Разные люди

У Леси заболело сердце. Заболело тупо и глухо, будто кулаком ударили. Она, эта боль, прибавилась к уже привычной тошноте. Последний раз Леся ела вчера днём: поковыряла вилкой в оставленном мамой омлете. Потом перед глазами снова возникло его лицо, и Леся в очередной раз пошла блевать. Первые дни после его смерти было совсем по-другому. Она наконец-то снова почувствовала себя живой. Не могла спать, очень много ела, то смеялась, то плакала, сама организовала похороны — от проверки всех бумаг до выбора гроба. А после похорон её новую жизнь будто забрали — вместо этого пришла непреодолимая апатия. Она почти перестала есть, потому что каждый раз видела его лицо. Всем врала, что не может забыть стеклянный взгляд его мертвых глаз, которые увидела, спустившись вниз сразу после его падения. На самом деле всё было не так. Ей бесконечно мерещилось его бледное от ярости лицо. Его огромные тренированные руки, которые мелькали каждый раз перед ней, прежде чем оказаться на её шее. Его мерзкая улыбка, с которой он каждый раз обвинял её в измене, во лжи, в нелюбви, в чём только не. Она видела всё это как наяву и снова и снова шла блевать. Сразу после похорон она отключила телефон, устав от бесконечных соболезнований. Благо все эти соболезнования были одинаковыми. Мол, да, страшно остаться вдовой в двадцать шесть лет. Мол, не позавидуешь. Мол, остаётся только жить дальше, она ведь так молода. До похорон Леся и сама в это верила, а потом поняла, что не может так. Вместе с ним умерла и она сама. Теперь большую часть суток она спала. Просыпалась, только чтобы несколько часов посмотреть в потолок, не чувствуя ничего, кроме тошноты, и попытаться съесть оставленную родителями еду. Она больше ничего не хотела и не могла. Только боль в сердце вызвала какие-то чувства: Леся испугалась, что действительно может умереть. Впрочем, этот страх быстро прошёл. Какая разница, умрёт она или продолжит вот так бесконечно лежать. Через неделю после похорон и на следующий день после того, как появилась боль в сердце, её заставили встать. Вместо жалевших и не будивших её родителей пришла подруга Кристинка. Отвела Лесю на кухню, заставила съесть разогретый вчерашний суп и сообщила, что сейчас они пойдут гулять. Мол, на улице солнце, весна, тепло. Мол, Леся не должна хоронить себя заживо в душной квартире. Леся сказала, что у неё нет сил куда-то идти. Что она не видит в этом ни малейшего смысла. Что она хочет спать. Что ей плевать на весну. Кристинка не послушала. Принесла джинсы и почти что силой заставила их натянуть. Заставила обуться. За руку вытащила к лифту и сама заперла за ними дверь. Повела в ближайший парк. Леся больше не сопротивлялась. Просто плелась рядом с подругой и слушала трёп о том, что пора бы ей к психиатру. Когда они проходили мимо советского, до смешного пафосного, здания почты, неожиданно для себя прервала Кристинку и сказала: — Знаешь, это ведь я его убила. — Ну вот, начинается! — остановилась подруга, воздевая руки к небу. — Ты ни в чём не виновата. Ты была идеальной женой. Нет, ты точно не виновата в том, что он вместо поиска новой работы решил выйти в окошко. — Ты не поняла. Я буквально его убила, — перебила Леся. — Я попросила снять карниз. Он встал у окна на табуретку, и я столкнула его. Он так странно перевернулся в воздухе и только поэтому упал на спину… — Лесь, тебе точно к психиатру надо. Тебе обязательно помогут. Я читала, такое бывает: на фоне стресса человек начинает винить себя, выдумывать события. Лесе почему-то стало обидно от того, что ей не поверили. Обидно и одновременно чуть легче — будто тяжёлый мешок за спиной уменьшили. — Крис, это правда. Он… Он был ужасным человеком. И я его убила. Кристинка снова взяла её за руку. — Знаешь, пойдём домой. Тебе действительно надо поспать. Я сегодня же найду тебе психиатра. Леся пожала плечами. Домой они возвращались молча. Кристина не стала оставаться надолго. Помогла переодеться в домашнее и ушла, пообещав вернуться в ближайшие дни. Леся легла в смятую постель, но быстро уснуть почему-то не смогла. На душе было странно. Боль в сердце прошла, даже тошнота почти не чувствовалась. Появилось что-то новое, какое-то нетерпение, будто что-то вот-вот должно случиться. Леся села и посмотрела налево, туда, где за окном розовато вечерел май. Рядом с балконной дверью стояла та самая табуретка. До похорон Леся старалась не смотреть на неё, а потом зачем-то достала из дальнего угла. Кажется, чтобы приходившая мама могла сесть. Леся встала и дотронулась до обитой кожей поверхности. Ничего не случилось. Взяла её и отнесла на балкон. Поставила у окна. Снова ничего не случилась. Лесе вдруг стало весело — почти так же, как бывало между убийством и похоронами. Она открыла окно и встала на табуретку. Ветер приятно холодил лицо. Захотелось сделать шаг вперёд и отдать всю себя этой вечерней прохладе. Её будто охватило сумасшествие. Леся засмеялась, схватилась за раму и сделала шаг назад. Не удержалась и упала с табуретки — обратно, на балкон. Где-то в коридоре зазвенели ключи. — Леся, ты спишь? — Нет, мам, — впервые за неделю ответила она.