепая трата воды, которой и так кот наплакал. Она говорит, что до Алжира дотянет, а мне боязно: как бы не скинула котенка, тьфу, то есть ребенка. Или сама не загнулась. Ведь тогда Художник останется вдовцом, а моя милая Злабия смотрела на него благосклонно, не как на соседских недорослей. А я же просил бога, чтобы она была только моей! Никаких мужей или детей, только Хозяйка и ее Кот. Потому-то мы с Хозяином и Художником трижды в день по заветам предков молимся всевышнему и просим за здоровье черной евы Художника и друг за друга. А шейх Сфар — все пять раз. Но Хозяин говорит, что моя молитва не считается, потому что я кот. И как ему не надоело?.. А вот не буду рассказывать, как я выпросил ему у бога успешную сдачу экзамена. Если правильно подобрать слова, вседержитель таки раскошелится на небольшое чудо. Но и плату возьмет. Боюсь, не пришлось бы мне повторить молитву. С каждым днем саванна редеет и превращается в пустыню. Никаких луж, озер, речек, поселений на каждом шагу. Путь от оазиса до оазиса длиной ровно в наш запас воды. И этот путь надо выбрать на карте заранее. Я так и спросил одним вечером на посиделках у костра, когда старики обсуждали маршрут. Так и спросил — а что за крюк мы выделываем на полтыщи километров? Вот Чад, вот Алжир, через Ахаггар прямее, чем через Танезруфт. И в Танезруфте мы уже были, хорошо бы посмотреть что-то новенькое. Шейх Сфар смиренно пояснил, что нагорье Ахаггар выше, каменистее, суровее, чем плато Танезруфт, и людей там меньше. Как раз тот случай, когда в обход быстрее, чем напрямик. А встречи с тем племенем бедуинов бояться не надо — их вождь сказал, что мы с ними квиты, жизнь за жизнь отдали, значит, мести не будет, его слово нерушимо. Пришлось признаться. Ну, что я тогда перед самым нашим отъездом из лагеря племени прокрался в шатер вождя и изодрал его портрет в клочья. И помочился еще сверху. А нечего было быть таким отмороженным ублюдком: мало того, что он не препятствовал драке Вастенова с их целителем, так еще и сразу после, едва только их кровь на полу шатра присыпали песком, велел подавать десерт. Я-то сладкого не ем, но я же видел, как молоко с медом нашим старикам поперек горла вставало… Но сейчас даже смиренный шейх Сфар предложил свернуть мне шею. А Хозяин сказал, что подумает. А Художник вообще ничего не сказал, только обнял жену. Ну да, я виноват, но в тот-то момент я считал, что восстанавливаю справедливость! Что моя когтистая лапа — длань божьего гнева! Похоже, бог теперь мстит мне за самоуправство. Нагорье Ахаггар и правда не любит путешественников, печет нас днем и морозит по ночам, устраивает овраги прямо посреди ровного места, норовит проколоть острыми камнями шины или порвать траки нашего грузовичка… «Ситроен» стареет и сдает. Жрет все больше дизеля, масла, воды, скрепит все натужнее на подъемах. И деньги заканчиваются, уходят в песок. По дороге вперед мы похоронили Вастенова без бумажника. Он бы не возражал. Но все равно дорога вытягивает наши силы и запасы, размазывает нас, как томатный соус по бесконечной лепешке. Африка сухая и огромная, и я боюсь, нас не хватит на нее. На тарелке пустыни мы даже не крупицы кускуса, а так, микробы. Сверху никто не разглядит две палатки и грузовик среди песка и камня. Даже костер сложить не из чего. Художник при свете полной луны (керосин экономить надо!) чертит наброски в блокноте — днем у него почти нет времени на рисование. Его ева выглядывает из палатки, блестит черными глазами, любуется орлиным профилем мужа. Шейх Сфар идет на цыпочках до ветра в очередной раз. Он осунулся еще больше и пожелтел под стать своей фамилии. Официантка советует ему разные отвары для пищеварения, а Хозяин трясет с него обещание сразу по приезду не пожалеть денег на визит к врачу-европейцу. Сам хозяин тоже плохо спит, тяжело дышит и старается лежать на спине. Виду не подает, но то и дело его ладонь тянется к сердцу. Он сгребает меня и прижимает к боку. Говорит, что для тепла, но я-то знаю, что коты считаются животными-лекарями. За себя не поручусь, но стараюсь: распластываюсь на его плече, как компресс, и мурлычу. Внутри него тоже что-то булькает, стучит, переливается. Всевышний — думаю я старательно. Мы такие хрупкие, из такой ерунды сделаны. Только бы доехать. Только бы Хозяин доехал. Ну и я тоже хочу вернуться к Хозяйке. Боже, разве тебе трудно? Помоги нам. Мне что, опять дернуть тебя за имя, как за хвост? Жаль было бы расставаться с даром речи опять, но ничего, терпимо. Однако пока грузовик ползет вперед, вернее, назад, и я молюсь молча. А вслух болтаю с Хозяином. Вот и сейчас, раз все равно он не спит, я мурлычу ему в ухо: — Ну хоть вы, два Сфара, получили толк от этого путешествия, покатались на машине, посмотрели жирафов. Не совсем впустую время потратили, будет о чем вспомнить на старости лет. — Конечно, не впустую! — кряхтит Хозяин. — И не в жирафах дело. Мы же нашли землю обетованную! Ох, неужели он днем перегрелся? Я потрогал лапой его ухо — нет, вроде холодное. — Какую-такую землю?! Ну да, открыли древний город негров-иудеев, но как открыли, так и закрыли, сбежали оттуда впереди собственного визга. Ты же сам говорил, что не существует африканского Иерусалима. И молодожены наши собираются всем говорить, что ничего не нашли. — Кот, какой же ты глупый еще! — Хозяин трясется и клокочет изнутри — смеется. — Мы нашли нашу землю обетованную. Мы туда и едем сейчас. Там дома из желтоватого ракушечника, после заката он греет и почти светится, как ломоть солнца. Там на набережной стоят целые корзины морской рыбы, этакие серебряные горы, и боже, как они пахнут!.. Мы знаем всех рыбаков по именам, и они бросают тебе мелкую рыбешку бесплатно. Пока я стою рядом, чайки не осмеливаются отобрать ее у тебя. Наш родной город! Я почти наяву ощутил, как кусаю свежую, трепещущую сардину. И правда, куда вкуснее пресноводных тиляпий в илистых лужах. Раньше я не замечал этого вкуса — я же всю жизнь прожил у моря. Но стоило несколько месяцев поколесить по джунглям и саваннам — и сардинка оделась в воспоминаниях в золотой ореол и райское благоухание. — …Мощеная улица идет в гору, — продолжал вещать Хозяин, — раскаляется под солнцем, но на развилке к медресе можно зайти во двор библиотеки, посидеть в тени и напиться из фонтана, поблагодарить бога за то, что создал воду для всех, потом заглянуть на почту, взять газету и стаканчик мятного чая, а через два квартала и дом, за дверью прохлада и тень, и дочка ждет меня, не дождется, чтобы обнять отца и спросить о новостях… — А мне помнится, — не утерпел я, — что она вечно валяется у себя на диване с книгой и откликается, только когда ты позовешь ее раза три подряд. — Кот, вечно ты со своей правдой все портишь, — нахмурился на секунду Хозяин. — В детстве Злабия всегда меня встречала, вот я и запомнил все самое лучшее, из чего для меня состоит дом. Мои книги, свечи, запах выпечки, щебет подружек Злабии… На это раз я промолчал, так и быть. Слышал бы он, о чем и как щебечут порядочные девушки. Натуральный гадюшник. И за время наших странствий дом наш, думаю, пропах табаком и львом кузена Малки и духами девиц, слетевшихся на его славу и харизму. Бедная Хозяйка, в одиночку держать осаду, и меня нет рядом, чтобы поцарапать шаровары Нидлетт или пометить туфли Моар… — И Моисей наш тоже нашел свой рай — в виде своей официантки. Его же где ни посели — там и будет ему обетованная земля. Неужто не найдем ему угла в нашем городе? Я молчу. И правда… Какие палестины могут быть лучше нашего дома в Алжире? Куда я хочу попасть больше всего на свете? Ну разве что на колени к Хозяйке, милой моей Злабии. Потоптаться на ее шароварах, уткнуться мордой между ее грудей, подставить живот под ее нежные пальцы… Иногда мне кажется, что Песнь песней сочинил я. Ну, или другой кот, живший у царя Соломона. Не зря же меня чуть не назвали Сулейманом в честь моего чудесного исцеления и моего спасителя. Который уже, наверно, вовсю развлекается с гуриями в своих райских садах. Если они есть, конечно, и если похожи на то, что он представлял при жизни. Но я так и остался безымянным и ничуть не огорчен. — Спи, кот — говорит Хозяин. И без имени ясно, что это он мне. И проводит несколько раз по моему боку шершавой, грубой ладонью с запахом моторного масла. Хорошо, сплю. …Мне снится город на горизонте. Приморский белый город, узкие арабские улочки и широкие по-парижски аллеи, полосатые тенты уличных кафе и рыжие крыши, сети и корзины на набережной, двухэтажный дом с виноградной шпалерой на крыше, и на топчане моя Хозяйка спит, грациозная, как кошка, теплая и мягкая, и совершенно одна. И я бегу к ней по выщербленным карнизам и мокрым прилавкам, по бочкам и тележкам, по ногам и головам рыбаков и чиновников, но все вокруг желтеет и осыпается, я тону в песке, и город все дальше и выше, пока не становится миражом. Я просыпаюсь оттого, что хозяин трясет меня за шкирку и велит не царапаться. Что поделать, когда мне страшно, я выпускаю когти. А мне страшно. А вдруг дом нам только приснился, сложился из кусочков воспоминаний не пойми чего, и попасть в него, как в рай, можно только посмертно? Если дорога нас доканает, то мы окажемся на крыше среди ковров и винограда? Злабия, отрада сердца и носа моего, там встретит меня? Я, конечно, всегда знал, что умру раньше Хозяйки, и это меня очень даже устраивало. Но чтобы сдохнуть вдали от нее — нет, господи, мы так не договаривались. Ты обещал сынам Израилевым землю обетованную при жизни. А много ли нам надо? Раввину Сфару достаточно его дома, книг, дочки, горбатых улочек и зеленого двора с фонтаном. Художнику — его евы да мольберта с красками. Мне (ну да, технически я не сын израилев, но кот еврея — это почти еврей)… Мне хватит колен моей Хозяйки и почесушек за ухом. И чтоб она брала меня на руки, называла своим котиком, спрашивала, куда мы с Хозяином ходили днем, и укладывала меня рядом почитать Стендаля или Гюго, и кормила рыбкой, и не прогоняла, когда в душную ночь я завалюсь спать ей под бок. И чтоб никогда не вышла замуж и не заводила детей, пока я с ней. Зачем ей эти хлопоты, когда я люблю ее сильнее, чем любой человек? Наверно, я хочу слишком много. Наверно, Бог ревнует и сердится, что я люблю ее так, как должен любить его, а его всего лишь боюсь. С него станется устроить еще какую-нибудь каверзу или испытание. Все это я выкладываю Хозяину на ухо, извиняясь, что потревожил его сон своей возней и кошмарами. Хозяин гладит меня по голове. Глупый кот, говорит он, а кто же, как не бог, послал нам нашу милую, чудесную Злабию? И забрал твою жену? хочу сказать я, но глотаю слова. Кажется, я учусь бережно обращаться с правдой. А и правда… Полгода назад я бы возразил, что Хозяйку создали наследственность и воспитание, а со мной свел птичий рынок. Но ведь она могла из всех котят, щенят и канареек выбрать кого угодно. Могла телосложением пойти в бабку по женской линии, а не в плотного отца, и волосы перенять от его бабки, а не матери, и мало ли что еще могло сложиться иначе. Но сотни вероятностей сошлись, чтобы один симпатичный кот оказался на руках у идеальной девушки. Может, этот сгусток вероятностей и есть бог? Я выхожу из палатки на очень свежий воздух. Луна почти зашла. Огромные звезды дрожат низко-низко над черной землей, словно склонились рассмотреть поближе наш круглый мирок и кота на его боку. Ветер пролетает, гладит меня по шерсти, как огромная рука. Я, прижав уши, смотрю в светящиеся глаза звезд. Спасибо — говорю я им и в смущении сбегаю обратно под полог. На следующий день мы натыкаемся на оазис. Три акации и яма с водой в тени скалы, но радости они приносят больше, чем чемодан денег. И все вместе мы возносим господу хвалу.