Неизданные проповеди Вивека: Ересь

Нереварин сидит на камнях, как это прежде делал Хортатор. Он любил камни и простую жизнь. Нереварин похож на Нереварина. Он состоит из множества частиц своих вариаций, сейчас всеми лицами обращенных к собеседнику. Он состоит из всех рас, полов, сословий и вариантов и является концептуальной точкой их пересечения. Он выбирает свою предыдущую внешность-оболочку Неревара, чтобы у снопространства вокруг него не случилось несварения, и без того двое сущностей такого толка рядом достаточно тяжелопереносимы. Вивек похож на Вивека. Двуцветная кожа потускнела, но пламя над головой еще теплится. Его руки окончательно почернели, его разные глаза запали, а тело худощаво, но он все еще может слегка парить над скалой. — Что ты делаешь здесь, на краю мира? — спрашивает Нереварин. — Я взял свое сердце и закинул его далеко-далеко. Лучше, чем швыряться луной из зеленого сыра. В конце концов, оно никому особенно не интересно. — И куда оно упало, в какую почву? — Может быть, оно попало на Акавир. Если ты не знал, Тамриэль — это настоящее. Акавир — это будущее. Альдмерис, Йокуда и Атмора — прошлое. Туда нельзя попасть… но о них можно фантазировать. — Акавир атаковал нас несколько раз. — Верно. Иногда будущее желает наступить поскорее, и захватывает настоящее, но в нем слишком много прошлого, что не отмерло, и начинается война. Я устал от войн, Хортатор. Нереварин вздыхает. Ему не нравится всё это, но боги в своём праве. — Ты хочешь отмереть? — Нет. Переродиться. Я не хочу стать только одним: земной костью, это значило бы, что я стану выползком с концом кальпы. — Что такое свобода, Векк? — Быть не привязанным ни к чему и привязываться к чему угодно по своей воле. Любовь, направленная Волей — наверное, это. — Что видно с вершины оси Колеса? — Палки между спицами, которые все время ломаются. Дурацкий вопрос. Лучше спросить, куда колесо катится. — И куда же? — Куда безумному мальчишке вздумается. Разве сорванцы перестали играть с колесами, катая их по улице так, чтобы те не падали как можно дольше? Закат сгущается, окрашивая скалы в красный. Беседа тлеет, как угли — греет, но не светит. — Что ты думаешь об Азуре? — Я о ней не думаю. Это самое тяжкое оскорбление. Но как только окажусь на расстоянии нетч-крюка, то проучу эту корову. Что ты ждешь от сына пастуха? — Тебя интересует судьба данмеров? — А их интересовала моя? Ради них я принес в жертву собственное доброе имя, своего хана и свою честь. Я не ждал, что они назовут меня иначе, чем убийцей и высокомерным выскочкой в самом конце. Но даже когда не ждешь, сердцем надеешься на частицу понимания. — Поэтому ты швырнул свое сердце на материк будущего? — Я жив где-то там. А сегодня я умираю. В смерти нет ничего особенного, с ней сталкиваются абсолютно все, даже боги. — Ты жалеешь о чем-то? — Жалеть — значит быть привязанным к ошибке. Я достаточно провел времени, искусно связанный узлами вины. Пора идти дальше. — Значит, доброй дороги. — Мы еще встретимся, Хортатор. В будущем будут нужны и Вор, и Пастырь, и тот, кто подвешивает за крюки к небу сердца мужей. Но это будет другая история, и мы не сразу узнаем друг друга. Вивек улыбается тепло и умиротворенно. Мысль о собственном здесь-исчезновении наполняет его покоем. Иногда, чтобы двигаться дальше, как богу, нужно вернуться к своей самой простой и начальной форме, и прорасти по-новому, осознавая, что и на этот раз ничто не будет идеальным. Дракон может пожрать сколько угодно кальп; есть пространство, в котором он существует для этого, и в этом пространстве есть достаточно загадок помимо бесконечных войн и взаимных обвинений.