Однажды утром ты проснёшься, и твой старый мир умрёт для тебя...

Ты садишься ко мне за столик. Я разбитое в хлам стекло. У меня к тебе чувство боли. У тебя ко мне ничего.

Плечом к дверному косяку прижимаюсь, руки в карманах джинсов прячу и смотрю на неё. Сидит, как и всегда, на своём излюбленном месте: забравшись на подоконник с ногами, спиной к откосу прислонившись. Окно распахнуто настежь, пусть на дворе и осень уже, но с улицы всё ещё веет теплом жаркого летнего дня. Правда, к этому жару примешивается сейчас нечто пряное, едва-едва уловимое пока и забытое. Блики заходящего солнца путаются в её волосах, глаза закрыты — само умиротворение и спокойствие. Но я слишком хорошо её знаю, чтобы на уловку эту попасться. Замечаю на коленях у неё раскрытую книгу. И даже с того места, где стою, понимаю, что она читает. Закусываю губу и головой слегка мотаю — опять у неё случилось что-то, точнее, кто-то. Книгу эту в руки она берёт лишь тогда, когда совсем плохо становится. Уж мне ли этого не знать. Сам же когда-то и подсадил на неё, пообещав, что она — лучшее лекарство от расхреначенных в клочья нервов. Хотя в случае с её разбитым на множество и множество осколков сердцем не поможет уже ничто. И хочется ближе подойти, к себе её прижать, зарываясь носом в эти каштановые кудри и запах их втягивая. От неё всегда пахло чем-то терпким, словно она самой осенью создана была. И запах этот нос щекотал, эмоции будоражил и чего-то большего желать заставлял. Но сдерживаю себя, не хочется нарушать красоту этого момента. Хочется насладиться этой тишиной, обволакивающей, в себя затягивающей, впитывая каждое мгновение. Хочется на подкорку записать и образ её, и чувства, и мысли собственные. Но почему-то ощущение не покидает, что это всё ненадолго. Словно затишье перед бурей. И когда буря эта грянет, а это лишь вопрос времени, будет невыносимо больно и тяжело. За всеми этими мыслями момент пропускаю, когда она глаза открывает и ко мне поворачивается. И хочется думать, что мне лишь показалось, что всё это лишь игра света. Но нет — в глазах её слёзы стоят. И внутри меня что-то ломается будто в этот момент, бесчисленными осколками к ногам моим опадая. Она голову набок слегка склоняет, быстро пальцами длинными по щекам проводит. И это последние остатки самоконтроля рвёт, заставляет к ней податься. Крепко пальцами за рубашку мою цепляется, словно это единственное, что от всех бед этого мира грёбаного защитить сможет. К себе её прижимаю так сильно, как только могу, носом в волосы зарываюсь, не обращая совершенно внимания на то, что они лицо мне щекочут. Она ключицу тут же опаляет горячим дыханием своим, чем вздрагивать меня заставляет. И понять невозможно, сколько времени мы провели вот так, прижавшись друг к другу, пока я не почувствовал, как хватка её на рубашке моей слегка ослабла. Осторожно, словно зверька дикого спугнуть боюсь, за подбородок её двумя пальцами беру и в глаза себе посмотреть заставляю. И ничего, кроме боли и отчаяния, в этой зелени сейчас не разглядеть. Они плещутся в границах радужки, готовые, кажется, вот-вот за пределы вылиться и затопить и её, и меня заодно. Губами горячими ко лбу её прижимаюсь, вкладывая в этот жест всю переполняющую меня сейчас нежность и заботу. Плечами в ответ лишь слегка передёргивает. Не от желания отстраниться вовсе — замёрзла. На руки её тут же подхватываю, лёгкую, словно пёрышко, и отношу на диван. Пледом укутываю. Вот бы можно было от всех проблем её так же укутать во что-то, чтобы не разбивала себе сердце больше, чтобы зелень эта, в себя затягивающая, лишь радостью искрилась. — Ну же, Веснушка, — прерываю, наконец, воцарившееся молчание, — расскажи, что случилось. Головой только мотает, глаза пряча да губу кусая при этом, — не настроена совсем сейчас разговаривать. — Пожалуйста… — но меня прерывает раздавшийся телефонный звонок. Она вздрагивает моментально от этой мелодии, сжимаясь, кажется, ещё сильнее. Словно ей сквозь землю сейчас провалиться хочется. И уже по этому только понимаю, кем может быть звонящий. Рука её тянется к телефону, что на подлокотнике дивана лежит. Но успеваю руку её перехватить, пальцы наши переплетаю, сжимая слегка, чем на себя посмотреть вынуждаю. В глазах её лишь растерянность и непонимание. — Не надо… Отпусти, — на выдохе, едва слышным шёпотом в висок, прижимаясь губами и считывая бешено бьющийся сейчас под тонкой кожей пульс. — Позволь ему уйти. Глаза закрывает и на спинку дивана откидывается. А телефон всё звонит и звонит. Чувствую, как с каждой новой трелью мелодии дрожь её постепенно отступает, как её спокойствием накрывает. Выдыхает протяжно и медленно, точно решается на что-то сейчас. И в глазах её нет больше страха и сомнений, лишь удивительное смирение и принятие. — Я устала, — голос её дрожит и срывается. Она говорит так тихо, что вслушиваться невольно заставляет, но мне почему-то кажется, что она кричит. И уши зажать хочется, только бы не слышать, только бы не слушать. Но знаю, что каждое слово ловить буду, — она редко когда бывает так со мной откровенна. — Ужасно устала… Всё всегда было ясно и понятно. Чёрное было чёрным, белое — белым. Никаких тонов и оттенков. А потом в моей жизни появился он. И всё тут же смешалось, с ног на голову перевернулось. И я… «Влюбилась», — мне кажется, что именно это слово с губ её сорваться вот-вот должно. — Я сломалась, — продолжает она после паузы. Мне в глаза ей сейчас заглянуть хочется, но она намеренно не смотрит на меня, точно игнорирует напрочь моё присутствие здесь, словно с пустотой сейчас разговаривает. — Я потерялась в нём, в своих чувствах. Не понимала уже, где верх, где низ. Его желания отныне моими желаниями стали, я точно быть перестала. Меня не стало. Я растворялась в нём полностью. Без остатка… Она всё говорит и говорит, боль свою на меня выплёскивая. А мне лишь остановить её сейчас хочется. Хочется, чтобы она замолчала. Не могу это слышать. Не готов совсем. И внутри меня боль разрастается, заполняя меня всего. Губу невольно закусываю, чувствуя тут же отвратительный солоноватый привкус крови во рту. Ногти всё сильнее в ладони впиваются, оставляя отметины. Сердце где-то в глотке колотится, готовое, кажется, вот-вот наружу выпрыгнуть. — Но я не могу так больше, — голос её точно через толщу воды доносится. Я едва ли слышу, что она сейчас говорит. — Я хочу вернуть себя, хочу жить, как раньше. Без всех этих американских горок, когда меня то вверх неожиданно тянет, то потом так резко вниз бросает, что кажется — это конец. Больше не будет ничего. Лицо на меня поднимает, и в глаза заглядывает. И я теряюсь в этой зелени, она меня к себе манит, на дно тянет за собой. И не вырваться уже оттуда никогда. Пробовал — не вышло ничего. Я уходил бесчисленное множество раз, но всегда возвращался, потому что без неё всё не так было. Совсем не так. Я точно и не жил вовсе. И поставить бы давно уже точку, но сил на это не было. И агония эта длилась и длилась, кажется, годами, сливаясь в один бесконечный поток боли и страданий. Она тянется ко мне, жаром своего дыхания лицо моё опаляет. И я дрожь невольную сдержать не могу, когда её прохладные пальцы линии причудливые по скулам моим выводить начинают. — Отпусти, — так тихо, что сам едва себя слышу. И не понять уже, кому слова эти предназначены, мне или ей. И мир мой замирает, а потом паутиной трещин покрывается и на бесчисленное множество осколков разбивается, когда она поцелуем невесомым губ моих касается. Понимаю, что пропал. Увяз в ней. Сросся с ней настолько, что и не разорвать уже эти путы никогда. Только с сердцем теперь вырывать. Все эти годы она приручала меня медленно, незаметно. Мягкостью своей, кротостью, нежностью. И я проваливался в эти чувства, терялся в ощущениях, которые дарило одно лишь её присутствие рядом. Терял себя, пока не осталось ничего, кроме затягивающей в себя зелени её глаз и россыпи золотистых веснушек на лице. И мир мой отныне сузился до этих глаз. И они были всем, в них смысл всего заключён был. Хотелось лишь одного — с ней быть. И желание это изнутри выжигало, остатки здравого смысла прогоняло, лишало возможности думать. Оно вдруг стало важнее всего, что было до этого. Важнее жизни самой. И плевать уже было на то, что дальше будет. Она нужна мне. Нужна вся, без остатка, со всей своей болью и разбитым вдребезги сердцем. И отпускаю чувства свои. Позволяю себе на поцелуй её ответить. Целую медленно, впитывая тепло и мягкость её губ, наслаждаясь их податливостью. И внутри меня тут же нежность зарождается, затопляя всего изнутри. Тянусь к ней, прижимая её ещё сильнее к себе, точно единым целым стать с ней пытаюсь. — Не отпускай, — горячим шёпотом в губы. И неважно уже, кому слова эти принадлежат… Возможно, я пожалею об этом уже завтра… А возможно, то завтра и не наступит для меня уже никогда…