You're a chemical

Всю дорогу домой Кихёна колотит то ли от холода вечернего воздуха, то ли от собственных мыслей, смело штурмующих голову парня и своей воображаемой тяжестью вызывая у него вполне реальную мигрень. Сама игра, ради которой его тащили на поле, запоминается слабо — и, говоря по правде, ему уже не кажется важным держать в уме информацию о том, кто побеждает, а кто проигрывает с самым ужасным, — и это слово, с презрением вырвавшееся из чьего-то рта, он еще четко слышит, — счетом в истории университета. Матч рассыпается на фрагменты из криков Минхёка, редких, но наполненных тревогой вопросов Шону, и тех самых 15 секунд встречи с новеньким. Образ безразлично глядящего на него первокурсника все еще стоит перед ним как медикаментозная галлюцинация, и ее не удается смахнуть ни быстрым хлопаньем ресниц, ни старательным трением глаз пальцами рук, ни концентрацией на чем-то другом. Кихён наблюдает за прохожими сквозь проем в окне машины Шону, и все они — что неспешно движущиеся рядом, что быстро исчезающие сзади, — напоминают ему Им Чангюна, и неважно, если на самом деле это всего лишь безликие офисные рабочие, тонущие в дешевых костюмах не по размеру, учащиеся самых разных возрастов и степеней помятости в виду отсутствия сна и жизни вне учебных кабинетов, или снующие вокруг торговых палаток и громко переговаривающиеся между собой великовозрастные дамы в неизменно льняных шароварах и разноцветных панамах, которые всем своим нелепым видом напоминают, скорее, чудаковатые грибы. Видя в фигурах всех этих незначительных людей совершенно иное, у Кихёна кровь стынет в жилах и внутренности в узел связываются. Для него уже нет смысла слушать идущий сзади бубнеж Минхёка — тревога и отчаяние опутывают его с головы до пят со скоростью оголодавшего паука, который вот-вот выпустит яд прямиком в душу жертвы. Домино сердца Кихёна опять жалко рассыпается на отдельные части, стоило дать всего один пустячный импульс. Заметивший растерянно-меланхоличное состояние друга еще на трибунах, Шону настаивает на том, чтобы парень сел рядом с ним, а потому, в качестве подстраховки, самолично вталкивает его в нужное место и пристегивает ремнями безопасности со стороны грудной клетки и бедер — в таком количестве лямок печально вздыхающий сокурсник некрупной комплекции выглядит слегка комично, однако Шону это произведение искусства вполне устраивает - ведь чем более фиксирована позиция Кихёна, тем спокойнее ему самому. Всю поездку Кихён сверлит взглядом окно и игнорирует любой, даже самый невинный вопрос, что только усиливает беспокойство водителя. Минхёк, впрочем, мало что замечает, но болтает по обыкновению много. — Если было бы хоть немного теплее, я бы взял с собой новую сумку. Но погода совсем не летная, и я боюсь, что излишний холод ей навредит, ведь краска которой я пользовался, когда рисовал любимые ромашки... — Минхёк в этой машине все равно что включенное для фоновых звуков радио, в которых можно утопить все что угодно, и более всего — тоску. Он тараторит, заполняя собой пространство, лишь ради того, чтобы остальные вдруг не отключились от постной реальности и не впали в только им ведомые миры. — А еще говорят, что ты нравишься Минджи. Заинтересован? — Что? — озадаченно спрашивает Шону, ухватив только часть про девушку и заметно поежившись. — Времени нет. — Но она же староста и имеет некоторый вес в обществе, — Минхёк приближается к спинке кресла водителя и продолжает не менее подстрекательским тоном. — Отмажет. Как минимум от самых абсурдных предметов. Вот скажи, зачем экономисту тратить битый час на изучение истории Кореи? Если бы я был преподавателем, я бы ставил зачет только за правильное написание слов "Государство Великий Чосон". А так у тебя появится дополнительный часок-другой, чтобы очень солидно и по-бухгалтерски пересчитать все цены за заказ, который вы сделаете в кафе, когда пойдете на свидание. Все как ты любишь! Что думаешь? — Сперва я хочу выучиться и получить достойную работу, а не отвлекаться ради девушки. Государство Великий Чосон в этом мне не мешает. Идеи Минхёка практически никогда не кажутся Шону достойными согласия, и особенно сейчас - не так давно его университетский приятель вместе с сезонной простудой подцепил и замысел срочно устроить всем личные жизни, что в виду врожденной восторженности относительно всяких инициатив, сделало его еще более активным в вопросах размещения своего изысканного носа в чужих делах. За последнюю неделю Шону слышит уже про трех влюбленных в него барышень, но подобное внимание ему не льстит, а печалит - кавалер из него никудышный, в голове только цифры и довольно плотное расписание, которое не позволяет сделать даже лишний вздох, чтобы не отнять время у чего-то еще. — Жаль, — Минхёк с упреком смотрит в центральное зеркало, а когда водитель наконец встречается с ним взглядом - тут же корчит гримасу и укоризненно разводит руками. — Тогда ее точно уведет форвард с последнего курса, а это, знаешь ли, просто оскорбление с твоей стороны. Шону жмет плечами и заходит на поворот настолько неласково, что непристегнутого Минхёка тут же отбрасывает к окну. Последний, потирая ушибленный локоть, возмущенно просит перестать вымещать на нем раздражение, ведь он и так все осознал. — А еще этот Чан Чанкён, нет, Чхве Чангюм, нет, Им Джан... — Им Чангюн. — Точно! Вы лицо его видели? Посмотрел на всех нас так, словно мы ему сто лет должны, коль один раз поздоровались, и ушел восвояси. Когда его только подвели, я подумал, что с ним будет весело, но теперь кажется мне, что он будет бесить меня до конца всего курса. И что он вообще забыл в команде поддержки, если учится на айтишника? Вы когда-нибудь наблюдали их в подобных клубах? Я — ни разу! Они же все там тронутые и спят в обнимку с компьютерами! Какой ужас. А я ведь со всей душой! И лицо у него такое надменное, словно... — бойкий пассажир заднего сиденья осекается, так и не придумав подходящего сравнения, и звучно хмыкает, доводя возникнувшее недовольство до точки. К удивлению Кихёна, который наконец пытается вслушиваться в диалог, знакомство с парнем из команды поддержки, оказывается, производит впечатление и на Минхёка, правда, отнюдь не положительное. Беззаботный Минхёк обычно не избирателен в круге общения и рад уделить внимание практически каждому, однако в этот раз что-то явно идет не так. В черепной коробке Кихёна — варево из мучительных мыслей о неожиданности личных реакции, размышления о ближайшем будущем и поиск причины неприязни другого человека. Он слишком явственно ощущает, как связка хаотичных переживаний внутри формируется в плотный, удушающий своим весом ком, который, оставляя тяжелый след за собой, движется по всему его естеству. — Меня сейчас стошнит, — выговаривает Кихён, на момент вызывая в салоне абсолютную тишину, и Шону, повинуясь закону рефлексов, резко сворачивает на обочину, что заставляет лицо занемогшего зеленеть еще стремительнее. Наиболее свободный в движениях субъект выпрыгивает из машины за секунду после незапланированной остановки — и никто не может сказать, делает ли он это ради друга или сохранности трендовых замшевых брюк. Шону выдирает ленты ремней безопасности, освобождая несчастного от удерживающих его пут. Наконец, живо достигнувший тротуара, Минхёк открывает дверь со стороны Кихёна и последний в полном бессилье склоняет голову над асфальтом, даже не пытаясь толком выбраться из авто. Кихёна рвет желчью и непереварившимся ланчем, и он чувствует, как вместе с комками пищи каким-то неведомым образом уходит и душевная боль. Картина того напряжения, которое критически возросло в нем за последнее время, материализуется под его собственными ногами, и парень всматривается в ее мерзкую композицию, попутно разбавляя все слюной и каплями слез. Кихён ненавидит быть слабым, и особенно — быть слабым на людях. Быть слабым до такой степени, когда ты уже не можешь контролировать тело, а значит выставляешь себя жалким и немощным. Часть его натуры далеко не в восторге от происходящего, но остальное умоляет не сдерживаться. "Организм — удивительная система", — думает судорожно всхлипывающий Кихён, поднимая глаза к небу в один из моментов затишья. И хотя раздраженная глотка горит огнем, а во рту ощущается мерзко-сладкий привкус, он продолжает повторять себе, что так необходимо. — Надо же как разрыдался, — иронизирует Минхёк, протягивая салфетки, когда Кихёну становится чуть лучше и он обессиленно падает в кресло. — Но все в порядке. Каждый уважающий себя мужчина хоть раз в жизни должен заблевать всю дорогу. Теперь ты официально мужчина, мои поздравления. — Воды, — шепчет парень, и Шону подносит к его рту пластмассовую бутылку. Прохладная влага мягко окутывает зудящее горло, и Кихён делает несколько долгих глотков, после чего быстро перекрывает губы ладонями. Кажется, что новая волна вот-вот достигнет гортани, но ему нужно немного перевести дух. — Предлагаю всем выйти и где-нибудь посидеть. Блевать в кусты будет все-таки более эстетично и идеологически правильно, чем загаживать тропы для велосипедистов у всех на виду, - Минхёк присаживается на корточки рядом с приоткрытой дверью и устремляет на него пристальный взгляд. — Если тебе станет легче, ты очень заинтересовал несколько прошедших мимо бабушек. Я слышал, как они рассуждали, какой ты бедняжка. Можешь взять этот способ на вооружение, если захочешь привлечь кого-то постарше. — Минхёк, заткнись, — хрипит Кихён, жадно вдыхая воздух. И хотя он безмерно благодарен соседу-раздолбаю за попытки оживить настроение и бесконечную, может быть, даже ему самому незаметную заботу о других, сейчас ему хочется лишь полной тишины и тепла любимого бамбукового одеяла. — Пациент жив и даже способен хамить, — подытоживает адресат резкой просьбы. — Ты бы хоть сразу сказал, если тебя так на переднем сиденье укачивает, — Шону на мгновение хмурится, а затем настолько трагично оглядывает Кихёна, что второму не остается ничего, кроме того, чтобы виновато поджать губы. — Придумали бы что-то другое. — Не уверен, что в этом причина, — отвечает он, отдавая себе отчет, что причина уж в чем угодно, но только не в этом. — Испортившиеся продукты? Кажется, мы брали еду в одном и том же кафетерии, а со мной все в порядке, — Шону предлагает варианты, на что Минхёк категорически мотает головой. — Напоминаю, ты говоришь с человеком, у которого есть приложение для учета срока годности продуктов в холодильнике. И рецепторы вкуса еще. Однажды он прочел мне получасовую нотацию о том, как правильно добавлять молоко в панкейки, просто за то, что текстура показалась ему подозрительной. А ведь готовил их даже не я. Поверь мне, если бы с едой были проблемы, об этом знал бы уже весь университет. И огребал бы за него тоже. — Температура? Может, ты простудился? — Шону произносит еще один логичный вариант, но Кихён готов опровергнуть и это. — Мне уже лучше, и разве это не главное? — пояснять за свое внезапно ухудшившееся состояние Кихёну совсем не желается, и он надеется хотя бы увести внимание от проблемы. — Если честно, я хотел бы немного пройтись. Мы не можем стоять здесь вечно, иначе тебе влепят штраф. Не думаю, что твой продуманный план затрат на месяц учитывает настолько непредвиденные расходы. — Тогда мне придется оставить тебя на Минхёка, — растерянно произносит Шону, совершенно не ожидая, что ему понадобится выбирать между машиной и другом. — Извини... — А что такое?! — ухватившийся за нотки сомнений в обычно не выражающем определенных эмоций голосе Шону, Минхёк заметно мрачнеет. — Не такое уж я и дитя, справлюсь с тем, чтобы довести немощного до скамейки и купить ему воды, если потребуется. — Справишься, — слабо улыбается Кихён, впервые соглашаясь с ним насчет его житейских умений.

***

Двое неспешно следуют среди последней зелени листвы, и Минхёк не прекращает задавать вопросы о самочувствии Кихёна и предлагать отвести его в пункт первой помощи, расположенный в центре сквера, который они едва пересекли. — Шону ведь не угадал, да? — на лице спросившего отражается любопытство вперемешку с хитрым прищуром, и тот, к кому вопрос был обращен, уже чувствует на себе пронизывающий, рентгеновский взгляд, от которого у него на спине выступают капли пота и бегут мурашки по рукам. — Ты разваливаешься, словно старое скрипучее фортепиано совсем не из-за плохой еды или какой-нибудь простуды. Факт. Кихён молчит, что поинтересовавшимся расценивается довольно красноречиво. — Так и знал. Ты не умеешь хранить в себе тайны. Помнишь, как ты писал вступительное сочинение по книге, которую даже не читал? Мне тогда пришлось откачивать тебя двое суток и выбросить три таза, которые, вообще-то, предназначались моей мамой для кимчи. Но не в этом суть. Суть в том, что тебе всегда становится плохо, когда ты слишком нервирован. И вот я спрашиваю тебя, Ю Кихён, что тебя так переполошило в этот раз? Кихён тяжело вздыхает, водя носками белых кроссовок по песку под скамьей — чуть позже он об этом пожалеет. "Неужели Минхёк догадался? Неужели он вообще что-то понял?" — стучит у Кихёна в висках и дробит его защиту на куски. Парень клянется себе и шумящим над ним листьям клена: если ответ окажется верным, он больше не станет ничего скрывать, он выложит все как на духу, и пусть приятель решает сам, вырыл ли он яму высокой ценности или свою же могилу. Минхёк слабо цокает и по-свойски берет товарища за ватную руку. — Кто же в ту пору, три года назад, мог подумать, что ты, толком не зная ни имен персонажей, ни развития сюжета, вытянешь сочинение настолько хорошо, что станешь первым среди поступающих? А если бы тебе сказали, как все обернется, наперед, за дни до экзамена? Это бы снизило волнение? А если бы тебе сказали сейчас, что ты паникуешь совершенно зазря и в будущем все сложится так, как ты того желаешь? Это бы дало комфорт и умиротворение? Минхёк, по мнению Кихёна, вопреки всем устоявшимся убеждениям, не является открытой книгой с глянцевой обложкой и бесконечным количеством дешевых иллюстраций в ней. Если уж продолжать аналогию, он, скорее, научно-популярная энциклопедия с креативным оформлением, самым разнообразным содержанием (и самой беспорядочной систематикой), выразительным текстом и достойным переплетом. Такая книга, которую с удовольствием вручат в подарок или разместят на видном месте своего жилища. Однако сам Минхёк этого не улавливает совсем, и со свойственной ему простотой как в восприятии себя отдельно, так и жизни в целом, просит не ожидать от него серьезных поступков или давить ответственностью. Но при этом продолжает взваливать ее на себя так, словно он очередной супергерой, словно "ответственность" в его словаре означает абсоютно иное, словно важность совершаемых им действий иногда настолько ничтожна, что он ее даже не замечает. Это был феномен Минхёка, загадка человека, которому не составит труда внести хаос в осязаемое окружение, но при этом собрать ближнего своего по частям так, как собирают конструктор лего, коллекционную модель самолета или новенький компьютер. И именно этим он теперь и занимается со всем присущим ему пылом и любовью к разглагольствованиям. — Мне кажется, я все понял и так, — тон, которым объявляется это заключение, звучит настолько бескомпромиссно, что Кихён практически видит гвозди, которые заколачивают в крышку его призрачного гроба. — Думаешь? — недоверчиво отзывается он, ожидая, когда палач с факультета искусств наконец занесет над ним топор. — Это очевидно. Если вспомнить в деталях сегодняшний день, вел ты себя довольно обычно до одного определенного момента, — Минхёк деловито скрещивает руки на груди и продолжает: - Когда мы пришли на поле, ты злился на всех вокруг за то, что не можешь найти очки, и вообще говорил, что предпочел бы драить морозильную камеру вместо того, чтобы сидеть вместе с нами — и в этом ничего особенного не было, это самый типичный ты. Затем мы купили напитки, я заговорил о команде поддержки, и... Вот оно! — Что? — вскрикивает Кихён, пытаясь заглушить стук собственного сердца, которое, по его мнению, вдруг забилось непозволительно громко. — К нам подошла Минджи и тот первокурсник. Кольцо замыкается! Я нашел связь?! — Связь?.. Поняв, что собеседник вот-вот подберется к истине, Кихён, неожиданно для него самого, расплывается в жуткой, практически безумной улыбке. Ему так хотелось бы покончить со всем одним махом и разделить свой тяжкий груз хоть с кем-то, что он слушает Минхёка невероятно серьезно и напряженно следит за каждой его мыслью. — Тебя стошнило ровно после того, как я заговорил о влюбленности Минджи в Шону. И это есть ключевая деталь. Ты запал на нее, а я уже практически свел Минджи с другим! Черт, я же видел, как ты весь напрягся, когда она с нами стояла. Ах, почему я не пришел к этому раньше... Можешь даже не отрицать, все более чем ясно. Вот и все. Кихён с облегчением откидывается на спинку деревянной лавки, понимая, что разоблачение не состоится благодаря ошибочному выводу друга. Все тело трясется так, словно его абсолютно нагого вытолкнули на ледяной мороз. Проходит несколько минут перед тем, как Кихён не без усилий возвращает спокойный снаружи вид. — Я прав! — победоносно объявляет Минхёк, наблюдая за безучастно смотрящим перед собой объектом его дотошного анализа. — Мой мозг — настоящий зверь! Так и быть, я дам тебе ее номер, когда мы приедем домой. — Не стоит. — Не будь нерешительной размазней, Кихён. Мы ведь братаны навек. А кодекс чистой совести призывает помогать братану своему. И посмотри на себя — теперь, когда мы все разрешили, ну и глупо же это оказалось, к слову, у тебя даже щеки порозовели! — Это не из-за стеснения, Минхёк. У Кихёна действительно красные щеки, но к причине, описанной ранее, они отношения имеют мало. Его лицо пылает так же безжалостно (и он боится прикоснуться к нему даже случайно), как в тот день, когда он впервые почувствовал стыд на своих губах. Его горьковатый оттенок навсегда впечатался в нежный кожный покров, с тех пор вызывая на нем разрывы, выталкивая из них кровь. И здесь, сидя под светом фонарей, внимая стрекотанию цикад, выслушивая Минхёка, Кихён наконец понимает: тяжесть его тайны слишком велика для любого, кто думает, что готов ее выдержать. — Можешь не оправдываться, — в глазах цвета крепкого коньяка появляется толика грусти. — И помни — если тебе чего-то действительно хочется, ты должен хотя бы заявить об этом миру, таков уж закон бытия. А если у тебя нет такого замечательного товарища как я, который доставит номер Минджи на блюде с золотой каемкой, тогда, ты не поверишь, это придется еще и брать самостоятельно. — Заявляю — сейчас мне хочется тебя придушить, но я уверен, что ты будешь против. Минхёк глупо хихикает, отмечая, что голос Кихёна вновь обретает краски, а настроение — характерную ему легкую колкость. Шальные огни автострады, рвущиеся сквозь стволы деревьев, уверяют его, что их шаткий мир восстановлен хотя бы на пару дней. — Все что угодно, если это будет солидной уважительной причиной пропустить во вторник тест по английскому.