***
Варенье оправдывало ожидание. Что-то покрепче заваренилось, заодуванилось и задиванилось (пролилось под диван, чтобы Касперский не скучал). Но дегустация не убиралась, а продолжалась. Бэла уже никуда не спешила. Она Пробовала Варенье. Уж что сталось с ним за годы в банках, за века в подвалах, за минуту под диваном!.. Только хозяевам ведомо — но они не признаются, даже Фросе не расскажут. С Бэлой творилось что-то — Бэла пошла на дверь, а в дверях… А в дверях вся компания завихрюлистая, под Хрюнделя с Профессором закосившая. Косплей удался на славу: коза перепутала всех. — Вирус, свитерочек мой золотистый, коржик мой живенький, пыль моих рукавиц! Ах ты живой такой, падла внеземная, форма цивилизации гудящая! С каких печенюшек жив ещё в годы свои многоцарственные? Фиг тебе! — Что фиг? — вместо Вируса ответил Шурф, чтобы коза не разочаровалась (дрессировать её потом заново ещё…) Но Бэла уже спала и храпом своим выдавала секреты царских домов, Кавказских полей и Егора-свитерка. Так все узнали о Познаниях. Рассказала спящая Коза, как некромантился свитерочек, дедок-Летовок наш. Во четыре глаза смотрел, да и высмотрел жизнь свою в Гр.Об.е. Вот ведь недопелся! Решил ожить, чего уж тут… Раз Коза велит, труба и гитара зовут… Бэла не проснулась, зато повернулась на другой бок, да как завопит: «Это яяяя!» Тут наши косплейщики откосплеились и… — Жив! Есть ещë паль в наших рукавицах! Пылит ещë землю нашу, ещë бродит по горам и долам вместе с шубой! — возопил хор. Бэла не проснулась. Но снилось ей как наяву, что пылью рукавиц расстелилось по дворцу осознание каждого о жизни Вирусной, вновь приобретëнной и съедобной, как ëж из тумана. «И прорастали травяные сосуды из этого самого тумана, и выходили из них не глаза и даже не Викторианские головы, но Летовок целиком и весь, живой и почти что вредоносный, за исключением собственной иллюзорнотуманности!» — шептало осознание Шурфа. «И в углу на горохе не стояли личности поеденные, и в деталях не разбиралась коза с завихрюльными знаниями своими, и не было жизни до динозааров в нашем дворце, а проросла жизнь через труп-трупик. Восстала она сквозь тëмные царства синим пламенем, убежала из склепа духа подземного… Что ж, случается.» — выло, как моль, осознание Воланда. «Вот ведь разбудили молодые падлы, патлатые тварюги, козы вопят, волки-бошки-мошки летят, ну сущий кайф, короче. Время пробуждать сознание» — осознавало непробужденное. «И вот же чëрт понëс еë на Кавказ, козу козью! И вот же чëрт укусил еë некромантию изучать во всех ямах земных и небесных! Ну уж нет, я смерть, я фатум, злостный ëж! Не позволю! А женщина Яга против, и я тоже! Смерть смертным свитеркам!» — С этим воплем Касперский восстал из-под дивана. Когтистая лапочка Касперского явилась на свет чëртов — народу себя явила, значит. Да и загребла загребущей Паклей Вируска под диван… Эх, дивные события поддиванные! Вирусок так просто не сдаëтся. И топчут они до последнего. Диван плясал на дубе том, а коза с косой патрулировала, но косо. Диван всë равно ускакал в дальние комнаты ледяные, где с дуба и рухнул. Говорят, три дня и сорок две ночи бегал диван по дворцу, косы и не только они звенели под ним, цепи шевелились, аки волосы на голове читателей, линии мира выпивали… И по коридорным стенам бежали за ними цепным вареником все их развеселые гости-кости-пробуждатели-соглядатаи, и падали-валились с потолков заморские заморочки и заморозки после побегов тех, однако ничто не могло выгнать ни свитерка-Вируска с Касперским, ни их компанию. А Витëк всë проспал. И правильно, потому что он ещë маленький, а детям такого видеть не положено. Ну наконец-то. Вылезли Летов и Касперский, вирус с антивирусом наши, из-под мебели неморозостойкой не живы не мертвы — зато неузнаваемы! В пыли и ужасе… Как в собственных кошмарах, только завихрюлистее. И отправились они на кухню за чайком. Им даже винно-чайную, но без вины, церемонию провели… Надо ведь нервы после жути дивной поддиванной успокаивать. Осознание при том никуда не делось. Все как прежде Осознавали. — Бэла, ежиха сонная, ëшкин зверь! — взвыл Вирус голосом загр.об.нутым. Бэла очнулась от сна и зацокала зубами.***
Хлопья заковыристо поваривались в воде, тихо перешëптываясь. Воланд спокойно мешал их вилкой. Больше на кухне не нашлось ни души — одни вилки там дышали.