Достоинство и безрассудство

– Я уже ответила вам, мсье Монбар. Мне неизвестно, чья воля обрекла меня делить общество с мореплавателями и разбойниками. Если это навсегда... но мы лишь души, не в нашей власти вершить свою судьбу. Как наивно – воображать, что ты правишь целым королевством, решаешь, кого казнить, кого миловать, и думать, что вот в этом висельнике, чью плоть сейчас клюют вороны, могло бы биться сердце, если б не одно твоё слово... Вам знакомо это чувство, капитан? И многим врагам короны ваши буканьеры выпустили внутренности? Самая обманчивая вещь в жизни, правда? – так сложно слушать, как взывают к твоему милосердию и не поверить, что играешь жизнью этого бедного грешника. Вы тоже так обманываетесь? Нет, я не так доверчива, всё же я была рождена для французского престола, и не чета им всем... но расскажите про этот ваш остров Черепахи... ну постарайтесь хотя бы не в тех же самых выражениях, как это отребье. Да нет, ваш голос составляет для меня не больше приятности, чем у всех остальных в этом рундуке, но в вас хоть сохранились крупицы какого-то воспитания. Можете гордиться, Вам позволяется развлекать душу самой Екатерины Медичи – правда, до тех пор, пока Вы не очнётесь от этого удара. Даже не верится, при вашей жизни уже никто не вспоминает о доме Валуа! – королева стёрла кровь со лба французского пирата и провела по губам окровавленными пальцами. Тепло живого человека придавало ей сил, и потянувшиеся было к Монбару души из рундука не осмелились ослушаться её властного жеста, заслонившего находившегося между жизнью и смертью буканьера, – Оставьте его в покое! Ему ещё рано становиться нашим товарищем. «Я опять нарушаю здешние правила? И что вы мне сделаете? Возвращайтесь к живым, Даниэль Монбар, Ваша жизнь ещё пригодится Франции, кто бы там ни занимал её престол. Единственное пожелание... ну хотя бы в благодарность за то, что я не позволила им вовлечь вас в ряды проклятых душ – когда очнётесь, дотянитесь до того кинжала, он всего в ярде от Вас. Этот испанец так удачно над вами наклонился – просто напрашивается на удар. Чуть-чуть пониже... браво, мсье Монбар, я в вас не ошиблась – в самое сердце. И кого сейчас к нам принесёт? Гонсало де Вивар... не обижайтесь, лейтенант, это я пожертвовала вами. Здесь так скучно, а за жизнь этого пирата мы получим ещё с полдюжины ваших товарищей. К тому же... у него было маленькое преимущество перед вами. Моё сердце ещё не настолько остыло, чтоб судьба Французского королевства стала для него безразлична». В рундуке уже давно ходили слухи о каком-то проклятии, что нарушило границу между мирами, и оттого столько душ скитаются без приюта по земле, ненавидя всё живое, но душа той, что когда-то носила порфиру и называлась супругой Анри Второго, истлевшего в могиле за три десятилетия до неё – теперь это уже не имело никакого значения – оставалась безучастной ко всему, и, может быть, более всего – к собственным товарищам по несчастью. Стоны и ропот вызывали в душе лишь презрительное отторжение, которое королева не находила даже нужным скрывать. Легче становилось лишь от той искренности, на которую ещё не способны живые. Души не знают покровов, а уроженки Флоренции кое-что смыслят в наготе. Откуда-то сверху, куда она отпустила француза, неслись мольбы и проклятия, достигавшие Рундука мертвеца. Там, где шла игра, столь милая давно остановившемуся сердцу Медичи, вечная пляска со смертью. Там, где покой значил только кинжал в грудь, где ещё не знали той вечной скорби, уготованной и ей самой, и другим душам. Будь что будет. Лучше сгореть в адском пламени, чем оставаться здесь, теряя собственные очертания – единственное, что у неё осталось. Белая тень вырвалась за границы мира мёртвых. Французская бригантина теснила испанский фрегат. Звуки сражения уже были слышны так отчётливо, точно бились на её глазах. Там, куда ей непременно суждено вернуться, нет будущего, а здесь... Бешеный гнев придавал сил раненому Монбару, и всё же появление королевы спасло его противника от неминуемой расправы, когда белый шлейф на миг взвился перед самым лицом француза, в тот же миг покраснев от брызнувшей на него крови. Короткий взмах чёрного крыла накрыл тень, нарушившую вековой запрет. Мёртвым не место среди живых. Кто-то из духов здесь. Ради того, чтоб покарать её? Глаз человека не мог бы увидеть потерявшую своё тело душу. Нет, не дух. Среди людей она видела посланницу высших сил. Нет – прекраснейшую из надлунного мира. Чёрные с серебристым отливом крылья дивной рамой обволакивают тонкую фигурку в чёрном бархатном платье, чёрный водопад чистейшего шёлка мягко ниспадает на плечи. Лишь на груди горит алый камень, похожий на летящую комету. Смутное, очень смутное воспоминание шелохнулось в ещё не окаменевшей душе. Она помнила эти тонкие девичьи черты, эту перламутровую, чуть тронутую загаром кожу, и особенно этот взгляд – мягкий и манящий, нежный, как ночь. Это было... целое столетие назад. В ту ночь... нет... не может быть... никого не осталось, кто видел бы её живой, слышал звук её голоса... – Марианна!.. – с губ белой тени срывается имя, единственное, которое она знает, каким называла когда-то – о, дерзкая! – она называла бессмертную своей горничной и верила, что оказывает великую честь, снисходя до разговоров с прислугой, и помимо её воли руки сами тянутся к чёрным крыльям, – Вы не могли меня забыть!..