Ты попал... И я попал

Первые несколько дней после возвращения домой прошли, как на иголках. Дети не давали высыпаться, закатывая истерики по очереди, а когда уже не помнящий сам себя альфа умудрялся их уложить в наконец собранную адскими муками кроватку, просыпался омега и это было куда страшнее. Он задыхался, истошно кричал от невыносимой боли и постоянно дрожал, всегда было слишком холодно. Хотелось плакать, но сил на слёзы уже не было, голос удалось сорвать в первый же день, помогали только уколы, мощное обезболивающее, которое, возможно, и могло негативно повлиять на и так слабое сердце, но другого выхода уже не было. Эти дни вышли самыми жуткими за всю не такую уж долгую жизнь Прохора и их он не забудет никогда. Проспав пару часов после очередного пробуждения любимого, он больше даже не пытался понять, в каком ночном кошмаре оказался, хотел только закурить, но резко обернулся, уже поднявшись с кровати, и моментально присел обратно, не зная, как реагировать на сорванный сиплый голос и сбитую речь, слышать это до сих пор слишком жутко. — Милый... Ну что... Что со мной? Я... Я умираю? — от таких слов хотелось грустно жалобно взвыть, как и от пугающего смирения в родном любимом голосе, но ведь это значит сдаться, а для таких глупостей пока точно не время. — Нет родной, нет... Ты всё ещё жив. Ты живёшь... И будешь жить ещё очень долго. И тебе обязательно станет легче, обещаю. Не будет больше ни боли, ни удушья, ни холода, ни тяжести... Ничего плохого, поверь. Только держись крепче... Держись за эту жизнь, держись за меня, прошу тебя. Главное не сдавайся, главное будь со мной, пожалуйста... — тихий ровный вкрадчивый голос удавалось сохранить чудом, Прохор всё ещё понимал, что сейчас ни в коем случае нельзя сделать хуже, причинить больше боли, её и так стало слишком много. Спокойствие и уверенность — лучшее, чем сейчас можно помочь, наверное, им обоим. — Не верю... Меня... Уже нет. Ты знаешь... Это... Не я... Уже не я... — слабый убитый голос опасно дрогнул, сердце снова пронзило резкой оглушающей болью, хотелось закричать, но уже не было сил, вышло только судорожно вдохнуть и от напряжения уже немного потряхивало, казалось, что ещё минута и всё наконец-то закончится, омега даже почти хотел этого, но... Но его муж был с таким категорически не согласен, наученный горьким опытом, в миг сорвался с места, подлетел к тумбочке с нужными ампулами, твёрдой хваткой крепких рук удержал шприц и вовремя сделал укол, после откидывая ненужный больше инструмент в сторону и крепко сжимая руку своего мальчика, кислородная маска пока, к счастью, без надобности, нужно подождать всего пару минут, пока лекарство сработает, и снова быстро взять себя в руки. Пока всё не так страшно, пока он жив... И плевать, что это "пока" может закончиться очень скоро, через каких-то четыре дня. Всё хорошо, он дышит, ему уже не так больно... Да, врать просто отвратительно, но что ещё он мог сказать? Нельзя, чтобы это дитя заочно себя похоронило и отреклось от жизни, тогда можно будет смело похоронить следом последнюю надежду на спасение, крошечную, слабую, но, всё же, пока что живую. Нужно помогать ему жить... Точнее, выживать, то, что происходит все эти дни, нельзя назвать жизнью. Они оба ходят всё это время по очень тонкому краю... И это лишний раз подтверждается, когда бледный, уставший, но уже чуть более живой Колдун выровнял дыхание, насколько это возможно сейчас, приоткрыл глаза и почти шёпотом, сиплым и, неимоверными трудами сражаясь с мощной волной слабости и желанием уснуть, возможно, вечным сном, практически беззвучным, спросил только об одном, в этот момент для него самом важном, даже в таком состоянии не мог позабыть. — Милый... Дети. В порядке? — и в простом вопросе только светлая тревога и надежда, и ничего плохого не хочется отвечать, даже не чтобы уберечь от новой боли, а из простых человеческих соображений, радовать любимых ведь всегда очень приятно. — Да, конечно, не волнуйся... Они... Дети как дети. Требуют много времени, сил и внимания, но этого ведь у меня навалом, как и всегда, ты же знаешь. — и совсем неважно, что запас сил всё-таки никак не вечен и уже на исходе, что вместо долгожданного тепла и покоя короткий кивок и снова окончательно прикрывшиеся когда-то яркие, но теперь почти выцветшие глаза, принесли лишь новую волну горечи и отчаяния, но пока отчаиваться слишком рано и глупо, это заберёт остатки контроля и всему точно придёт конец. Жизни, дружбе, семье, любви. Да, именно так. Эта любовь давно стала всей его жизнью, полная семья только-только сложилась и тонкая нить дружбы между уже супругами изящно сплелась за эти девять месяцев, и от этого никуда не деться. Всё неправильно, некстати и не вовремя, но ведь это один из главных законов жизни — нужный момент для разного рода неприятностей наступает именно тогда, когда их меньше всего ждёшь. Но очередная их волна, похоже, временно миновала, можно было хоть немного отдохнуть, сейчас такие моменты особенно ценны, хотя бы из-за своей редкости. Но долгим покой не был, ведь дети есть дети. Ни с того ни с сего они снова расплакались и уже второй час молодой отец никак не может их успокоить. Есть не хотят, пить тоже, менять ещё ничего не нужно, а игрушки и элементарные укачивания совсем не работают. Неважно, что от плача уже закладывает уши, куда страшнее, что они могут разбудить омегу и чёрт знает, чем это закончится. И лучше бы это не проверять, но... Но чудес на свете не бывает, поэтому из другой комнаты уже слышится тихий усталый стон. Вот же... Ладно, спокойно, всё хорошо. Дети всё равно не перестают орать, их пока можно вернуть на место... Всего на пару минут, ничего страшного не случится. Не давая себе времени думать о лишнем, альфа мягко опустил ревущее потомство в кроватку и через несколько секунд уже сидел на краю кровати и мягко гладил по тёмным спутанным волосам своё самое большое сокровище, всё-таки от него и на секунду нельзя глаз отвести, обязательно что-то случится. Как же трудно заботиться сразу о тройне... Но в бизнесе выпадали задачи и посложнее, правда, не такие ответственные. Справлялся с ними, справится и с такой непростой семейной жизнью. Только бы хоть немного повезло, как часто везло по работе... Наверное, именно везением можно считать то, что больные голубые глаза вновь приоткрылись и раздался всё тот же сиплый полушёпот, уже чуть менее пугающий, это самую малость обнадёживало. — Дорогой... Почему... Дети так плачут? Ты... Их кормил? Или опять посчитал... Что они... Воздухом питаются? — и даже в таком состоянии, через мучительную боль и слабость, он умудрялся подкалывать мужа, за что тот был ему очень благодарен, хоть капля былого счастья и юмора сейчас ценна, как никогда прежде. — Да ну тебя, умник... В этом доме я сегодня не кормил пока только тебя, кстати, не беспокойся, до этого ещё доберёмся, тебе надо хоть что-то есть. Успокою детей и тобой займусь основательно. — шутить в ответ сейчас совсем не хочется, шутки у альфы обычно довольно жёсткие, а обидеть или расстроить впечатлительного омегу не то что не хочется — сейчас это как минимум опасно, поэтому лучше всего хоть попробовать его накормить, но что же делать с детьми... — Я не знаю, что с ними. Никак не могу успокоить, ничего не действует. Но не волнуйся, что-нибудь придумаю обязательно, я же отец. — Займётся он... Не хочу. Ну правда... Какая еда... Зачем? — сейчас Дима точно как капризный ребёнок, но ничего не может поделать с тем, что правда ничего не хочет, ему так же трудно, как его мужу, чувство вины только усугубляло всё, но всё равно пришла дельная мысль, которая, конечно, поставила молодого отца в тупик, но не подчиниться он сейчас не мог. — Отец, ну да... Вижу я. Лучше принеси... Их ко мне. Не бойся... Мне легче. Может я смогу... Неловко пожав плечами, Прохор поднялся, вернулся в детскую и скоро опустил два задорно орущих свёртка рядом с любимым, не зная, чего ждать дальше и изумлённо округляя глаза на происходящее. Как только дети оказались рядом с омегой и он нежно что-то зашептал им, чуть поглаживая два маленьких милых личика пока слабыми руками, дети сразу стали затихать и улыбаться, освобождая ручки из пелёнок и пытаясь ухватиться за папу. Две минуты и оба спокойно спали, а отец мягко придвинул их поближе к себе, как бы обнимая обоих разом, и впервые за все эти дни улыбнулся, слабо, устало, болезненно, но искренне, и альфа сам не смог сдержать почти такой же усталой улыбки, глядя на это и чувствуя, как внутри разливается какое-то странное болезненное тепло, сродни счастью и отчаянию одновременно, ведь, наверное, такими счастливыми им четверым осталось быть совсем недолго. Но пока не время для мрачных мыслей, от них и так никакого спасения, стоит, наконец, приготовить поесть, ведь обещался накормить любимого, а слово надо держать. Не желая мешать мирному отдыху, такому редкому, он тихо прошёл на кухню и в лёгкой задумчивости остановился у холодильника. Уже третий день он поит своего мальчика бульоном, может, можно разнообразить меню? Клавдия Михайловна говорила что-то об овощах... Блендер в доме есть, так что, сделать пюре не станет проблемой. Всё-таки открыв холодильник и выбрав пару помидоров с огурцами и небольшим пучком зелени, парень решил сделать вот такой лёгкий салат, закинул всё это в блендер, полил сверху немного нежирной сметаной и взбил на средней мощности, чтоб готовое блюдо вышло достаточно густым, стоит хоть понемногу намекать истощённому организму на возвращение к прежнему ритму жизни, может, это окажет целебное действие и он всё-таки хоть самую малость оправится. Позволяя себе так мечтать, Шаляпин с тихим вздохом осторожно перелил "салат" в глубокую тарелку, вернулся в их спальню и, поставив посуду на небольшую тумбочку у кровати, помог мужу присесть, всеми силами пытаясь не обращать внимания на его протестующе-обречённые вздохи, потом плюнул на всё, усадил его на своих руках и, как и раньше, стал аккуратно кормить с ложечки, тихими ласковыми увещеваниями заставляя его хотя бы открывать рот и одаривая нежным поцелуем в холодный лоб за каждую неимоверным трудом проглоченную ложку. Удивительно, но на этот раз было даже съедено всё, и в какой-то момент Колдун сам по мере сил тянулся навстречу, и, одарив его за такие старания мягким поцелуем уже в сухие губы, юноша вернул любимое несчастье в кровать, позволяя продолжить отдых, а сам вернулся на кухню, помыл тарелку и присел за пустой стол, опуская голову на скрещенные руки и медленно тихо выдыхая. Как же он устал. Как же больно видеть, что происходит с любимым человеком по твоей вине и понимать, что всё могло бы быть совсем иначе, если бы до беременности к омеге проявлялось столько внимания и заботы, сколько стало проявляться во время неё, если бы он позаботился о его здоровье и подумал о соответствующем лечении после первого попадания в больницу, если бы... Но жизнь невозможно повернуть назад и Прохор прекрасно это понимает. И готов сделать всё, чтобы не отпускать мужа так рано, теперь точно не имеет права на ошибку. Нельзя сказать, что отпущенная медициной неделя минула быстро и незаметно. Каждый день, каждая минута проживались, как последние, и дурное предчувствие, так сильно изводившее в больнице, робко отступило на второй план. Всё ведь не так уж и плохо... Дима немного чаще улыбается, потихоньку учится садиться сам, ну, честно пытается это делать, больше не кричит от боли, как в первые дни, только иногда относительно тихо стонет и так цепляется за простынь, что разжимать эту хватку дрожащих от напряжения рук альфе совсем непросто, успокаивая любимого уже без всяких уколов, одним теплом и лаской, и по мере совсем скромных сил возится с детьми, даже кормил их пару раз, еле удерживая в всё ещё слабых руках бутылочку и заходясь тревожным до горечи болезненным смехом, когда они сосредоточенно ползли по кровати к нему поближе и издавали милые нескладные звуки с забавными улыбками, только с ними и мужем чувствовал себя хоть немного более живым, поэтому один не оставался ни на минуту. А Прохор любовался всем этим, очень редко выпускал его из рук и молил всех возможных богов, чтобы они хранили этого ангела и его жизнь как можно дольше. Неизвестно, что сработало, эти молитвы или регулярное питание и всяческая моральная и физическая поддержка, но через эту неделю омега неожиданно открыл глаза только лишь с хрипловатым вздохом, очень медленно присел, опираясь на спинку кровати, и даже не понял, почему альфа сразу сгрёб его в объятия и едва не плакал от счастья, нежно что-то нашёптывая, был в лёгком шоке, уже и не ждал, что эти теперь только мутные голубые глаза ещё когда-нибудь откроются, почти смирился с участью отца-одиночки и не мог поверить, что им всё-таки так повезло. — Димочка, маленький, родной... Это чудо, настоящее чудо... Я так счастлив, так... Ты только резко не дёргайся, хоть как-то рассчитывай силы, хорошо? Тебе сейчас утомляться никак нельзя, я от всего тебя сберегу... Как ты себя чувствуешь, лучше? — не сразу удалось хоть немного взять себя в руки, радость почти перекрывала всю пережитую тревогу и горечь, но знать ответ на этот вопрос сейчас необходимо, ответ даст решить, что делать дальше, как менять ритм жизни и менять ли его сейчас, каждая ошибка пока может стать роковой, зря рисковать совсем не хочется, потерять всё сейчас будет ещё больнее и страшнее. — Да что с тобой... — более-менее ровный голос чуть не заставил всё-таки прослезиться от радости, но парень кремень и, удивлённый, омега всё же дал ответ, на секунду над ним задумываясь и стараясь ни о чём не соврать из лучших побуждений, иногда с привычками очень трудно ладить. — Да, немного легче... Дышать полегче, сердце... Уже не так сводит. Слабость поменьше... — Неужели... Прости мой хороший, мне надо держать себя в руках. — с трудом приняв более-менее спокойный вид, он всё равно едва не сиял и, только теперь немного разжав хватку и нежно сжимая только аккуратные, всё ещё прохладные ладошки, не хватало ещё придушить от радости, негромко проговорил то, о чём молчал всю эту неделю, теперь это можно и нужно сказать. — Когда ты только родил... Доктор сказал, что жить тебе осталось не больше недели. Вчера была ровно неделя... Я и не знал, проснёшься ли ты сегодня. Но ты со мной... Навсегда со мной, правда же? — Шарлатаны... Только бы запугать. Иди ко мне... — негромко проговорив это, крайне растроганный Колдун по мере сил крепко обнял мужа и слабо гладил его по спине, иногда поднимаясь до тёмно-каштановых волос и ласково их перебирая, был сейчас, наверное, самым счастливым человеком на планете, ради этого стоило пройти через все муки и всю боль. — Я с тобой... С вами... Как вас бросить. Пропадёте же... Никогда не оставлю, клянусь. Я люблю тебя... И наших детей. Навсегда с тобой... Навсегда твой. Только твой... — И я только твой... Так люблю... Не смей нас бросать. Не смей, из под земли достану... — наконец немного успокаиваясь, Шаляпин уложил его обратно на подушку и всё не мог отпустить, кажется, долго ещё не сможет, не после того, что они пережили вдвоём. — Прости, ты устал уже от меня. Отдыхай мой хороший, восстанавливайся, у нас вся жизнь впереди. Хотя, минутку... Кушать хочешь? Каюсь, совсем об этом позабыл. Увидев слабый и пока неуверенный кивок, он, радостный, наградил любимого коротким нежным поцелуем, и полетел на кухню, еду надо сделать на всех четверых и разную, ведь дети всё ещё питаются только смесями, омега всё более насыщенными и питательными пюре, а альфе не помешала бы простая человеческая еда, всё это требует сил и времени, но теперь вся эта возня с посудой и продуктами не кажется такой утомительной, как прежде. Настоящее счастье придало бодрости и, задорно разбирая и раскладывая всё необходимое, он светло улыбался и думал только об одном. Своенравная судьба дала им время построить новую жизнь, исправить старые ошибки, и упускать этот шанс никак нельзя. Только бы не наделать новых, только бы хватило сил сохранить пока даже до конца не созданные гармонию, мир и уют, только бы хоть когда-то все стали совсем здоровы...