Цвета прошедших дней

Он сидел на крыле своего истребителя и неторопливо докуривал последнюю сигарету, выпуская тонкие колечки дыма в прохладный вечерний воздух. Хотелось растягивать это удовольствие как можно дольше, наслаждаться редким моментом затишья и совершенного покоя. Сегодня был хороший день. Его день рождения. На лице Эриха промелькнула улыбка. Первый день рождения, проведенный наедине с самим собой. Да, он никому не сказал. Поздравительные письма от родных он получил еще вчера, а сегодня вдруг проснулся с мыслью, что не хочет ничего праздновать. Было так странно носить эту особенность в сердце и осознавать, что для всех остальных этот день совершенно обычный. Ни подарков, ни поздравлений, только он один и больше никого. Хартманн не мог поверить — неужели прошел целый год? Время пролетело так незаметно. Эрих отлично помнил себя год назад, когда заканчивал летную школу. Когда он был полон надежд и стремлений, такой амбициозный и наивный, рвущийся неизвестно куда, словно порыв неукротимого восточного ветра. Когда они с Уш бегали тайком в кино, смеялись сутки напролет, а потом танцевали на веранде под светом гирлянды, не зная горя разлуки. Как же было хорошо тогда вдыхать аромат теплой ночи и верить, что все еще будет, что все не зря. Оглядываясь теперь на себя прежнего, Эрих понял, что повзрослел. И не только физически, во многом изменилось его мировоззрение, отношение к окружающим. Чуть сбавила обороты принципиальность, оставляя место чуткости и состраданию. Амбиции всё ещё имели место быть, но уже в меньших количествах (наверное, все-таки сказалось влияние Альфреда Гриславски, всегда говорившего, что надо быть проще). Упрямство… Боже, его упрямство. Нет, он неисправим. Но больше всего Эрих ценил полученный опыт и новых друзей, обучивших его всему, что он знает теперь как дважды два. Во многом благодаря их советам он все еще жив. Надо будет сказать это ребятам при случае. Погрузившись в свои мысли, Хартманн не заметил, как стемнело окончательно. Послышался первый щебет сверчков. Ветер, до этого путавший белокурые волосы летчика, вдруг устал и отправился догонять солнце за горизонтом. Ночь разлилась по небосводу благородным синим бархатом. Эрих обернулся: все уже готовились к отбою. Скоро они отключат дополнительное освещение и отправятся на боковую и тогда в кромешной темноте ему точно не найти свою палатку. Но уходить совершенно не хотелось. Стало прохладнее. Он сделал финальную затяжку, одним ловким движением пальцев швырнул остатки сигареты и сильнее закутался в свою кожаную куртку. Хартманн закрыл глаза, прислушиваясь к тишине. Интересно, как… — Ты тут до завтрашнего дня сидеть будешь? — за спиной вдруг послышался знакомый саркастический тон Хайнца, прервавший мысли летчика. Он не спеша вышагивал навстречу Эриху, вытирая грязные руки о лоскут ткани. — А может и буду. Кто меня знает? — не оборачиваясь к собеседнику, сострил пилот. — Ну допустим я знаю, что через полчаса здесь будет темень, и тебе придется ночевать в самолете. Но предупреждаю сразу — будет холодно! — парировал Мертенс. Выйдя на свет прожектора, он остановился прямо напротив законцовки крыла, на котором расположился Эрих. — Ты откуда такой чумазый? — Хартманн разглядел теперь черные разводы на хайнцовских веснушках, машинально потянулся к ним рукой, но техник вовремя успел увернуться. В данный момент Хайнц думал ответь ли на вопрос нормально или с сарказмом. — Вальтер снова сделал что-то несусветное со своим самолётом. Никто не мог понять в чем дело, то ли тормозные колодки полетели, то ли еще что-то… В итоге пришлось демонтировать шасси полностью и ставить новые. Угадай, кого заставили выполнять всю грязную работу? — Ну, ты же у нас эксперт, — издал смешок Эрих. Мертенс при этих словах сделал такое лицо, будто его только что оскорбили. — Сочту за комплимент, — он облокотился на плоскость крыла, скрестив руки на груди, и показательно закатил глаза. — Нет, я серьезно. Если бы не твоя педантичность, вы бы уже давно отмечали мои поминки. Так что… — Хартманн выдержал небольшую паузу, на мгновение отвел взгляд, а потом мягко произнес, — спасибо тебе. Хайнц смотрел на него рассеянно и чувствовал некоторое смущение. На губах мелькнула улыбка. Ему нравилось чувствовать себя нужным. Нужным Эриху. Именно благодаря Хартманну Хайнц знал, что чего-то стоит. Да, он был всего лишь техником в звании сержанта одной из многочисленных эскадрилий люфтваффе и какими-либо заслугами похвастать не мог, да и особо талантливым себя не считал. В общем, ничего особенного. Но пока Буби с ним дружит, до тех пор пока Эрих с ним, ну разве он обыкновенный? — Не за что. — Посидишь со мной немного? — Но… — Буквально полчасика. Пока не погаснет свет, — Эрих при этом умудрился состроить глазки, которым невозможно было отказать. Мертенс недовольно вздохнул, подумав, что всю отложенную до настоящего момента работу придется отложить еще, но в конце концов согласился. Он запрыгнул на крыло и уселся рядом с пилотом. Эрих снова уставился вдаль, закрыл глаза, чуть подняв голову, продолжая свое прерванное глубокомысленное молчание, а Хайнц тем временем старался пересилить себя и смотреть куда угодно, только не на Хартманна, но получалось из рук вон плохо. Поэтому он решил закурить, не отвлекая друга от созерцания погасшего горизонта. Так прошло минут десять, когда Эрих вдруг прервал тишину, издав на выдохе многозначительное: — Хорошо так… — он незаметно подвинулся чуть ближе. Хайнц следил за каждым его движением и гадал, что будет дальше. — У меня сегодня был день рождения. Я подумал хоть кто-то должен об этом знать, — пожал плечами пилот. — И ты весь день молчал? Нет, ну ты точно ненормальный, — нервно фыркнул техник, заразив Хартманна своей улыбкой. — И сколько тебе исполнилось? — Двадцать один, — с ноткой гордости в голосе сказал Эрих. — Какой ты уже старый оказывается. — Кто бы говорил. А тебе сколько? — Хартманн вдруг понял, что не знает сколько Хайнцу лет. Не то чтобы ему было не интересно, просто спросить как-то повода не было. — Двадцать три… скоро будет. Эрих хмыкнул, потупив взгляд. Довольная ухмылка никак не сходила с его лица. Мертенс все еще не додумался поделиться с другом сигаретой, а Хартманну скоро надоело ждать, поэтому он очень нахальным образом взял занятую руку Хайнца чуть ниже локтя и медленно поднес ее к своим губам, хватая зубами кончик сигареты, зажатой в чужих пальцах. От этого номера по телу у техника пробежали мурашки. — То есть просто попросить нельзя было? — Жадина! — наигранно цыкнул Эрих. Повисло неловкое молчание. Оба знали, что нужно что-то сказать, но никто не знал, как продолжить разговор. Хотя, может оно и к лучшему. Иногда молчанием можно выразить гораздо больше, чем словами. А потом погас свет, и стало совсем темно. Но теперь благодаря этой темноте засияли звезды. Сначала их было очень мало. Эрих, кажется, насчитал всего четыре самых ярких, но по мере того как глаза привыкали к черной синеве неба, звезд становилось все больше. Они будто выныривали из бездны ночи, рассыпаясь по небосводу редкими крупицами света. — Вау! — только и смог произнести Хайнц, выискивая на небосводе знакомые созвездия. — Вот так работаешь ночами напролёт и не замечаешь такой красоты. — Мои старые друзья, — обратился к небесным светилам Эрих. — Где бы я ни оказался, они всегда следуют за мной. Казалось бы, всего лишь огромные газовые шары, горящие в тысячах световых лет отсюда, но глядя на них почему-то ощущаешь свою ничтожность в этой вселенной. Сколько их? Миллионы? Миллиарды? Таких же звезд как наше Солнце, вокруг которых вращаются такие же планеты. Мы живем, любим, воюем, умираем, но все это так неважно… Пройдет время. Эта война закончится. Нас с тобой уже не будет, даже наших потомков не будет, а звезды продолжат всё так же сиять своим холодным, безучастным светом как и миллион лет назад, — Хартманн обернулся к своему другу. — Что с тобой, Хайнц? На тебе лица нет. Мертенс выглядел так, будто готов был заплакать прямо сейчас. — Эрих, я. я никогда больше не подпишусь на эту авантюру в виде философских с тобой разговоров. Вот скажи честно, ты моих слез добиваешься, да? — Хартманн вдруг глухо засмеялся, уткнувшись лбом в чужое плечо. Хайнц чуть приобнял его, накрыв тем самым своей широкой курткой. — Тебе не холодно? — Ну, теперь нет, — прижавшись ухом к тёплой груди Мертенса, ответил Эрих. — Ой, смотри! Орион! — Хартманн вытянул руку, указывая на созвездие. — Видишь? Хайнц издал многозначительное «угу» и пилот понял, что он ничего не видит. Эрих потянул Хайнца за воротник рубашки, призывая тем самым опустить голову до своего уровня глаз и следить за рукой: — Смотри, видишь три выстроившиеся в линию звезды? Вооон там. — Вижу! — уже увереннее сказал Мертенс. — Это пояс Ориона. А теперь опусти взгляд от крайней правой и увидишь звезду Ригель. Она одна из самых ярких на небе. Забавно, что древние египтяне считали ее божеством и царем мертвых. А там посмотри, — Хартманн ткнул указательным пальцем значительно выше, — знаменитый ковш Большой Медведицы, а рядом Полярная звезда. Кстати, она почти всегда совпадает с направлением на север, так что, если вдруг потеряешься, Полярная звезда поможет тебе вернуться домой. — Ты собрался мне всю лекцию по астрономической навигации зачитывать? — В детстве, когда мы жили в Китае, папа часто рассказывал нам разные легенды про созвездия. Некоторые из них я помню до сих пор. — А мне отец рассказывал, какое я разочарование в семье, — решил пожаловаться Хайнц. Все эти разговоры про звезды напомнили ему вдруг о прошлом, которое Мертенс старался не вспоминать все эти годы. — Поэтому ты его так ненавидишь? — Есть много причин почему я его ненавижу, и ссылка в Германию без гроша в кармане одна из них. Эрих на секунду поднял взгляд на Хайнца и сказал: — Но если бы он тебя не отправил сюда, мы бы не встретились. Мертенс хотел было возразить, но его вдруг осенило, что Хартманн совершенно прав. — Эта война ещё не кончилась, и пусть звёзды говорят, что наши поступки ничего не значат мне все равно страшно, что будет с нами завтра… я боюсь тебя потерять, — эти последние слова Хайнц произнёс очень тихо поэтому Эрих смог сделать вид, что их не услышал. — Да ничего с нами не случится, — ему так не хотелось брать на себя ответственность за чужое горе в случае чего. еще одно. Но Хартманн понимал, что сам виноват во всем происходящем, чувствовал как с каждым днем оковы этих чувств все сильнее смыкали его сердце, но сопротивляться просто не было сил. Птичка попалась в клетку. — Я очень на это надеюсь.