I like to watch him cry bitterly

      Мама в белоснежном, воздушном платье до колена, кружилась в танце по зелёной поляне. Её бледное лицо украшала слабая улыбка. Она была похожа на ангела, вся белоснежная, тонкая – подуй ветер и унесёт, такую лёгкую, как лепестки сакуры.       Она смеялась. Сначала нежно, а потом всё громче, безумнее, уродливее. Красивая картинка распадалась осколками, и вопящая мать перерастает в огромную фигуру отца – тот орёт прямо в лицо, избивает бока и горстями запихивает отвратительные таблетки в рот.       Голубые кругляши убивают организм, заставляют блевать кровью, а всё потому, что его лучшее творение родилось с слабым статусом матери – омега.       «Ничтожная подстилка!» — орёт Старатель, прикладывая головой о пол.       Мир давно окрашен в три цвета – красный, чёрный и белый. И маленькие голубые пятнышки, от одного взгляда на которые к горлу подступает мучительная тошнота.       Красный – кровь из ран после тренировок, кровь от умирающего организма, от бесплодной омеги.       «Ты должен был родиться альфой!»       Белый – хрупкий образ матери, её маленькая частичка в каждом ребёнке и большая проблема с самим собой.        «Если бы мамка знала, то не одобрила бы, Шото».       Чёрный – жгучая, пожирающая изнутри ненависть к отцу, к себе, к своим слабостям. Мир не играл красками. А волосы брата больше не горели огнём и казались чернее ночи. А бирюзовые, отцовские глаза вызывали тошнотворное сравнение – голубые таблетки, крест поставившие на омеге – его хотелось стереть почти так же сильно. Как и его маниакальный, извращённый интерес. Они же братья? Сам не сопротивлялся, хотя мог попытаться спалить его к чёрту. И сдох бы в этом синем пламени.       Академия стала спасением. Одноклассники, странный, неловкий Мидория со своими странными, почти понимающими речами, но такими до тошноты отвратительными. Он и не знал всей правды – никто не знал. Для всего мира Тодороки Шото существовал как бета, а омега подыхала под альфа-гормонами.       «Даже сраный Деку альфа, двумордый! Беты мне не ровня!» — от Бакуго.       Ночью перед отъездом в Академию, Шото стоял перед кроватью Старателя, сжимая в руках кухонный нож.       «Воткни прямо в глотку и убей ублюдка. Я бы предпочёл зажарить его заживо – как свинью: пусть почувствует то, как горел я»       Иногда Шото было интересно, что бы сделал Старатель, проснись в такой момент? Сын стоит над его кроватью, а напротив лица сверкает лезвие ножа. Старатель никогда не просыпался. А Шото не мог убить. Руки дрожали каждый раз, но не опускались. — Опять не смог? — ленивый голос Даби звучит из темноты.       Шото не нравится приходить к нему. Но каждый раз что-то тянет. Может потому, что только Тойя, прошедший через тот же ад, понимал его, как никто другой? Первый, с сильным синим огнём – бета – и последний с двумя причудами – омега.       Альфой был Нацуо с ненужным квирком льда: «Ненавижу героев».       И бета Фуюми со слабым огнём:«Я хочу, чтобы наша семья стала счастливой».       Они были средними, бесполезными детьми. У них не было тренировок, бессонных ночей и кошмаров, сломанных костей и кучи таблеток, выворачивающих тело, потому что Шото родился омегой. Течной сукой со слабым телом. Омега, которую Старатель основательно раздавил, превратив в засохшее кровавое месиво. Бета, ей богу.       Они встречаются почти на помойке – в районе разрушенных зданий, перестройка которых начнётся бог знает когда. Мёртвый район, как память о днях, когда миром царили злодеи. Кругом валяются бетонные блоки, обломки, крошка и пыль витает в воздухе; оставленная хозяевами мебель, похожая на мусор и истлевшие скелеты. — Я больше не буду приходить, — твёрдо произносит Шото и смотрит на свои руки: ему почему-то кажется, что они по локоть в крови. — Правда? — Даби тянет насмешливо и появляется рядом, притягивая к себе. — Совсем уж и не пахнешь. Кто из твоих дноклов-альфачей так отвратно воняет? — Беты не чувствуют запахи, — опять возражает Шото, потому что так и есть.       Даби только хрипло смеётся, вдыхает глубже и сжимает чужие волосы, оттягивая голову назад, трётся своей жёсткой кожей о чужую щеку и царапает скобами. Дай ему волю, и он изуродует его тело своими метками, помечая, словно собственность.       «Омеги семьи Тодороки принадлежат своим альфам и могут только сходить с ума». — Даже не сомневайся. Скоро увидимся, дорогой брат, — шепча в ухо, скользит руками по спине и целует.       Даби целует мокро, горячо, собственнически. Так, что сначала Шото теряется, миг наслаждается, а потом внутренности перекручивает кашей и всё съеденное за день просится наружу. А Даби это только нравится.       Он скользит языком во рту и глаза не закрывает – смотрит. И когда лёгкие горят, он отстраняется, со смехом глядит на скрученного брата и исчезает в темноте. Он никогда не прощается.       Шото совсем не чувствует запахи. Иначе сгибался бы в три погибели перед каждым альфой в Академии. Потому что именно это чаще всего происходит с омегами, пытающимися схлестнуться с альфами. У них были ингибиторы, но они помогали на короткий промежуток времени.       У Шото не было такой проблемы. Омега кровавой лужей валялся где-то глубоко внутри и оживать не собирался. По крайней мере, до переезда в общежитие.       Жить с десятком альф под боком – сложно или легко? Сложно, если у кого-то внезапно начинается гон: убогая так-то идея – поселить все три гендера без разделения. Но эти проблемы первое время проходят мимо Тодороки, пока однажды Шото не спустился на кухню попить воды.       Обычно, альф в гоне легко определить по тяжёлому запаху и слишком громкому дыханию. Бакуго же вцепился в бока, словно лев на охоте – внезапно, тихо, быстро. Шото успел только обернуться, как оказался вдавлен в кухонный гарнитур. — Где... где... — у Бакуго жутко горели глаза, как у дикой кошки в темноте, и от хриплого, голодного голоса бежали мурашки страха по коже.       Тодороки впервые не перед Даби, а кем-то другим, испуганно закрыл загривок. Внутри что-то дрогнуло и к горлу подступила тошнота. — Бакуго!       И пока кто-то из одноклассников (Киришима?) пытался удержать Бакуго на месте, Тодороки убежал в туалет, где снова, будто из-за голубых таблеток, блевал кровью. И снова ненавистно проклинал Старателя.       «Почему ты родила меня таким слабым, мама?»

***

      Вспоминая это сейчас, Тодороки пытается перестать дрожать. Телу жарко, но совсем не так, как от причуды. Жар другой: он поднимается откуда-то изнутри и тело потряхивает. На лагерь напали злодеи, а Шото... — Ты... Омега?       Тодороки смотрит на Бакуго и застывает, как кролик перед удавом. У Бакуго совсем как тогда, на тёмной кухне общежития, блестят глаза и трепещут крылья носа. Лицо словно темнеет и кривится в непонятной гримасе. — Значит, это из-за тебя, да, Двумордый? — тяжело говорит Бакуго и делает шаг.       Тодороки не понимает, но отшатывается и возводит между ними ледяную стену. Что происходит? Как он понял? Шото не может обдумать всё это и вынужден возводить ледяные глыбы вокруг, отбиваясь от одноклассника – из-за чего? Но тело быстро подводит и Тодороки падает, с жутким трепетом чувствуя подавляющий, густой, тяжёлый феромон Бакуго. Тот с рыком припечатывает голову в дерево за спиной и орёт в лицо: — Из-за тебя, ублюдок! Я думал, что схожу с ума!       А у Шото снова скручивает тело и кровь льётся по подбородку. Бакуго отшатывается и Тодороки рвёт. Тело словно хочет вытолкнуть через глотку все органы, а точнее то, что носило название «омега». — Эй... — Каччан! Тодороки!       Мидория рассказывает о нападении, о газе и лесе, горящем в синем огне. Тодороки тяжело дышит, зажимает рот и понимает, что Даби здесь. Что ему нужно?       Они не забирают Токоями, но забирают Бакуго. И в последний момент Даби втягивает в портал и Шото. Тодороки путается от стольких запахов, отталкивает руки Даби, но всё же проглатывает какие-то таблетки. Почему-то от беты Тойи исходит феромон альфы и этот запах пугает. Почему-то рядом с ним запах Бакуго кажется почти родным. Почему-то Шото впервые чувствует себя настолько беспомощным, что хочется рыдать. — Отпусти меня!       Руки Даби опутывают, словно змеи, и Тодороки дрожит, а ноги не держат. — Ну-ну, Шо-чан. Впервые чувствовать себя омегой и испытывать течку – так неожиданно, да? — насмешливо тянет Даби у уха и хрипло смеётся.       Прийти в себя Шото не успевает – оказывается перед связанным Бакуго. Альфа что-то вопит в намордник, Тодороки мгновение млеет от приятного запаха, а потом с ужасом чувствует что-то мокрое меж ног. — Он не знал, что вы истинные, — Даби хватает за волосы и открывает чистый загривок. — Но омеги должны принадлежать своим альфам.       Тодороки чувствует чужое дыхание на шее, почти слышит треск скоб от широко распахнутой челюсти и видит в глазах напротив чужие клыки, приближающиеся, чтобы поставить метку.