И солнце воссияет вновь

      Ему снова приснился кошмар.       На самом деле, всё было не так уж и плохо, думает Питер. Подробностей он почти не помнит, да и не хочется вспоминать, если честно.       И всё же стряхнуть тревожное чувство, сосущее его где-то в глубине живота, довольно-таки проблематично. Как и унять бешено колотящееся сердце.       В настоящее время Питер свернулся калачиком на диване в гостиной. Сама мысль о том, чтобы ещё хоть минуту пролежать в собственной постели, была ему невыносима, так что теперь он здесь, внимательно разглядывает темный экран телевизора в ночном полумраке.       — Эй, — раздается позади мягкий голос.       Питер знал, что, едва он покинет недра собственной спальни, Джарвис незамедлительно предупредит об этом отца, но, если подумать, потому он и пришёл сюда в первую очередь.       — Привет, — бормочет Питер в подушку, к которой прижимается лицом.       — Найдется местечко? — спрашивает Тони.       Питер кивает головой, чуть отодвигаясь в сторону, чтобы освободить пространство для отца. Тони подходит и усаживается рядом, хотя и держится на некотором расстоянии.       — Обнимашки? — предлагает он, протягивая руку через спинку дивана, но по-прежнему не касаясь. Питер сам должен сделать следующий шаг, сделать выбор в пользу физического контакта.       Питер ничего не произносит вслух, но всё же заползает в объятия Тони, позволяя обнять себя за плечи.       — Дурной сон приснился?       Питер слегка шмыгает носом.       — Угу.       — Хочешь об этом поговорить?       — Не могу вспомнить, — отзывается Питер, ещё сильнее прижимаясь к Тони лицом.       Тот, кивая, кладёт руку ему на голову и неспешно начинает перебирать его кудряшки. Они вдвоем сидят там довольно продолжительное время, наслаждаясь комфортом и этой уютной, ни с чем не сравнимой тишиной.       Через некоторое время Питер решается нарушить молчание.       — В последнее время я много думал…       — Я уже заметил.       Питер вздыхает:       — Я просто… мне было интересно… насколько по-другому сложилось бы всё, насколько другим был бы я, если бы…       — Если бы что? — подсказывает Тони, когда Питер ненадолго замолкает.       — Если бы ты никогда меня не нашёл, — наконец произносит он.       — Но я же нашёл тебя, Пит, — качает головой Тони, — и это самое главное.       — А если бы нет? — настаивает Питер, — это вполне обоснованный вопрос, не так ли?       — Да, — произносит спустя мгновение Тони, — но точного ответа мы никогда не узнаем.       — Наверно… — бормочет Питер.       — Никому не станет лучше, если мы примемся исступлённо гадать на тему «А что, если», — напоминает ему Тони.       — Я знаю, — отзывается Питер, — я просто ничего не могу с собой поделать.       — Ладно, — вздыхает наконец Тони, — давай устроим мозговой штурм. И каковы же альтернативные варианты этой истории?       — Ты не нашёл меня на базе Гидры, — тут же говорит Питер, — и, в конце концов, я стал величайшим в мире убийцей, которого ты неизбежно одолел и забросил в казематы Рафта.       — Видишь ли, я просто не представляю себе, как такое вообще возможно, — усмехается Тони, — ты хочешь сказать, я смогу заглянуть в эти карие глазищи и не увидеть там своего ребенка?       Теперь черёд усмехаться Питеру.       — Уверен, всё было бы совсем по-другому.       — Ты не плохой человек, Питер, — произносит в конце концов Тони.       — Они бы сделали меня таковым.       — Маленький мальчик, которого я обнаружил на той богом забытой базе, не был плохим человеком, — продолжает Тони, — он уже долгие годы жил в полном одиночестве, брошенный на произвол судьбы и лишённый тепла и элементарнейшего человеческого участия, и всё же он не стал злодеем. Что, в сущности, решили бы ещё несколько лет?       — Я никого не… убивал, папа, — шепчет Питер, — к тому моменту. Ещё пара лет, а может, и меньше, и у меня были бы все шансы замарать руки.       — Может быть, — отвечает Тони, — но я сомневаюсь, что тебе пришлось бы это по вкусу.       — Ты не знаешь наверняка, — качает головой Питер.       —Но я знаю тебя, малыш, — улыбается Тони, — и то, какой ты на самом деле. Они могли бы вынуждать тебя делать ужасные вещи, но тебя, того, что внутри, изменить они были бы не в состоянии.       Питер на мгновение замолкает, всё ещё скрывая лицо в рубашке Тони.       — Порой я не могу понять, какой я на самом деле.       — Что ты имеешь в виду? — спрашивает Тони.       — Я тот, кем я был рожден? Или же… вся сущность моей личности — результат произошедшего со мной в глубоком детстве.       — То, что с тобой случилось, не определяет, кто ты есть, приятель, — говорит Тони, — конечно, это придало тебе определенную форму, но тот, кем ты являешься на самом деле, человек, которого я вижу — это мальчик, который преодолел всё то дерьмо, что выпало на его нелегкую долю.       — Мне уже четырнадцать, а я всё ещё писаюсь по ночам, папа, — усмехается Питер, — не похоже, что я что-то там преодолел.       — Ребёнок, которого я встретил в той крошечной камере, был до смерти напуган, Пит, — говорит Тони, — он шарахался собственной тени и был свято убеждён, что судьба его — быть лабораторной крысой, потому что… — Тони делает паузу, но оба они знают, что именно он собирается сказать, — мне выпала невероятная возможность наблюдать, как ты, слой за слоем, открываешь себя настоящего, Пит.       — Больного на голову ребёнка, который всё ещё время от времени забывает, что его насильник не испытывал к нему особо нежных чувств? — хмыкает Питер.       — Невероятного ребёнка, который, войдя в комнату, освещает всё вокруг, — говорит Тони.       — Ну да, конечно.       — Я серьёзно, — продолжает Тони, — ты — тот самый свет, что изменил мою жизнь. И ты — не то, что они с тобой сотворили, даже если учесть, как сильно произошедшее влияет на тебя и по сей день. Однако, — продолжает Тони, — я никогда не видел в тебе лишь несчастную жертву злодейских происков нацистских ублюдков.       — Правда? — тихо спрашивает Питер.       — Правда, — подтверждает Тони, — я смотрю на тебя и вижу мальчика, что отстроил целый Lego Hogwarts менее, чем за три дня. Я вижу мальчика, который выдул столько шоколадного молока за один присест, что оно полилось у него из носа. Мальчика, который спал возле меня, не выпуская моей руки из своей крохотной ладошки, потому что так ему лучше спалось. Я вижу настоящего героя, который и мухи не обидит, потому что каждый день рискует своей жизнью, чтобы помогать людям вокруг.       Когда Питер наконец отрывается от Тони и поднимает голову, чтобы пересечься с ним взглядом, оба замечают в глазах друг друга следы непролитых слез, что вот-вот грозятся вырваться на свободу.       — Ты это серьёзно?       — Более чем, — кивает Тони, — я люблю тебя и очень, очень тобой горжусь.       — Даже если я… не поправлюсь?       — Ты поправишься, — говорит Тони, — у всех случаются рецидивы. Но даже если ты и не сможешь отыскать дорогу назад, я буду с тобой до конца.       — Я люблю тебя, папа, — шепчет Питер.       —  Я тоже люблю тебя, малыш, — отвечает Тони, целуя его в макушку, — больше всего на свете… Но могу я кое о чем тебя спросить, приятель? — несколько неуверенно произносит он, и Питер утвердительно кивает, — я не знаю точно, когда начался твой рецидив, но это по времени совпало с появлением Человека-Паука. Это как-то взаимосвязано?       Питер отрицательно качает головой:       — Нет, это просто… Я чересчур много думал о том, что именно они заставляли меня делать и всё такое, но… Человек-Паук не имеет к этому всему ни малейшего отношения.       — А ты не знаешь, что именно послужило спусковым крючком? — спрашивает Тони, — могла ли наша стычка стать тем триггером, который и запустил всё это в оборот? Неужели… неужели это всё из-за меня?       — Нет! — тут же восклицает Питер, — нет, папа, это был не ты, клянусь! Просто…       — Можешь не продолжать, Пит, — отвечает Тони, — мне просто нужно было словесное подтверждение, что не я стал непосредственной причиной твоих злоключений.       — Но я хочу, чтобы ты знал! — качает головой Питер, — я… я много говорил об этом с Грейс, и она считает, что… было бы полезно, если бы я обо всём тебе рассказал.       — Ладно, — кивает Тони, — я слушаю.       — Я… мне начали сниться эти сны, — начинает Питер.       — Ночные кошмары? — догадывается Тони.       — Нет… то есть да, — бормочет Питер, — я ненавижу эти сны, по правде говоря. Всякий раз я просыпаюсь в полнейшем ужасе, но также я испытываю… болезненное облегчение?       Лицо Тони начинает выражать понимание. Будто он в точности знает, что именно имеет в виду Питер, как и наяву видит лицо, что преследует того во снах. Возможно, так оно и есть.       — Он там, — продолжает Питер, — и то, что он делает со мной… мне нравится. Я болен, да?       — Питер… — неуверенно начинает Тони.       — Я знаю, как это звучит, папа, — быстро произносит Питер, — как и то, что это до жути неправильно. Я просыпаюсь, покрытый… я чувствую отвращение и чудовищное унижение, но крохотная часть меня… не может не испытывать облегчения, — он отворачивается к окну, из которого открывается восхитительный вид на самое сердце Нью-Йорка, в такой огромный мир, в котором Питер всегда отчасти чувствовал себя чужаком.       — Ты вовсе не болен, Питер, — произносит наконец отец.       Питер усмехается.       — Это самая откровенная ложь, которую ты сказал мне за эту ночь, папа.       — Питер, у тебя стокгольмский синдром, — продолжает Тони, — и нет какого-либо «правильного» количества времени, которое необходимо, чтобы исцелиться раз и навсегда.       — Прошло уже почти восемь лет, — качает головой Питер.       — Значит, нужно ещё немного, — говорит Тони, — ты сейчас переживаешь период полового созревания, и я должен был предвидеть, что это случится.       — Не начинай, — предупреждает Питер.       — Я не Грейс, и потому не стану давать тебе никаких профессиональных советов, — говорит Тони, — просто сейчас, со всем этим бурлением подростковых гормонов, твое сознание возвращает тебя к единственным сексуальным контактам, которые тебе доводилось испытывать в этой жизни, — Тони выдавливает эти слова, будто ему физически больно говорить.       — Но мне это никогда не нравилось! — не соглашается Питер, — мне и сейчас не нравится, но…       — Ты действительно не понимал, что с тобой происходит, — произносит Тони, — ты сам мне об этом говорил, помнишь?       Питер пожимает плечами. Всё это было так давно, что уже и не припомнишь наверняка.       — Ты не понимал, почему ему так нравилось делать это с тобой, — продолжает отец, — это не причиняло тебе физической боли, так что ты думал, что всё в порядке и абсолютно нормально.       — Ты так говоришь, будто это не полнейшее безумие, — фыркает Питер.       — Всё совершенно запутано, — говорит Тони, — но твоей вины в этом нет. Тобой воспользовались, это правда. Всё, что ты пытался сделать, это выжить в том жутком месте без единого союзника на своей стороне.       — Папа, я… у меня бывают… сексуальные сны о нём, — тихо произносит Питер.       — Когда я был примерно твоего возраста, мне однажды приснился самый горячий секс в моей жизни, — чуть улыбается Тони, — секс с моей семидесятитрёхлетней преподавательницей из колледжа. Кстати, она ненавидела меня всем сердцем.       — Но… — начинает Питер, не до конца понимая, к чему всё идёт.       — Я лишь хочу сказать, что твои гормоны тебе не друзья, Питер, — говорит Тони, — по крайней мере, в период полового созревания. Твоё тело наконец-таки осознает, что с тобой приключилось, и реагирует не совсем приятным тебе образом.       — О… — бормочет Питер.       — Поэтому, когда я говорю, что ты вовсе не болен, я именно это и имею в виду, — говорит Тони, — иногда стоит лишь положиться на науку и физиологию.       — Да, — бормочет Питер, — я тоже так думаю, — он позволяет себе чуть улыбнуться отцу. Его слова определенно имеют смысл.       — Хорошо, — говорит Тони, улыбаясь ему в ответ, — желаешь вернуться в постель? Как думаешь, ты сможешь поспать ещё несколько часов?       — А мы можем… — неуверенно начинает Питер.       — Пит, — произносит Тони, кладя палец ему под подбородок и приподнимая так, чтобы они смогли заглянуть друг другу в глаза, — помнишь, что я годами твердил касательно того, чтобы просить меня обо всём, что тебе нужно?       — А мы можем… ну, не знаю, поспать здесь? — бормочет Питер, опустив голову и разглядывая пальцы своих ног, — как раньше?       Если Питер и помнит что-то о тех далеких временах, так это их совместные ночёвки перед экраном в гостиной. Мысль о том, чтобы хоть отчасти вновь испытать то чувство покоя и непередаваемого уюта, греет изнутри.       — Да, приятель, — кивает Тони, откидываясь на спинку дивана, чтобы вытянуть ноги, и освобождая Питеру чуть больше места, — хочешь посмотреть что-нибудь на малой громкости?       Питер кладет голову на дуговой реактор, слыша отчетливое гудение тончайших микросистем. Однако сразу за этим звуком следует кое-что ещё. Питер различает мягкое и ровное сердцебиение, которое приносит ему больше утешения, чем что-либо ещё на этом свете.       — Всё хорошо, — бормочет Питер, — люблю тебя.       — Я тоже тебя люблю, малыш, — отвечает отец, снова целуя его в висок.       И мгновением позже Питера уже начинает клонить ко сну. Отец всегда позволяет ему почувствовать себя чуть лучше. Ощутить это непередаваемое чувство безопасности. Уже погружаясь в сладкие объятия сна, Питер, сквозь дрёму, различает едва заметный шёпот отца:       — И всегда буду тебя беречь.