Зеркальце

«Опускаю руки в родник Уже всё позади, а я Всё стою и смотрю, Как ветви надо мной Уходят в темноту…» Theodor Bastard Грудь садануло тупой болью, и в глазах потемнело. Федор и сам не заметил, как вылетел из седла. Оказавшись на земле, он словно слепец принялся шарить в поисках сабли. «Коли жить останусь, то год волосы стричь не буду» — пронеслась в голове шальная мысль. То была трусливая мысль, и Федор презирал себя за нее. Вряд ли господу Богу есть дело до его волос да и до него самого тоже. Но вот левая рука коснулась рукояти сабли. Кое-как оперевшись на нее, Федор поднялся на ноги. Вокруг рокотала битва. Где свои, а где чужие было не разобрать, лишь вдали в рассветных лучах золотом блестели купола Рязани. Татарчонка он заметил сразу. Плашмя сабли отбил удар и подсек ему руку. Татарчонок взвизгнул и бухнулся в ноги, залопотав что-то на своем басурманском наречии. На гладком лице его не было ни проблеска щетины. С каким-то брезгливым удивлением Федор подумал, что татарчонок был едва ли старше его самого. Битва кончилась также внезапно как и началась, лишь истошно вопили раненые, зовя своих матерей. Федору стало жаль татарчонка, пускай живет. Он же краше своих унылых степей и не видел ничего. Даром что ли их на Русь так всех тянет к прохладе речек с осетрами, лесам, полным зверьем всяким, а пышное убранство храмов такую зависть вызывает. Вот пожил бы немного, подышал этим воздухом, авось, и принял бы веру православную, став названным братом ему. Голова все еще гудела, и он прекрасно понимал, что думает какие-то глупости, но не мог отказать себе в этом постыдном удовольствии. Вложив саблю в ножны, Федор дал ему знак подняться на ноги. Татарчонок поспешно закивал и поднялся, нелепо раскинув руки, но тут же снова повалился на землю. Перед глазами еще водили хороводы цветные круги. Федор понял, что произошло, только когда увидел, как его отец Алексей Басманов вытирал саблю, сочившуюся густой алой кровью. Как завороженный Федор уставился на черные волоски, прилипшие к стали. Из забытья его вывел голос отца. — Голова творя дурная, ты чего зевал-то? Прирезали бы тебя черти, а ты бы и стоял рад радехонек, — проворчал Басманов. — Я его в плен взял, — насупился Федор. — Не мели чепухи. Рядом остервенело спорили вояки, выясняя, Ермил это или Прохор лежит с отрубленной головой. Воровато оглядевшись по сторонам, воевода взял сына под локоть и отвел в сторону. — Иди возьми коня да порезвее, — зашептал он ему на ухо. — К царю с докладом поедем, пока другие прощелыги не опередили. — К царю? — переспросил Федор. — Ну не к скомороху же. Держись прямо, спину перед боярами почем зря не гни, чай, не ниже их будем. Коли царь тебя своей милостью окажет, то благодари да погромче, чтобы остальные слышали да завидовали, а уж об остальном я сам позабочусь, покоен будь. И помни, что нас сам епископ новгородский Пимен благословил. «Что ты меня как девицу на выданье готовишь?» — подумал Федор. Не хотел он к царю ехать. Боялся Федор царя. Говорили, что тот псарей на своих верных слуг напускает ради потехи и законов божеских не чтит, но ослушаться отца он не решился и дерзкие речи оставил при себе. — Как скажете, батюшка, — ответил Федор, склонив голову. Довольный ответом, воевода похлопал его по плечу. Рядом росла чахлая яблонька. Проходя мимо нее, Басманов с тревогой припомнил, что сын его, должно быть, со вчерашнего дня ничего не ел, как эта битва завязалась. Нехорошо это было, не должно его детям голодать. Сорвав одно яблоко, он бросил его Федору. — На-ка поточи зубы. Федор поймал яблоко и надкусил. Язык обожгла терпкая сладость, и тошнота вновь подкатила к горлу. Федор закашлялся и с отвращением сплюнул сладкую слюну. На бледном челе холодными бусинами выступил пот. Дождавшись, пока отец отвернется, Федор швырнул яблоко в кусты. Говорили, что царь Иоанн был грозен в гневе и читал правду в глазах людей, словно те были книгами. Слушая бахвальство отца, Федор хотел провалиться сквозь землю, но, казалось, царь принимал его слова на веру. Услышав свое имя, Федор быстро отвел глаза, чувствуя, как щеки начали пылать огнем. Он знал, что царь смотрит на него и видит сопливого юнца, который никак не мог два десятка басурман в адское пекло отправить. Сколько их было на самом деле? Федор не помнил. Когда царь велел ему подойти, Федор приблизился ни жив ни мертв. Не смея поднять глаз, он видел только бороду рыжую, словно медь. Склонив голову, он ощутил на своей шее холодную тяжесть золотой цепи, что даровал ему царь. Внезапно чьи-то сильные пальцы вздернули его подбородок, царапнув драгоценными перстнями. От неожиданности Федор растерялся и поднял глаза, встретившись с внимательным взглядом Иоанна. — Сын твой, значит? — спросил Иоанн у воеводы и, не дожидаясь ответа, продолжил. — Добро ты государю послужил. Коли бы так все служили, так давно бы уже Крым взяли. Впрочем, все в руках божьих. Куда уж нам, убогим, его помыслы уразуметь. Сказав это, царь разжал пальцы и дал знак подняться на ноги. Распрямив спину, Федор чувствовал себя тем татарчонком, но удара сабли не последовало. Почудилась ему или нет лукавая усмешка в речах царя, осталось загадкой.