Жизнь Хатидже Турхан-султан.

Теперь для Турхан началась иная, но гораздо прекраснее жизнь, чем была раньше. Как матери первого наследника, ей полагались новые покои, богаче и просторнее прежних, прислуга, няни для шехзаде Мехмеда, ежедневные выплаты в размере тысячи акче, три сундука с тканями для платьев, тюрбаны, несколько хотозов для выхода наружу и обувь. А остальные - два с драгоценностями, в которые входили шкатулки с золотыми и серебряными кольцами, браслетами, подвесками, ожерельями и серьгами, а в остальные - жемчуга, бриллианты, монисты для головного убора с золотыми и серебряными монетами, изумруды и рубины, пара биноклей с золотыми рукоятками, кушаки кожаные, металлические, узкие и широкие; несколько десятков шкатулок разных величин, эгретки для тюрбанов, украшенные мелкими другоценными камнями и веер из перьев павлина; предоставили ей также великое разнообразие духов и масел, гребней и щёток для волос. В других же сундуках лежали самые дорогие и лучшие ткани: соболиные меха, парча, фетр для тюрбана, тапочки для лета и тёплые башмаки для холодных зим и осени; батист, шелка, атлас и бязь. Перенесли всё это богатство в покои, где был собственный хаммам для династийных султанш и хасеки, садик и место для отдыха. Главная комната, в которой Турхан теперь могла проводить всё своё время, представляла собой огромный куб, привлекающий внимание каждого буйностью красок: красных, синих и прочих разноцветных изникских изразцов с изображением цветов, также арабской вязи на стенах, поражавших глаз. Здесь же был такой же огромный диван, как в покоях Валиде султан и в опочивальне падишаха, обитый бордовым бархатом, на нём лежали подушки атласные, подушки под локоть, среднего размера столик, стоящий у дивана и горшки с высокими растениями, расставленные по всей комнате. Был также зажжённый камин и тахта перед ним, зеркальный столик, уже заставленный маслами, духами и всевозможными шкатулками, на большом зеркале с ярко-золотой оправой, подаренном, кстати, Кёсем султан, висела любимая Турхан тёмная вуаль, которую она одевала, когда выходила в гарем. По обе стороны от входа были две ниши, расположенные симметрично друг от друга, в которых стояли вазы, книги, шкатулки и прочее. Пол был покрыт новыми коврами красного цвета, доставленного совсем недавно из Персии. Здесь также, как и в покоях Валиде султан, был антресоль, двери в соседнюю комнату, где жили служанки в своих маленьких комнатах, гардеробная комната с платяными шкафами и личная спальня Турхан, смежная с комнатой шехзаде Мехмеда, который жил под присмотром няни. Спальня Турхан была в разы меньше главной комнаты, но обладала незаменимым уютом, необходимым в холодные или дождливые времена, когда только и остаётся что сохранять тепло в комнате и поддерживать его. Впрочем, в эту холодную зиму она ничуть не замерзла, ибо её грела любовь к сыну. Когда она поднялась с постели после недельного отдыха, она была только рада взять малыша на руки и втайне ото всех накормить его своим молоком. Она как раз сидела на пышной постели в своей новой спальне и, облачившись в зимнюю ночную рубаху, грела своим теплом маленькое хрупкое тельце, с ладонями и стопами размером с палец. Мехмеда одели в такую же, как он и сам, маленькую рубашонку, шерстяные следочки на ножках и теплый обогревающий чепец, ручки же были скрыты под туго укутанной пелёнкой. Он лежал, прикрыв глаза, посасывал грудь своей матери и мирно спал сном младенца. Турхан изо всех сил желала бы только узнать, что может сниться этому невинному существу, но соображала только, что ей великой грешнице ни за что не узнать эту тайну. Теперь, когда её жизнь принадлежит не ей, а её ребёнку, она взяла на себя важнейшую миссию - делать всё возможное, чтобы ничего, ни одна мелочь или напасть не омрачила его ясное существование. Прежде она жила свою жизнь и слонялась то к одному делу, то к другому, но ни в одном не могла найти для себя истину, она убедилась теперь в том, что жизнь её имеет смысл, и смысл этот заключается в её дитя. Счастье переполняло её, когда она опускала взгляд и видела его маленькое нахмуренное личико. Или ещё были радостные моменты, когда он глядел на неё саму своими большими серыми глазами и как бы изучал её лицо. Она замечала в нём такую огромную заинтересованность ко всему, а в особенности к ней самой. Бывали случаи, когда он оставался с няней или кормилицей, а Турхан отдыхала в соседней комнате, он, не замечая этих прелестных синих глаз рядом, заливался громким плачем. Девушки не понимали, отчего он плачет: кормилица Зарифе давала ему грудь, но он даже не притрагивался к сосцу; няня протягивала ему в ротик своеобразную соску в рот, но и от неё он уворачивался и продолжал издавать истошный крик. Они все были в панике до тех пор, пока Турхан, накинув на себя развивающуюся по воздуху светлая шаль, не пришла сама узнать, в чём дело. Её запах стал узнаваем для младенца, ибо с её приходом он унялся и стал устремлять глазки на неё. Казалось, ему только не хватало увидеть и почувствовать её, чтобы успокоиться. Турхан же была в чрезвычайном восторге и растрогалась, видя то, как малыш успокаивается при её виде. Для неё стало одной тайной больше, когда она увидела эту картину, хотя к разгадыванию её она ничуть не стремилась, а только жила со знанием того, что она нашла то, что искала. Несомненно, она считала теперь себя человеком нужным и важным, когда замечала, что шехзаде успокаивается только на руках матери, в то время как няни и кормилица пожимают плечами от отчаяния. Турхан часто забирала его от этих "неумех", как говорила она сама и часто прогуливалась с маленьким свёртком по огромным покоям. Пусть кругом ему, возможно, казались опасности и пугающие неизвестности, она была уверена, что защитит его от всего на свете. Вечерами она была в спальне и сидела на софе перед огнём, в котором успокаивающе трещали поленья. На руках её лежал Мехмед, его ещё не вспухшие веки то и дело вздрагивали, когда за стеной создавался какой-либо шум, создаваемые служанками (Турхан позже выказала недовольство по этому поводу и хорошенько наказала их за такую неаккуратность), но благодаря усилиям заботливой матери, пытающейся укачать его на своих руках, он спал крепким сном. Без сомнений, первый месяц после рождения сына был для Турхан самым лучшим из дней её жизни. Она, наконец, познала счастье материнства, про которое без конца говорили все женщины, и сама была тому бесконечно рада, ибо нашлось ещё то, что могло связать её с этим местом. — Этот ребенок, шехзаде Мехмед, дал тебе право, Турхан, потому будь благодарна ему и Аллаху за это право, - сказала как-то Кёсем, когда они остались наедине, - будь благодарна и береги его как зеницу ока, оберегай от всех бед, прикрывай его своей грудью, если то понадобиться, но не стой в стороне, когда решается его судьба. И тогда и он благодарен будет тебе за это и, возможно, в будущем будет он осознает, что в мире ему не будет дороже того человека, который любил его больше чем свою жизнь. Турхан внимала каждому слову и кое-что уяснила для себя, но всё же был у неё на один крайне важный вопрос, возникший после слов Валиде султан. Она робко взглянула на шехзаде Мехмеда, который был на руках Кёсем и сладко улыбнулась со слезой в глазах. — Разве может ли быть такое, Валиде, чтобы я не любила ребёнка, который ещё до того момента, как он родился, стал мне близок душою? Я несомненно стану для него поддержкой и опорой, человеком, который первый станет за него горой и защитит от всех несчастий - это теперь моя обязанность, султанша, иначе и быть не должно, - с воодушевлением ответила она. Кёсем, казалось, с нетерпением дослушал её и странно улыбнулась, глядя на шехзаде, тихо сопящего на её руках. Сидели они на диване, скрытом от глаз служанок тонкой занавесью, потому никто не видел и, пожалуй, не слышал, какая затем произошла сцена между ними. Кёсем после этих слов уложила Мехмеда в маленькую манеж и чуть качнула её, а потом развернулась к Турхан взяла её под руку и увела в угол, где стояло большое зеркало, тысячекратно прекраснее всех тех, которые видела Турхан. Это зеркало поразило её своей красотой. Она с замиранием смотрела на него, но взгляд её падал и на себя. — Это зеркало принадлежало Хасеки Хюррем султан, - начала Кёсем, пристально вглядываясь в лицо Турхан, - ты, верно, слышала о ней? — О, да! Непременно слышала и знаю... То есть не знаю воочию, а очень хорошо осведомлена о её жизни здесь, - восторженно говорила, запинаясь в своих словах и путаясь, - великая женщина, я в восхищении! И это взаправду то зеркало, в которое смотрела Хюррем султан? Кёсем, казалось, добилась от неё нужного ответа и всё ещё со странной улыбкой глядела на неё. — Да. Но это зеркало теперь принадлежит мне... - она заговорила тише и внушительно, что у Турхан внутри всё затрепетало, - мне, как ты видишь, и покои её теперь принадлежат. Я владею всем тем, что ей когда-то принадлежало. Турхан не понимала, к чему ведёт Кёсем, и ещё больше пугалась затем от неизвестности. Она взглянула прямо в глаза Махпейкер и ужаснулась: султанша глядела на неё почти злобно, испытывающе, так, словно пыталась подловить её на слове, чтобы потом жестоко наказать за это слово. В глазах султанши горел какой-то странный огонь, который мог разжечься бурным пламенем от одного лишь дуновения ветра. Турхан боялась её. Она не могла знать, отчего Валиде заговорила об этом и так грозно глядит на неё, притом говоря такие, казалось бы, безобидные речи. — Верно, Валиде, я осведомлена об этом, - осторожно ответила Турхан, пытаясь скрыть испуганные глаза. — Разумеется ты осведомлена об этом, - заговорила она самым своим обыкновенным голосом, грудным и приятным для любого, кто оказывался её собеседником - ибо найдётся в этом дворце тот, кто пожелает что-то рассказать или донести до чьих-то ушей какие-нибудь сведения, пусть самые ничтожные и пустые, но тем не менее имеющие хоть малую важность... - она вдруг сделалась строже, но более развязной, - впрочем не об этом. Я не стану скрывать своих намерений и выскажу тебе их прямо, без обиняков. Поскольку ты отныне являешься первой Хасеки султана Ибрагима, твоя власть и могущество немало возрастут, притом, что ты ещё совсем недавно была из тех, кто оказался куплен на невольничьем рынке... — Султанша, - встрепенулась Турхан и восклицательно взглянула на Кёсем, - неужто вы подозреваете меня в том, что я смогу подорвать ваши влияние и положение во дворце? У меня ничуть не было таких мыслей. Я ни за что не смогу затенить все ваши достижения перед империей и ваше положение, за которое вы боролись такое долгое время! — Разумеется, нет. Мне, как первому человеку в империи, не дозволено считать помехой для своей власти ... - она чуть замешкалась с произношением нужного слова, но тотчас нашла ему замену - женщину своего сына. Несомненно, ты почувствуешь вкус власти, однако обладая ею, ты должна будешь верно распоряжаться ею. Но я же полагаю, что ты слишком юна, чтобы понимать это, - в ответ сказала она и, посмотрев в зеркало, улыбнулась ей. Турхан была поражена таким отношением Кёсем к себе и была также немало удивлена тому, как она резко переменила тему разговора на очень двоякого и даже несколько деликатного; поразила её также улыбка на её устах, такая странная и исполненная таинственности. Ей стало, между прочим, очень обидно от того, что Кёсем впервые за всё то время, что она прожила здесь, решилась показать своё недружелюбное расположение к ней. Турхан вспыхнула, но пыталась сдерживать себя, дабы не натворить бед на свою голову (хотя выразиться желала неимоверно). — Пожалуй, именно по этой причине вы стали так заботиться о том, чтобы повелитель как можно быстрее охладел ко мне, - колко и почти не задумываясь о том, с кем она говорит, ответила Турхан и склонила небрежно голову набок к Валиде, - Дилашуб и остальные девушки, которых вы посылали к султану, тоже не представляют угрозы вашей власти? Лицо Кёсем не отобразило ни единого чувства, она только бросила как бы оценивающий взгляд на юную Турхан, такую встревоженную и покрасневшую от нанесённого ей оскорбления, и, одарив её мимолётным взглядом, ушла вглубь комнаты, где была колыбель с шехзаде. Каким бы острым и победным не казалось слово Турхан, она чувствовала себя побежденной одним лишь её равнодушным взглядом, который был, без сомнений, одним из главных её оружий, способных одолеть любого. — Мехмед проснулся. Отведите его к кормилице, - пролетел отголосок её спокойного голоса в куполе покоев. В последующие часы Турхан не могла найти себе покоя, ибо тот странный разговор, который, по-видимому, сделал отношения между ней и Валиде не такими гладкими, как прежде, не выходил из её головы и только заставлял её лишний раз беспокоиться и раздражаться. Она только желала узнать, от чего султанша заговорила об этом и уколола в больное место своим словом. Пожалуй, время на размышлений было предостаточно, но от нетерпения она решилась на мелкую интрижку и подкупила некоторых служанок, которые не имеют особо расположения Кёсем, но зато почти всегда находятся при ней. Служанки очень долго сомневались в этой затее и не хотели выдавать всю подноготную своей султанши, но бакшиш немалых размеров манил их и заставлял совершить почти несущественное отступничество, и в конце концов они согласились рассказать в чём дело с одним лишь пожеланием, что всё останется между ними и не станет известным всем в гареме. Выяснилось, что Кёсем в действительности стала испытывать недоверие к Турхан поскольку, она стала набирать влияние в гареме. Кёсем тогда решила пресечь "верви" растущей власти, пока они окончательно не связали её саму по рукам и ногам и не сплели здесь всё кругом. Более того, она не желала, чтобы хоть какая-нибудь из наложниц занимала то место, при котором её положение возвысится. Словом, она боялась исключительно того, что Ибрагим, под влиянием наложниц переменит своё отношение к Валиде, которое из без того не было радушным. А боялась она именно того, что влияние её сможет существенно опуститься лишь по одному велению невежественной наложницы, которая пожелала бы сделаться чуть ли не главной во дворце (наверняка Кёсем уже сталкивалась с такими особами и была немало осведомлена в их коварных планах). Турхан была изумлена до такой степени, что целый вечер не могла выкарабкаться из пучины своих мыслей, появившиеся после интрижки, которая, как казалось бы, должна была только разрешить ситуацию, но сделала ещё более запутанной и сложной. Во всяком случае неизвестность была позади, и Турхан оказалась в курсе дела. Для себя она решила, что будет стараться поддерживать связи с Валиде и не станет портить благорасположение к ней, даже если возникнут обстоятельства, способные разрушить её планы. Она понимала, что, если появится какая-либо угроза для неё и её сына, то, оказавшись под крылом Кёсем, ей можно будет избежать многих проблем. Ей казалось при этом, что мысли эти не то что честолюбивы и амбициозны, а даже самолюбивы и свойственные трусливому человеку, не способному самостоятельно уметь распоряжаться своей жизнью и её трудностями. А эта мысль наводила на то, что она будет просить помощи у Валиде только в самом крайнем случае, когда возникнет настоящая опасность (которую она уже заведомо не собиралась находить), а быть подопечной султанши выходило из её соображений, поскольку гордость её страсть как могла уязвиться. Было решено после долгих часов размышления, что Турхан не станет переходить дорогу Кёсем только в том случае, если та сама не станет того совершать. Хотя это было маловероятно (как думала Турхан поначалу), но настороженность была не излишней. Слишком много случаев было в прежние лета, когда Кёсем показывала многим зазнавшимся, кто решил посягнуть на её власть, что она не из тех султанш, способных снести обиды. Расправа была жестокой и кровавой, и Турхан это знала. Знала она также, что за маской доброты и великодушия скрывается нечто. И именно этого нечто она и боялась. Достигнув титула Хасеки и став султаншей, Турхан поставила себе цель удержать своё положение несмотря на преграды , встречающиеся в юдоли, и не станет бояться того, чего бояться другие, а будет лишь стараться ради сына и сделает всё ради его благополучия и счастья. Она искренне верила в то, что её способность быть человеком сильным даже в непростые времена помогут ей избежать многих сложностей, и, несомненно, она была всегда готова к тому, что всё могло обрушиться в один миг, когда она этого не будет ждать. Умение переживать трудности было у неё в крови, и она с самого своего детства эту черту в себе отметила.