Жизнь Хатидже Турхан-султан.

Прошёл ещё один месяц, однако, несмотря на страшные мысли Наденьки, которые часто посещали её и имели большое влияние, Кёсем султан не отдавала приказа об её казни. Сама мысль порой казалась ей смешной и нелепой, но по слухам (а слухи здесь ходили самые разные и очень интересные), иногда неугодных наложниц в самом деле кидали в Босфор. Никто не мог объяснить, почему, например, одна очень хорошая девушка не понравилась одной султанше, и последняя приказала надеть ей мешок на голову и кинуть в воды Босфора. Конечно, никто и понятия не имел, что это за девушка и что это за султанша, жили ли они вообще или это только выдуманная гаремными евнухами легенда, чтобы сделать девушек более покладистыми - никто не знал таких точностей. Наденька и сама, услышав это, даже посмеялась, но вспомнив, что сама, возможно, не угодила Валиде, перестала насмехаться и всерьёз стала задумываться. И действительно, что же она сделала такого, чтобы её можно было предать такой жуткой смерти; она не отличилась грубыми ответами, не пыталась фанфаронить или заискивать, вела себя как можно более искренне, что вполне цениться большинством прилежных людей. Мало помалу, это глупая мысль стала выходить из её головы, потому как время шло, а палачи к ней не жаловали. Спустя месяц она уже во всю душу смеялась, вспоминая себя, как ходила и оглядывалась, боялась каждого звука и шороха, а ночью пыталась спать с открытыми глазами. Однако случился очень интересный случай, когда она только возвратилась из покоев султанши. Гарем, как многим известно, хоть и хранит в себе большие тайны и секреты, но всё же как не хотелось бы некоторым тщательно скрыть какие-либо обстоятельства, рано или поздно вся подноготная оказывалась известна всем, без утайки. Так и стало всем вновь известно то, что пытались старательно скрыть. Наденька, вся расстроенная и даже отчаявшаяся шла по узким тропинкам гарема и не замечала, что происходило вокруг; ей до того не было никакого дела. Но случаем, она оказалась замешана в не совсем хорошем деле, даже неприятном для неё самой. Быстро ступая по гальковым тропинкам, она не заметила, как наткнулась на наложниц, стоявших посреди коридора и, будто бы, преграждая ей путь. Наденька очень хорошо знала этих девушек, но дружбу с ними не водила, да и не хотела; были они острячками, самоуверенными и завистливыми. Нередко ей приходилось видеть, как одна из них затевала ссору и даже драку, а бывало, когда все вместе создавали лёгкие бесчинства. Всё, конечно, сходило им с рук, потому что являлись они девушками крайне обаятельными, способными повлиять на решение некоторых евнухов, особо падких на женские чары. Хотя, конечно, бывало, что наказание им давала Хазнедар калфа, Мелике хатун. Та женщина часто, почти наравне с Сюмбюль агой, была справедлива со всеми по поводу наказаний и не делила наложниц на "любимых" и "нелюбимых". Когда Наденька поняла, что ей не пройти через этих девушек, решила обойти другой стороной и уже разворачивалась, однако кто-то помешал ей это сделать. Одна рослая девушка, ростом с голову выше самой Наденьки, схватила её за локоть и отвела в противоположную сторону. Остальные трое девушек, мило хихикая и подшучивая неизвестно над чем, жеманно плелись сзади. Начала говорить самая высокая, звали её Румейса, прелестная брюнетка с голубыми глазками и белой, как мрамор кожей. Поистине необыкновенная красавица, могла сравниться с красотой Наденьки и немногих девушек гарема. Позади шли совершенно такие же красавицы, но уж не сравнимые с Румейсой. — Откуда же ты идёшь, милая? - заговорила Румейса, крепко держа руку Наденьки. — Валиде султан звала меня, - непринужденно ответила та. — Валиде султан... - она улыбнулась и многозначительно посмотрела на своих подруг, - а зачем она звала тебя? — Право, не знаю. Самой любопытно. — Ха-ха, неужто она тебя своей служанкой хочет сделать? Будешь ей кофе по утрам варить, ха-ха. Или нет, погоди, она хочет сделать тебя наложницей султана! Существуют такие люди, которые хоть и испытывают всякого рода эмоции, но редко их выражают при некоторых людях и всячески пытаются их скрыть, надев маску; таким человеком и являлась Наденька. Никому ещё не удавалось уличить её в лицемерии, однако же в положительные мгновения она не гнушалась сделаться лицедейкой. Так и сейчас, услышав такие неприятные для себя слова, она улыбнулась и отмахнулась от Румейсы, пытавшейся её зацепить. Она часто так делала в отношении ко всем, особенно к тем, к кому она испытывала лёгкую зависть и пренебрежение. — Я, верно, не хочу говорить сейчас об этом, Румейса, устала, малость. Пойду я, наверное, - улыбалась Наденька, хотя очень злилась на неё внутри. Девушка отпустила её, но стала она несколько недовольная сама собою, что ей не удалось вывести из себя очередную жертву своего вздорного характера. Молча проводила взглядом Наденьку и усмехнулась, когда поглядела на своих подруг. Что-то недоброе была в её лукавых глазах, тайный замысел помышляла она. Спустя месяц этому дурному замыслу пришлось случиться. Стоял морозный январский день; зимнее солнце пускало свои чуть греющие лучи, блеском отражавшимся в свежем снегу, который выпал прошлой ночью. На веточках лысых деревьев сидели зимние птицы и пели весёлые песни, слышимые даже в гареме. Пусть природа ликовала и радовалась хорошей погоде, несущей в себе столько приятных впечатлений, в ташлыке складывалось всё не так удачно и приветливо. По утру все проснулись и отправились в общую залу обедать. Подавали яичницу из перепелиных яиц, булгур, фрукты и чай. Нет, пожалуй, во всём мире места, где рабов так прилично и недурно кормили. Девушки в самом деле радовались, когда понимали, что могли попасть в совсем другое место, где условия ужаснее и невыносимее. Им предоставлялось обучение некоторым наукам, давались ранее им недоступные знания, кров и хлеб. Когда Наденька смотрела на своё окружение, то вспоминала слова Сулеймана аги о том, что рай на земле существует и находится он здесь. Однако отчасти слова его были ложны. После завтрака отправились все на занятия, однако Наденька была вынуждена прежде отправиться к калфе, чтобы помочь ей. К ней подбежала одна девочка лет шести и сказала, что женщина ждёт её в прачечной. Та кивнула молча и пошла туда. По пути туда у неё в груди разлилось подозрительное чувство, мешающее ей делать ещё шаг. Дурное предчувствие постепенно овладевало ею, и она замедлила шаг. В руках она держала свою тетрадь, в которую всё записывала и перо с чернилами, она прижала их к груди и с тоской оборачивалась назад. Что-то щемило ей грудь. Но она отогнала все плохие мысли и снова смело зашагала по коридорам. Наконец, показались двери в прачечную. Она зашла внутрь и оказалась в кромешной темноте. Дикий ужас овладел ею в эту минуту, она поняла, что приходить сюда не стоило. Она не успела обернуться, чтобы отворить двери и выйти отсюда, как ощутила на себе огромный мешок, натянутую ей на голову. Туловище и руки кто-то сильно и жестоко сжимал, не давая ей пошевелиться; кричать сил не было, она беспрерывно пыталась вырваться из злых рук, однако не одна пара рук держала её упрямо, без жалости, пытаясь причинить как можно больше боли. Но Наденька боли не чувствовала, она только горько пожалела, что не послушалась голоса свыше, отчаянно пытавшегося остановить её идти сюда. Наконец, когда борьба утихла, она почувствовала, что не в состоянии даже подняться на ноги, это ожесточённое сопротивление выжало из неё все соки и силы. Она была так подавлена и расстроена, что не смогла сдержать горького плача. Так обидно было ей в эти минуты, так грустно от того, что она, не сделав никому зла, получила такой удар. Нет, ей не было жалко саму себя, она вовсе не желала пожалеть себя, что с ней так грубо и жестоко обошлись. Плакала она не потому. Жалко ей стало тех, кто сотворил с ней такое. Прониклась она к ним со всей своей жалостью и добротой, что были в её великом сердце. Ей не терпелось поскорее выбраться отсюда и пойти к ним, чтобы выслушать их, позволить им излить душу, дать волю чувствам. Бедная Румейса! До чего чего опустилась эта прелестная девушка, какая милая у неё улыбка! Но почему же она, такая замечательная, стала жертвой дьявольских интриг? Наденька всем своим нутром чувствовала, что она нуждается в помощи, помощи человека, способного излечить, очистить её почерневшую душу. И поняла она, что кроме неё помогать бедняжке никто не станет. И стала она проливать слёзы о том, что мир совсем прогнил, совсем отрёкся от Бога, а люди становятся марионетками в лапах нечистых сил, шепчущих невинным и чистым, что им следует делать, на какие грехи стоит пойти. Наденька только подумала об этом и стала сразу же читать молитвы, пытаться схватиться за крест, висящий у неё на шее. Так истомилась она, что через мгновение из её уст вылетали только обрывки слов, а из груди - незаконченные рыдания. Она, наконец, ушла в забытьё. Проснулась она от того, что её настойчиво пытались разбудить. С неё сняли мешок, развязали тугие верёвки с рук и ног, дали ей посидеть у стены, чтобы прийти в себя. Мелике хатун долго гладила Наденьку по голове, пытаясь всячески её успокоить, но та сидела словно заворожённая; будто бы не слышала, что её освободили, она только сидела, тряслась в лёгкой истерике и глядела в пол; бледные губы судорожно дергались. Хазнедар потрогала её горячий лоб и подняла взгляд на Сюмбюль агу, который стоял рядом, прикрыв рот от удивления. Евнух был до смерти напуган и бледен. Он легонько качал головой и тихо шептал: "Ах, беда, беда на наши головы!". — У неё лихорадка, - сказала Мелике, снова подняв взгляд на Сюмбюля, - что же нам делать? Кёсем султан хочет её видеть. Она не сможет представиться в таком виде пред ней. Евнух ахнул. — А кто же это сделал, а? Разве можно вот так вот? Бедняжка, истязали её, смотреть страшно... — Слава Аллаху, что синяков и ссадин нет, иначе... Она была вынуждена прервать свою речь, потому как Наденька что-то пыталась сказать. — Она не виновата, - шептала она, глядя им в глаза, - не виновата, не наказывайте её, не нужно... Не виновата! — Так кто не виноват-то? - не выдержал евнух и склонился над ней. — Не виновата! Они решили, что сейчас она им ничего в бреду не скажет и попытались поднять её на ноги. Несмотря на тяжёлое своё состояние, она смогла встать и идти, но сгорбилась и ломала руки, повторяя: " Не виновата!". Хазнедар калфа и Сюмбюль ага испугались, решив, что она ослабла рассудком, и решили отвезти её в тайне ото всех в лазарет. К счастью, по пути не оказалось пары лишних глаз и ушей, способных позже разнести по гарему сплетни. Они вошли в это серенькое, неприглядное зданьице и уложили её в одной из комнат. Наденька хоть и легла на диван, но спать не была намерена. Мелике послала Сюмбюля за лекаршей, а сама уселась рядом у изголовья. Постепенно больная стала приходить в себя, что было видно по её блуждающему и непонимающему взгляду. — Кто сделал это с тобой, хатун? - спросила Мелике. Та молчит и только глядит на неё испуганным взором. Губы беспрерывно тряслись, словно пытались вымолвить какие-то слова. — Хатун, кто? Кто закрыл тебя там? Кто связал тебя? - чуть настойчивей заговорила Мелике. Повелительный тон Хазнедар калфы никак не подействовал на Наденьку. — Я пойду в гарем, - тихо произнесла она, как будто виновато или стыдливо. Она встала с дивана и тихонько вышла из лазарета, озираясь по сторонам, словно вор, который боится быть пойманным с поличным, и снова оказалась под чистым небом. Зимнее холодное солнце на время ослепило её. Мороз взбодрил её, и она уже почувствовала, как силы снова возвращаются к ней; всеми своими членами она ощутила прилив этих сил. Снег стоял совсем не высокий, по щиколотки, к тому же дорожки оказались вычищены. Но это не помешало ей на время остановиться , чтобы насладиться свежестью январского дня. До её ушей доходило пение зимних птиц. Она замерла. Чудилось Наденьке, что мир весь замер, слышался только зов природы и её собственное дыхание, прерывистое и тяжёлое. Не доносились теперь до неё голоса людей, звуки кораблей и лодок, плескающихся в водах Босфора, стало так тихо и прекрасно, что она вновь почувствовала лёгкую, но приятную слабость в теле. Она подняла голову к небу и вдруг ощутила слёзы на своём лице, что плавно стекают вниз к челюсти, а затем по обнажённой белой шее. Что-то снова душило и гнело её, хотя она и пыталась отогнать плохие мысли из своей головы, в которой и без того были тяжёлые думы и воспоминания. Ей понадобилось время, чтобы вновь собраться с мыслями и пойти внутрь. Чтобы взбодриться, она скомкала снежок в ладонях и умылась им, как делала так раньше, будучи ещё свободной девушкой. Наконец, окончательно придя в себя, она стремительно пошла в ташлык. Обойдя все каменные коридоры и поднявшись несколько раз на лестнице, она оказалась на месте, где чаще всего собираются наложницы. Огромная зала и вправду была заполнена людьми - как девушками, так и евнухами. Кругом было столько голосов и столько лиц, что вся эта путаница стала звоном отдаваться в её голове. Куда она шла? - сама не понимала, но ноги куда-то стремительно вели. Зайдя под навес, она поняла, куда шла. Румейса тотчас же заметила её и, поднявшись с дивана, окружённого наложницами, любивших просто посидеть с ней рядом и насладиться обществом необыкновенной красоты девушки, и мигом встала на дыбы, приготовившись браниться. Но Наденька, вместо того чтобы ссориться, приблизилась к ней близко, едва касаясь её телом, и обхватила холодными пальцами её лицо и страстно поцеловала в белоснежный лоб, впоследствии ставший розовым, обдав её всю жаром своим разалевших губ. Девушка постояла, позволив Наденьке держать своё раскрасневшее лицо в её ладонях, и почти растерялась от произошедшего случая. Её влажные глаза устремились на Наденьку, а ротик чуть приоткрылся. Надо заметить, что все, кто был рядом,удивились этому не меньше Румейсы. Из присутствующих мало кто был осведомлен в том, что произошло между этими двумя девушками и потому этот поцелуй показался им чем-то безумным и немыслимым. Даже спустя полгода потом не утихали разговоры об этом необыкновенном поступке Наденьки, всегда казавшейся им робкой и застенчивой девушкой. Сейчас же все, включая и саму Румейсу были поражены до глубины души чувственным порывом страсти, горячностью и пылкостью, исходящей от неё, от девушки, подобного поступка от которой ожидалось меньше всего. Их никто не спешил разнимать, хотя все понимали, что случится что-то важное и, возможно, непоправимое. С минуту все до единого молчали, не смели и шёпотом разговаривать; настолько их поразила эта сцена. Наденька крепко стиснула лицо наложницы в своих руках и долго вглядывалась в её глаза, красные то ли от злости, то ли от слёз. Её тонкие пальцы, тонкие у концов, тихо, мягко постукивали по коже наложницы, дрожавшей как осиновый лист. Смотрела она на неё не моргая, как бы пытаясь заглянуть не только в глаза, но ещё и в душу. Румейса вся сжалась и будто бы преуменьшилась в росте рядом с Наденькой. Она вся обмякла в её руках и стала похожа на тряпичную куклу, которой можно запросто подчинить своей воле. Губы её что-то пытались промолвить, но Наденька закрыла пальцем её уста и приблизилась к её уху. — Молись Богу, тогда и свет и любовь появятся в твоей душе. Противься чёрту и тогда перестанешь быть рабыней собственной глупости и невежества, - прошептала она. Никто не мог услышать сказанных слов, но все были уверены, что они имели большое влияние на Румейсу, которая сразу же разразилась тихим рыданием в плечо Наденьки, поспешившей прикрыть её раскрасневшее лицо. Она ласково, как мать, успокаивающая своего дитя, утешала девушку, поглаживая её спину. Вокруг всё ещё стояла тишина и никто не смел что-либо говорить. Но лишь одно важное лицо, видевшее это происшествие, тихо шептало Хазнедар калфе на ухо слова. Женщина молча кивала ей и спустилась по лестнице на первый этаж, где и происходила эта сцена. Всё мигом расступились при виде Хазнедар и, казалось, всё молчание развеялось лишь благодаря её слову. — Надя хатун. Валиде Кёсем султан желает тебя видеть. Немедленно. Наденька отпустила Румейсу и пожала её тонкую руку. Она не заставила султаншу ждать и немедленно отправилась в её покои. Солнечный свет проник в опочивальню Валиде и всё золото, драгоценные камни, надетые на руки, шею и тюрбан Кёсем султан, сверкали ослепляя. Султанша видела от начала и до конца всё то, что происходило внизу в зале. Она не желала спрашивать её о произошедшем, но её суетливый взгляд, бегающий по огромному красному расписному ковру, выдавал беспокойство. Она медленно передвигалась по покоям, скрестив руки под грудью и щёлкая кольцами. Когда Наденька вошла, она резко обернулась на звук закрывающейся двери, замерла и, завидев, что это пришла она, Валиде снова отвернулась. — Тебе не здоровится? Ты бледна, - спросила она. Наденька встрепенулись, но ответила: — Отнюдь, я здорова вполне. Только, видимо, съела что-то не то и оттого выгляжу нехорошо, султанша, - затем, помолчав, добавила, - вы что-то желали, Валиде? Кёсем султан сделала резкое движение и грозно поглядела Наденьку. — Что эта за сцена была в гареме? Почему девушка плакала? - с недовольством спросила она. — Ей было грустно, потому и плакала... - тихо ответила Наденька и опустила голову. Однако Кёсем султан была не из тех людей, которых можно так легко обмануть или одурачить. Природа наделила её даром, чрезвычайно полезным для этой обители. — Ты хорошо лжёшь, хатун. Но я не люблю лжецов, пусть это и твой талант. Но единственное, что я знаю, так это то, что ты совестливая девушка, это я заметила в тебе немедленно. И потому приказываю... Нет, прошу, сказать мне, что вызвало слёзы у той наложницы? Кёсем повернула туловище в сторону Наденьки, но носки её ног смотрели в противоположную сторону. Она всё так же нервно шевелила пальцами, била со звоном свои драгоценные кольца и громко дышала через раздутые ноздри. Наверняка султанша была чем-то разочарована или, вернее сказать, взволнована случившемся. Так произошло, что она была вынуждена покинуть свои покои по воле случая, просившего её поехать в вакуф, но происшествие в гареме остановило её от этой затеи, и она осталась наблюдать на своём балконе через окошко на дверьми. Она выходила из своих покоев как раз в тот момент, когда Наденька вошла в залу, и её заинтересовало это обстоятельство; девушка стремительно куда-то направлялась, а когда остановилась, то внутри воцарилось подозрительное молчание, что несвойственно этому месту. Она долго глядела на Наденьку и Румейсу через окошко, сощурив серые глаза, вокруг которых образовалась паутинка морщинок, лишь украшавших её лицо, и задумчиво покусывала тонкие губы. Вовремя подоспела Хазнедар калфа, и Валиде дала ей указания, которые та с успехом, конечно же, выполнила. — Мы с нею, то есть с Румейсой, - заговорила Наденька, - не поладили. Не ссорились и не устраивали драк и... Словом, не делали ничего такого, за что следовало бы наказывать или отчитывать. Я хотела бы всем сердцем забыть этот момент и больше не поднимать эту тему. Валиде только молча глядела на неё, и Наденька вся сжалась от этого пристального взгляда, принимающего его во всех смыслах пред этой женщиной. К тому же Кёсем стояла на небольшой возвышенности и смотрела в эти синие глаза сверху вниз, как будто указывая на то, как низка эта девушка рядом с ней, великой султаншей. По крайней мере такая мысль пришла к Наденьке, когда робость в одну секунду отошла, и она подняла взгляд на Валиде. Сердце её забилось пуще, когда в двери постучали. Это пожаловали Атике султан, одна маленькая девочка лет пяти-шести, нарядно одетая, с чудесными русыми кудрями и, по видимому, её матушка Айше султан, о которой Наденька впоследствии узнала от Атике. Женщина эта была стройного, но крепкого сложения, невысокая, пышущая здоровьем, о чём говорит здоровый цвет лица и полный ряд белоснежных ровных зубов, которые она обнажала, показывая дружелюбную улыбку, чуть сросшиеся тонкие черные брови придавали её круглому лицу особый шарм. Она шла лёгкой походкой, схожей с кошачьей поступью, и чуть повиливала широкими бедрами, видневшимися из широких шароваров. Она прошла мимо Наденьки, казалось, не заметив её, и благоговением протянула свои обнажённые руки, на которых была небрежно накинута меховая накидка, дабы взять руку Валиде султан и получить от неё благословение. При виде маленькой девочки, широко улыбавшейся всем вокруг, Кёсем султан скинула маску суровости, под которой скрывалось выражение всех людских радостей и счастья, и сама широко улыбнулась. — Моя Кая, мой ягнёнок... - она взяла ладошку малышки и повела к диванчику, на который присела и сама. — Доброе утро, Валиде! - отчеканил а каждое слово Кая, - дай Аллах, вы здоровы? — Машаллах, мой ягнёнок, я молюсь лишь о твоём здоровье! Наденька тихонько стала отходить к дверям, не желая мешать такой милой семейной сцене своим присутствием. Она хоть и не смотрелась в зеркало, но была уверена, что внешний вид у неё был неподобающий для человека, показывающего себя династии. Но заметив взгляд Атике, она остановилась. Султанша многозначительно посмотрела на неё и, кажется, даже улыбнулась. Эта султанша с самого первого дня их встречи понравилась Наденьке своей непосредственностью и умением не унывать. Она была одна из немногих, кто действительно умел искренне улыбаться даже тем, кто того не заслуживал. Из всей колеи династийных принцесс она была, пожалуй, единственной, кто не боялся показаться простодушной, хотя бы потому, что она таковой и являлась. Как и все султанши по крови, она никогда и ни в чём не знала себе отказа, и вследствие этого зародыш порока обильно откармливался; она была несколько капризна и самую малость легкомысленна, но эти недостатки затмевали рядом с её добродетелью и благородством. Сейчас она стояла, подмигивала Наденьке, будто бы и нет между ними такой разницы, будто бы она не султанша, а та не рабыня. Рядом с ней каждый мог забыть, кто он таков. Айше султан с позволения Валиде присела рядом и нарочно теперь стала разглядывать Наденьку. И в ней загорелось любопытство, которое заставило её осведомиться у Валиде, кто это такая и почему Атике султан стоит рядом с ней. — Атике, - сказала Кёсем, ничего так и не ответив невестке. Черноволосая султанша тотчас же приблизилась к матери и поцеловала её руку. — Доброе утро, Валиде. — Что тут утро, день ведь уже. — Неужто? Время так быстро идёт... — Когда отправишься к себе во дворец, к мужу? - вдруг спросила Кёсем, чуть грозно. Этот неожиданный вопрос застал Атике врасплох, она не сразу нашла ответ. — Кенан паша сейчас ведь отправился в Румелию по приказу брата-падишаха и поэтому дома я его сейчас не застану. Кёсем снова почувствовала ложь, и это напомнило ей об одном моменте. Она подозвала к себе Наденьку. Та предстала перед четырьмя султаншами и легонько поклонилась. Айше султан враждебно поглядела на неё, почувствовав женским чутьём, что это может быть наложница, посланная Кёсем султан в ложе Мурада. Такое раз случалось, и Айше очень злилась, что Кёсем пытается контролировать султана даже в его интимной жизни. — Я должна вынести решение относительно твоего нахождения здесь, хатун. Полагаю, здесь тебе находится больше ни к чему. Атике, - она повысила голос и заставила младшую дочь вздрогнуть, - она теперь твоей воспитанницей будет. Дошли до моих глаз и ушей, что меж вами дружба зарождается, - казалось, с намёками говорила она (впрочем, у неё не было оснований так полагать), - и потому я настаиваю, чтобы дальнейшее обучение, Атике, - снова ударение на её имя, - она проходила в твоём дворце. Дай Аллах я приняла верное решение. Какое-то время в покоях воцарилось молчание; Наденька едва соображала, куда ей придется отправиться. Она подняла голову и поглядела в окно поверх головы Махпейкер, там она увидела ветку дерева, на котором сидела чудесная птичка, запевшая свою песню. С минуту она только и смотрела на неё, но голос Кёсем вывел её из задумчивости, она вновь, как в первую их встречу взглянула ей прямо в глаза. — Хатун, чего же ты ждёшь? — Простите, султанша? — Собирайся, ты уезжаешь вместе с Атике!