Зеркальце

«Свет мой, зеркальце! скажи, Да всю правду доложи: Я ль на свете всех милее, Всех румяней и белее?» А. С. Пушкин Алексей Данилович Басманов сидел в своих покоях и чистил саблю. Такое ответственное дело он никогда не доверял холопам, ибо от сабли зависела его жизнь. Сабля досталась ему от отца. Даниил Плещеев-Басманов жил по богу и поддержал царя Ивана 3, когда тот вел войну с удельным княжичами, за что удостоился царской милости. Однако, царская милость длилась недолго — стоило Московии возвыситься, и множество княжичей потянулись князьям Московским на поклон. Отец Алексея и глазом моргнуть не успел, как его место пред очами государевыми заняли родовитые княжичи. Алексея он наставлял крепко: когда надо розгами, когда надо кулаком. Чтобы избежать отцовских уроков, стал придумывать Алексей всякие хитрости. То больным скажется, то вещий сон придумает о царевой милости, чтобы в милость к отцу угодить. Тогда-то и понял будущий воевода то, чего так и не уразумел его отец. Мало одной лишь удали, чтобы к царю в милость попасть. За ту мысль он и держался. Залюбовавшись тем, как солнечные зайчики скакали по стали, он не сразу расслышал тихий стук в дверь. — Кого нелёгкая принесла, — проворчал он, вкладывая саблю в ножны. — Войдите. Федор зашел тихо как мышка и замер у стены. — Чего тебе, сын? Не по нраву почивальня пришлась али чего еще? Дай срок, коль послужишь царю хорошо, то он нам такие хоромы пожалует не хуже чем у Курбского, чертей ему за пазуху. Увлекшись своими мыслями, Алексей не сразу заметил, что с его сыном творилось что-то неладное. Присмотревшись повнимательнее, он заметил, что чернявые волосы Федора были растрепаны не в пример обычного, а глаза, которые тот старательно отводил, красны. Ужель, обидел кто из княжат? Уж больно нежное сердце у соколика — не успело еще очерстветь. — Обидел кто? Не чинись, говори как на духу. Уж я ему, супостату, задам на чин не посмотрю, — сказал Алексей сурово. Издав невнятный всхлип, Федор бросился ему под ноги, вцепившись в полы платья. — Не серчайте, батюшка, велите домой меня отпустить, мочи нет жить здесь! — заголосил он словно девка. — Эка ты выдумал. А ну утри слезы, а то как баба… срамота какая. Хоть Басманов и старался говорить сурово, но тревога закралась в его сердце. Словно поняв, что слезы не подействуют, Федор утих и вытер глаза. — Царь батюшка меня своей милостью пожаловал, к себе призвал и спросил, любо ли мне ему служить. Я сказал, как вы меня учили, что больше службы ему радости мне на этом свете нет, — сказал Федор. Радость всколыхнулась в сердце Басманова. Похлопал он сына по спине. — Горе ты мое луковое, ох и испугал ты меня. Радоваться надо. Все, как я говорил, сбывается. — Он хочет, чтобы я ему особую службу служил, — упрямо сказал Федор. — Так служи, чего не служить-то? Разве не для того мы сюда приехали? — Он хочет, чтобы я ему как девка служил! — выпалил юноша. Взгляд Басманова метнулся к сабле, но воевода живо взял себя в руки. — Девкой, говоришь? — тихо переспросил он. Федор закивал. — Да-да, матушкой клянусь. Алексей схватил его за ухо и запрокинул голову, заставив смотреть ему в глаза. — Ты как посмел на царя наговаривать! — взбеленился он. — А если услышит кто, что ты тут болтаешь?! На отца плевать, так хоть о матери своей подумай, неблагодарный. — Не лгу, я не лгу! — вновь заголосил Федор. Растерявшись, Алексей выпустил ухо сына, и тот живо метнулся к окну. Словно забыв о его существовании, воевода крепко задумался. Дожидаясь, что скажет отец, Федор принялся перебирать отросшие волосы. Вот он — тот шанс, который его отцу и не снился. Красоту сына воевода дьявольскими проделками мнил, но, авось, это божий промысел? — Правду говоришь, значит? — вновь спросил Алексей. — Да. Воевода поднялся на ноги и подошел к сыну, положив руку нему на плечо. — Царь есть царь, Феденька. Он над нами Богом поставлен. Коли велел служить, значит, служи, а грехи отмолить всегда успеется, какие твои годы, — ласково заговорил он. Федор скинул его руку и гордо тряхнул головой. — А если он мне в бабьем летнике прикажет сплясать, то мне лишь спросить остается, какого цвета бабий летник его милости угоден? — дерзко спросил он. — Тише, черт! Прикажет — пляши, дело нехитрое. — Ну и спляшу, уж краснеть за меня не придется, — сплюнул Федор и вышел, хлопнув дверью. Солнце скрылось за облаками. Вновь взял в руки саблю Алексей и принялся ее полировать. Авось, еще, родимая, послужит…

***

Выскочив из покоев отца, Федор чуть не обмер, увидев худощавую фигуру, замершую в тени, но то был Андрей Курбский. — А, Басманов меньшой, — лукаво протянул тот. Курбский был похож на сытого кота, увидевшего мышь. Съесть не съест, но вдоволь наиграется. Федор склонил голову перед родовитым князем и бросил настороженный взгляд из-под опущенных ресниц. Слышал али не слышал, о чем они с отцом повздорили? Решив, что не слышал, юноша изобразил скуку на своем лице и даже зевнул для верности. Курбский ему не нравился. Будучи вхож в избранную раду, тот держал себя так, будто был выше прочих, и позволял себе даже дерзить Иоанну. Впрочем, в последнее время злые языки твердили, что дела князя шли худо. Эта мысль ободрила Федора. — Как вам служба под крылом государевым? — спросил Курбский, продолжая улыбаться. — Лучше не бывает, — насмешливо ответил Федор. — Век бы так служил. Брови князя поползли вверх. — О таком и не мечтали, небось? — Как не мечтал, мечтал… Об этом только и думал, как бы так царю послужить, — отвечал Федор. — Интересно, — протянул Курбский. — Что ж, удачи вам и дальше на этой… службе. Должен же кто-то и так царю служить. Нам же, грешным, господь другие таланты пожаловал. Краска бросилась в лицо Федора, но с ответом он не нашелся. Знал Курбский. Ей богу, знал. Просыпались все слова словно бусины и затерялись в тенях. Небрежно махнув рукой, князь скрылся за поворотом. Шел Федор по коридорам с тревогой на сердце. Муторно было на душе его от слов отцовских и себя самого. Царь с ответом не торопил, велел крепко подумать, да только легче ли от этого было? Не имея никаких сил более вступать в беседы и вообще видеть людей, Федор шел, чутко прислушиваясь к любому звуку. В горячке мыслей не заметив, как пропустил нужный поворот, он понял, что заблудился. Заслышав чьи-то шаги, Федор тихо выругался и потянул на себя ближайшую дверь. Та раскрылась неожиданно тихо, и юноша быстро юркнул внутрь. Он сразу почуял, что комната эта не иначе как принадлежала боярыне, а то и княжне. Втянув воздух, Федор почувствовал едва уловимый запах сухих цветов и пыли. Если здесь кто-то и жил, то это было давно. Шаги стихли, но уходить из комнаты юноша не спешил. Завидев зеркальце, Федор подошел к нему и поправил волосы, покатал бусы, что лежали на столике, а затем и вовсе набрался наглости и запустил руку в шкатулку, убеждая себя, что просто хочет посмотреть. Не даром его матушка в детстве сорокой прозвала — любил Федор все блестящее и мог часами матушкины украшения перебирать. В шкатулке такого добра было в избытке: и перстни яхонтовые, и бусы янтарные, и серьги серебряные — только тронь, и зазвенят-запоют. Нарядился он, повертелся перед зеркальцем то так то эдак, повздыхал над тем, что такое добро без дела пылится и принялся все обратно с себя стаскивать. Вот только опять понесла кого-то нелегкая по коридору. Словно загнанный зверь почуял Федор, что неизвестный не иначе как сюда идет. Оглянулся по сторонам, а схорониться-то и негде. Шмыгнул было за дверь, а уж и отворилась та. Царя Федор сразу признал. Вошел Иван не оглядываясь, перекрестился на образа, сел на кровать, склонив голову, да так и замер, словно коршун какой. Тут-то и понял Федор, что комната эта не простой была, а царице покойной принадлежала. Говаривали, что ее бояре отравили, и с тех пор затаил Иван обиду на все боярское племя, к коему Федор тоже принадлежал. Зажал он рот рукой и стоял ни жив ни мёртв. Да только пыль-то окаянная так ему нос исщекотала, что не удержался Федор и чихнул, серебряными серёжками зазвенев.