Накануне (Венера)
— Я заберу три тысячи лучших воинов на Луну, — тихо сказала Миана. И её царственная мать — так непохожая на королеву Серенити, — лишь кивнула головой. Но это движение говорило так много, когда времени оставалось так мало — совсем ни о чем, почти вообще не было. И обе они знали, что забери Миана большую часть венерианской армии — да хоть всю — на Луну — это не поможет. Им уже ничто не могло помочь. Они обе это знали и обе молчали. — На переброс потребуется время, но войска мобилизованы, поэтому должны… …успеть. Она говорила это и смотрела прямо в безмятежное лицо своей матери, потому что знала, что это последний раз за всю нынешнюю жизнь и все последующие, когда она его видит. Если бы она знала, что последний раз, когда она могла увидеть Кунсайта таким… живым…, какой сейчас была её мать, был два месяца назад, она бы сделала всё, чтобы предотвратить неизбежное, но она так верила в него, так надеялась, что случилась катастрофа масштабом в целую Вселенную. Её мать отпускала дочь со спокойной душой, понимая, что видится в последний раз — Мине предстояло сделать шаг в неизведанное и ещё непознанное будущее, в то время как Афродите — вечной и бессмертной — уйти такой же вечной и бессмертной в прошлое. Спустя день лава Венеры поглотит её вместе с народом, и белокаменный Магеллан, чьи вековые стены — тысячелетние стены — выдерживали натиски полчищ тьмы, о которых Металлии приходилось лишь мечтать — навсегда останется пылью, которая превратится в пустоту. Мать не благословляла её на битву, потому что… …потому что знала, что благословение не требуется и не потребуется ещё долгие века вперёд. Её дочь была благословлена Богами ещё при рождении, но благословение не спасёт ни её, ни Венеру, ни Систему, ни Галактику. Не спасёт оно и гордую принцессу планеты вечного огня, не спасёт великодушную наследницу воли Зевса, не спасёт богомудренную юную властительницу Меркурия, не спасёт оно и самую невинную душу маленькой, теперь уже несбывшейся будущей-владычицы Белой Луны — и те, кто были их родной кровью — уйдут вслед за тем, чему предрекалось существовать вечно. Зато благословение даст шанс начать заново, с чистого листа. Не королеве было судить, каким будет будущее, но, наверное, оно будет достойным, чтобы принять в свои объятия Сенши и… их возлюбленных. И всё это станет прахом, да и тот исчезнет через секунду после того, как леди Сатурн в последний раз опустит ресницы, взмахнёт косой, и безмолвие опустится на Галактику — которой предстоит мертвенно спать ещё долгие миллионы лет. Ещё каких-то несколько месяцев назад Большой Государственный Совет переговаривался в этих стенах, верша судьбу планеты на ближайшие три года, уверенный в каждом прожитом и грядущем дне, а сейчас… …а сейчас не им было дозволено держать в своих руках весь мир. Мина не знала, о чём думала мать, могла лишь догадываться, и эта догадка была больнее подожженных стрел марсиан, пущенных в самое сердце. Её Величество встала со своего места в Большом Тронном зале и, шурша полами струящегося платья, подошла к дочери — вокруг не было ни души. Её руки притянули к себе Мину — по-матерински даря покой, такой мимолетный и недолгий, что внутри всё сжималось, и оставила на её лбу лёгкий последний материнский поцелуй. — Иди, — тихо шепнула губами королева, потому что на прощание боле не оставалось времени — его и так было слишком мало, а Мине стоило сказать «прощай» ещё очень многому на Венере, потому что это был последний раз, когда она могла здесь оказаться. И королева, и её дочь — обе знали это. И Мина, которая так не хотела уходить, была вынуждена развернуться и, как истинная Воительница — уже не принцесса, покинуть мать, обернувшись лишь раз — на этот раз действительно последний.***
Венера была богатой планетой, красивой планетой. Планетой тёплых морей и белых отвесных скал, жары и жемчужного тумана поутру; планета людей, похожих на ангелов — невероятно жизнерадостных и светлых, почитавших любовь — любую — за божественное провидение, говоривших лишь на семи наречиях мелодичного венерианского языка. И золото, золото и мрамор, то, что когда-нибудь, спустя миллионы — мириады лет, окажется на Земле. Когда-нибудь, когда от былого не останется даже пепла, когда былое будет предано забвению и пройдут тысячи и тысячи лет, а за ними ещё тысячи и тысячи, эллины принесут это с собой, а древние римляне заберут это себе — и белый мрамор, и золото, и мирт, и розы — только всё такое земное, не венерианское. Земля возьмёт себе лучшее от каждой планеты и явит это перед своими жителями в разное время, в разные эпохи, но теперь уже таким, каким сделает это всё сама. На Венере было так спокойно: Мина шла и прощалась: с отвесными скалами, волнами, бьющимися о них, словно заведённые, с их шумом, дарившим покой, с вечно-желтыми кипарисами, стремящимися в вышину светло-оранжевых небес, с удушающей жарой, в которой она родилась и выросла, со львицами и их львятами, резвившимися в полях, со жрицами и жрецами в храмах, чувствовавшими, что им готовит грядущий день, но не смевшими противиться, с золотоносными копями, дарившими процветание всей планете — на Венере не было бедных. С неспешным и степенным ритмом теперь уже — она знала — угасающей жизни, бившей ключом, и так не хотевшей умирать. На Венере было так спокойно и казалось, что так спокойно везде, во всей Системе, хотя это — она тоже знала — было не так. И она в одиночестве прощалась с Кунсайтом, потому что завтра — она знала — не сможет этого сделать. Завтра будет смерть. И тишина. Мина проходила мимо венерианцев, всё так же беззаботно смеявшихся и склонявшихся в уважительном поклоне, едва завидев её; мимо детей, так самозабвенно резвившихся вдали от взрослых и пытавшихся впервые сотворить заклинание, потому что в их жилах текла первозданная магия; мимо пустых дорог, ведущих в разные усадьбы, чьи владельцы готовились к сбору нового урожая, мимо… тех мест, которые она показывала Кунсайту, когда он приехал сюда впервые спустя много лет, как он сказал, потому что главным спутником Земли всё же была Луна, так много им помогавшая. На Венере было так спокойно — и казалось, что это спокойствие было так незыблемо. Но всякое незыблемое рано или поздно умирает. Глупо было бы думать, что это не так. И любое бессмертие заканчивается. И любая секунда безвозвратна. И любой поступок имел последствия. И только любовь была вне всего этого. Она не верила, что они победят. Но она надеялась. И её надежды стали прахом. Завтра был конец.