Жизнь Хатидже Турхан-султан.

Последующие дни рядом с Ибрагимом была только Турхан, очаровавшая его своей красотой и, несомненно, тем, что могла без усилий овладеть любовью каждого человека. Он нашёл в ней того человека, который способен понять и оценить те страдания, что он испытывал всю свою жизнь. Он плакал и смеялся, корил и хвалил, был целомудренный и страстный; ему жаждало видеть её непорочной и девственной, но меж тем ему хотелось извратить её и погубить. Он рыдал порой на её плече и говорил вновь о смерти, о своём нежелании жить так, как он живёт ныне и сетовал о том, как жалок он. На него часто находили плохие настроения и хандра, но предаваясь сладким ласкам своей наложницы, он на время забывал обо всём и только наслаждался временным удовольствиям. Турхан, без сомнения, была самым главным и самым действенным лекарством, даже среди всех предложенных Джинджи не находилось подобного ей; она и сама замечала в себе перемены после проведённого времени с падишахом и гордилась этими переменами. Хотя она и печалилась от того, что все уповали на неё, но она не могла заставить султана открыться ей в той мере, которая требовалась от него. Как только она намекала ему о возможной близости и приступала к действиям, он отдавался страсти и почти был готов, но позже отталкивал её, словно чужую, и упрекал в распутстве. Впрочем, он очень скоро жалел о своих словах и лелеял разочарованную девушку. Его сожаления были ласковы и приятны Турхан, но не исправляли сути сложившейся ситуации. После неудачной попытки соблазнения падишаха, Турхан крепко попрекали в бездействии и в недостаточности кокетливости, способной растопить ледяное сердце султана. Она то страдала от этого, то смеялась от комичности положения; Ибрагим подпускал к себе только её, но никого более, однако же не позволял ей больше пяти поцелуев в день и, в целом, был иногда очень капризен. Голова его часто болела, и возникала неизвестного происхождения колкая боль, пронзающая каждый член его тела. Он стенал, плакал в подушку и утешался в крепких объятиях Турхан, так страстно желавшей перенять, скорее, на себя все его муки и избавить его от страданий. Всё более и более она стала замечать в себе невыразимо сильную любовь к Ибрагиму и желала ему вечных благ, которые, как казалось ей, он иногда не мог или не хотел принять. А поскольку он ощущал боли всё сильнее и сильнее, было решено давать ему иные снадобья, которые по мнению Джинджи улучшат не только телесное здоровье падишаха, но и прибавят ему сил. Знахарь точно знавал, чего не хватает Ибрагиму и будто предчувствовал это. Все стали замечать в этом загадочном человеке тёмные способности и молились, как бы дурно они не сыграли на лечении султана. Но вскоре после смены лекарств падишах почувствовал себя гораздо лучше прежнего и потому влияние Джинджи повысилось, а об его особе стали ходить на дворе интересные, но, впрочем, иногда лживые слухи. С того дня, как произошло изменение в лечении, Ибрагим осознал, наконец, свою ошибку и призвал явиться Турхан в опочивальню. Он долго говорил с ней в тот вечер; говорил неважные вещи, "сущий вздор", как часто выражалась Турхан, однако следом за бестолковой беседой последовала вдруг внезапно нахлынувшая страсть, овладевшая Ибрагимом. Раннее ему приходилось терпеть природу своего тела, но теперь ему она была лишь в удовлетворение. Он упивался этой страстью вместе с ней, со своей любовницей, и не было в этот момент стыдливости и робости, так часто находивших их обоих. Они предались любви горячо, чувственно и нежно, забывая обо всём на свете. Не было для них теперь всего существенного - всё второстепенно, лишь оба они есть в мире. Они и вожделение. Встречая весну, они всецело отдавались любви и не ведали, что творилось во дворце и что говорили о них. Днём они гуляли в саду, усеянному белыми и розовыми цветами, и много смеялись, устраивали пикники, гуляния у фонтана, шутили и забавлялись над всем, что попадалось им на пути. Так светлы были эти тёплые весенние дни и вечера, когда природа вся просыпалась после долгого сна и благоухала, рассылая по воздуху чудные запахи приходящей жизни. Вечерами, когда солнце склонялось к горизонту, но не заходило за него, они усаживались на террасе, расположенной у покоев султана, и ужинали там в полнейшем одиночестве под звуки пения птиц и дуновения весеннего ветра, нёсшего в себе лепестки опавших цветов; смотрели на пурпурное небо с пушистыми розовыми облаками, а чуть позже, когда с востока появлялась ночная тьма они любовались первыми звёздами. Ночь же для них стала загадкой, которую им необходимо было разгадать, но которая была слишком проста для их горячих, бьющихся ради любви сердец. Они не спешили разгадать тайну ночи и только наслаждались сладостью тёплых звёздных ночей в объятиях друг друга. Ибрагим забыл на весь апрель и май, что у него существует гарем и проводил всё своё время только лишь с Турхан. Он прекратил посещать совет дивана, отдал все дела в руки государственных мужей и своей Валиде, а сам предавался любви со своей любимицей. Стали тогда ходить злые слухи и грязные сплетни, дошедшие даже до ушей Валиде султан, которая и без того была всецело погружена в дела. Её очень вдруг встревожило влияние Турхан на чувственного Ибрагима, и она насторожилась. Одна из причин, которая заставила её стать ещё более предусмотрительной - это возможное пагубное влияние на Ибрагима, человека ведомого и, возможно, очень ветреного в своих поступках. "Наверняка эти слухи не были беспочвенны", - думала Кёсем, когда с балкона наблюдала за тем, как Ибрагим с Турхан стояли под каштановым деревом и крепко обнимались, при этом шепча друг другу что-то на ухо. Она хорошо видела, как круто изменилась жизнь её сына и, несомненно, была тому рада, ибо такого результата она и ожидала, но однако же её пугала такая нездоровая привязанность к наложнице, которой он выделяет всё своё время, дарит дорогие подарки и выделяет собственные покои в гареме. Ей не хотелось разрушать такие замечательно сложившиеся отношения, но что-то, однако, подталкивало её эту связь нарушить. Но свои планы она решилась отложить, когда узнала, что фаворитка султана, Турхан Хатидже, в положении. Нельзя передать словами, как радостно было у султанши на душе и сердце, узнав об этой новости. Вновь она ликовала, когда осознала, что важнейшую миссию она выполнила и излечила сына от недуга. Она щедро отблагодарила Джинджи Ходжу за его участие в лечении сына и ещё в знак великой благодарности позволила ему остаться во дворце, чтобы продолжать давать султану необходимые снадобья, чтобы поддерживать его в хорошем состоянии. Необходимо подметить, что настроение султанши настолько возвысилось, что она решила устроить в гареме празднество и позволила также раздать девушкам подарки золото. Вечером огромная зала, где собирались девушки, играла музыка, пели песни, танцевали и просто развлекались так, словно больше такого шанса не будет. Посреди залы наряженные девушки с открытыми животами и с фуляром на бедрах плясали, вздымая в воздух разноцветными шёлковые платки, и громко хохотали под мелодию музыкальных инструментов, которую исполняли девушки неподалёку. Под балконами на подушках сидели остальные наложницы, вкушали изысканные блюда из серебряных тарелок, пили щербеты и мило щебетали о делах насущных. Они умиленно ворковали обо всё на свете, но умолкли, когда в залу вошла виновница торжества. Турхан шла медленно, сохраняя на лице след, только что слетевший с уст, счастливой улыбки. Богатые одежды, так шедшие её благородному лицу и каштановым волосам, только украшали юную наложницу, обрадованную таким желанным известием. Её гордая голова несла маленькую чалму, накрытую платком, и несколько склонялась, когда улавливала взгляды наложниц. Эти взгляды были отнюдь недружелюбные и завистливые, но тщательно скрывавшие свои истинные чувства. Однако если среди этих взглядов не было доброжелательности, то это не значило, что у Турхан не оказалось в гареме подруг. Нашла она их в лице Салихи Дилашуб и Хатидже Муаззез. Они как раз располагались неподалёку от входа и тихо сидели рядом с шумной и особенно весёлой компании, пытаясь не разлучаться, дабы избавиться от общения с другими наложницами, которые, по их мнению, были очень прыткие и взбаламученные (хотя те тоже не горели желанием водиться с ними, считая их чудачками). Турхан приблизилась к ним и села рядом на пышную подушку. — Доброго вечера вам, - сказала она и улыбнулась, - вы не скучаете здесь? — Отчего скучать... - ответила Муаззез и указала взглядом на громких наложниц, - не соскучишься ведь. — Пожалуй, да, соглашусь, что соскучиться в гареме почти невозможно, - она взглянула на присутствующих в зале, - здесь я никогда не видала такого веселья, неужто они так радуются моей беременности? Сомнительно. Однако я не желаю теперь ни с кем враждовать и браниться, пусть веселятся! Давайте же и мы съедим по кусочку пахлавы, чтобы ребёнок родился здоровым! Они скушали пахлавы, а затем много беседовали на отвлечённые темы. — Дилашуб, - вдруг заговорила Турхан, подвигаясь к девушке, - ты грустна? Неужели всё таки нашёлся в гареме человек, который может скучать даже в такой среде? Турхан, очевидно, подшучивала над ранимой Дилашуб и не знала и не могла понять, что иногда её слова были порой обидны для неё. Салиха взглянула большими выразительными глазами на Турхан и вопросительно посмотрела на неё, будто не понимала сути вопроса. — Я... Нет, отчего мне скучать... - заговорила она тихим, но тонким и звонким голоском, несвойственным её бесстрастной натуре, - здесь музыка, танцы и шумные разговоры: разве остаётся место для скуки? — Ну да, действительно, - сказала Турхан, - что я говорю - сущий вздор! Ха-ха... Они молча сидели ещё минут пять. Турхан настойчиво ковыряла ложкой свою еду, но так и не отправила её себе в рот. — А, Дилашуб, - начала она вновь, притворно радостно, и положила руку на плечи Дилашуб, - ты уже ходила к повелителю? Ну... Вчера вечером? Я слышала от некоторых, что ты отсутствовала вчера ночью в гареме. Хотела тебя найти, представляешь, а тебя нет! Ну так что же, я несколько заговорилась... Была аль нет? — Да, - чуть заикаясь и опуская глаза, сказала она, - как не была, если ходила. Сюмбюль пришел ещё позавчера, да предупредил. А я и пошла. Что мне оставалось делать, если приказ... Турхан приобняла Дилашуб правой рукой за плечи, а сама кивала головой и пронзительно смотрела на сербку. — Что ж, а что делали? — Ну, как это что... Разве не знаешь что делать нужно? — Ну, а коли не знаю, так что ж? — Турхан, - внесла свою лепту Муаззез и заговорила шутливо, - так неужели ты ревнуешь? — Я? - она убрала руку с плеч подруги и теперь взглянула на Хатидже, - не дай Аллах мне так низко упасть и статься ревнивой... Они вновь молчали ещё мгновение, но начала снова Турхан. — А приказ чей был? — Что? — Приказ, говорю, чей был? Ты только что сказала, что приказ был, я и спрашиваю - чей? Дилашуб вновь опустила глаза и прикусила нижнюю губу. — Валиде султан. Лицо Турхан исказилось судорогой. Улыбка и самодовольное выражение лица исчезло, а появилась выразительная гримаса недоумения совместно с мрачностью. Она хотела было немедленно встать и выйти из залы, но её вдруг окликнула одна из девушек. — Турхан хатун, хвала Аллаху, наконец-то ты принесла добрую весть! - сказала она. Эта девушка была одной из тех, кто прибыл сюда совсем недавно, но она уже успела принять Ислам, получить новое имя и заслужить любовь не только многих рабынь, но и гаремных аг, которые всячески поощряли её способности к танцам и музыке. Мах-и Энвер (так звали наложницу) обладала не только красотой и обаянием, перед которыми не могли устоять даже евнухи, но и острым умом. Пользуясь случаем, она и сейчас решилась злословить. — Пусть твоё счастье не омрачит ни одна беда... Кроме той, конечно, что твоя беременность отдалит тебя от падишаха. Но это даже и не беда, поверь, султана будет греть другая женщина - в холоде он не останется! Лицо Турхан приняло хладнокровное выражение, однако внутри она сгорала. Она медленно повернула голову в сторону глумливой наложницы и сделала ртом что-то вроде улыбки. — Благодарю, - кратко ответила она и засверкала глазами. Она поспешила встать и выйти, наконец, из залы, где всё со всех сторон сдавливало её, начиная стенами и заканчивая людьми, находящимися здесь, но путь ловко переградила неугомонная наложница, всё надеявшиеся на удачу своей задумки вывести Турхан из себя. — Ты то думаешь, что они (она небрежно указала на Дилашуб и Муаззез) твоя подруги? Но открой глаза: Дилашуб давно твоё место себе присмотрела, козни за твоей спиной строит, а сама невинную овечку корчит... — Вздор и клевета! Уйди с дороги сейчас же! - вскричала Турхан. — О, не подумай ты, что я нарочно всё это говорю, не думай, что я неприятности хочу тебе принести, но это правда... Уж я тебе не враг, в отличие от... Думаешь, что истинный друг стал бы скрывать от тебя что-либо? Особенно то, что постель твоего любимого греет другая женщина?.. Турхан вдруг вспыхнула, оглянулась и увидела, что Дилашуб стоит вся красная до корней волос, а Хатидже придерживает её сзади, будто бы боясь, что та вдруг упадёт. Злость кипела в Турхан от жалкого вида Дилашуб и она оскалилась. — Я в твоих услугах не нуждаюсь! - прошипела она в не себе от злости ликующей Мах-и Энвер. Она вошла в залу умиротворённая и счастливая, а вышла разочарованная и почти плачущая от обиды и злости. Преодолев арку, она почти полетела к себе в комнату, чтобы закрыться там и обдумать всё. Но вдруг она услышала позади себя такие быстрые шаги и, когда они стали ещё громче и ближе, Турхан почувствовала на своей коже касание чьих-то рук. — Турхан, прошу тебя, - проговорила Дилашуб, задыхаясь от волнения и быстрого шага, - я не могла не послушаться султанши, зная, как она настойчива... Я не хотела причинить тебе боль, клянусь! Она говорила и почти плакала, прижимала руку Турхан к сердцу и всё время пыталась её поцеловать. Однако та совсем обозлилась, когда увидела у неё такой жест. — Немедленно отойди от меня, ты... Безвольная дура! И больно оттолкнув Дилашуб, она быстрее ветра понеслась к себе, где закрылась и прорыдалась весь остальной вечер и половину ночи.