***
В их квартире есть аквариум с рыбками и кот. Пушистая тварь ластится к ногам Тодороки, на Бакуго смотрит косо из-за дивана, шипит, вскинув хвост трубой. Бакуго осторожничает, отталкивает Тодороки, переодевается в закрытую одежду – спасибо Тоге с её причудой – шрамы могли стать проблемой и рассыпать этот карточный домик. Повезло, что обоим удалось остаться с чистым личиком. Ладони впервые в жизни потеют так сильно и вызывают мелкие взрывы от всплесков эмоций. Продумывать всё наперёд – это вся его жизнь. От встречи с ВЗО до поступления в ЮуЭй и подрыва её изнутри. До краха от неведомого мира. Боль и злость, гнев и ненависть, надежды рождаются вспышками и так же быстро гаснут. Нет верного ответа, здесь шансы пятьдесят на пятьдесят и нервы шалят немерено. Оказался он здесь благодаря чьей-то причуде – будь то лишь сон или реальность? Ванильная сказка, сладкий сон. А если реальность? Пусть не причуда, а нечто другое? Очередная фантастика. Для причуды слишком объёмно, и этот другой Бакуго – для чего? Чтобы звери сердца сожрали без остатка. А если всё настоящее? От этого ничуть не легче. Затаиться и скрыться – один правильный ответ. На всё остальное шансы пятьдесят на пятьдесят и что там останется – одному богу известно. Стук в деревянную дверь настоящий, взволнованный голос за ней не кажется искажённой иллюзией, приглушённый водой крана: — Кацуки? Ты в порядке? До краха один шаг или резкий прыжок – нам ничего не остаётся, бездна уже раскрыла свою пасть в ожидании. Закрыть кран, открыть дверь и столкнуться лицом к лицу, толкнуть и прижать его к стене. Тодороки такой же высокий, шпала двумордая. В глазах лёгкая растерянность; рана, нанесённая матерью. «Скажи, почему ты такой хороший?» — Кацуки, ты... Замолкает, когда Бакуго кладёт голову ему на плечо. Тодороки, будто Бакуго что-то угадал, выиграл в этой безумной лотерее, прижимается ближе, обнимает, сцепляя руки за спиной. — Боги, — вздох усталый, — я так волновался. Я рад, что ты вернулся, — он нервно елозит подбородком на его плече. — Я даже немного испуган, что ты такой молчаливый, — лёгкий смешок. У Бакуго в мыслях прошлый Тодороки, тот, про которого ему рассказывал Даби, позже Рей, а затем встретил его в ЮуЭй. Холодный и отстранённый ледник, растаявший под натиском чужой доброты, ребёнок, которому не хватило любви. Слишком понимающий даже в его мире. А что же тогда здесь? Поэтому он был с ним? Мысли о другом Кацуки – это каролинский перец. И шанс пятьдесят на пятьдесят, временная передышка в бешеной гонке. — Я, ха... наверное, это даже звучит смешно, но... не знаю, что произошло. В одно мгновение я очутился в другом мире – чья-то причуда? Такое слишком даже для нас, не так ли? И там… мы не победили. Мир рухнул. Не знаю, сколько меня не было здесь, но там я был очень долго и... я забыл, я многое забыл о себе и о нас. Напряжение Тодороки чувствуется как струна, сам Бакуго в напряжении не меньше, на стене наверняка останется отпечаток от руки. Нитроглицерин пахнет жжёной карамелью, воздушными замками, правдой и ложью, тёплом и холодом. Верить нельзя, надеяться тоже, остаётся одно – тонкая нитка доверия. «Почему тебе должны верить, а, Кацу? Ты ведь больше не хороший мальчик.» — Я не понимаю... Нет, как так... Мы могли бы навестить Исцеляющую девочку или Ассоциацию. Кацуки, я... — холодные бледные руки толкают в сторону, Тодороки хочет видеть его лицо, хочет заглянуть в глаза и найти что-то своё, а Бакуго не отворачивается, ведь его волнение тоже настоящее. — Эм, может, всё-таки сходить в больницу? — Пха, ха-ха-ха, — Бакуго не может сдержать смех. Ответ до того обычный, будто стандартным шрифтом на листовке напечатан. Простой, неловкий, логичный. Ни пафосной речи, ни преувеличений, никаких фантазий наперёд. От этого легко как никогда прежде. Тодороки обнимает его снова, говорит уверенно: — Я помогу тебе всё вспомнить, Кацуки. Я буду рядом. Я буду рядом. Режет тупым ножом по сердцу, но злобный оскал не торопится вырваться наружу и сожрать. Бакуго чувствует, как хочет отпустить и плыть по течению, подгоняемый этим тёплым ветром. Ненависть затравленно смолкает.***
Здание безумно высокое. Люди метаются в стороны, здороваются, пачка бумаг разлетается по полу, а девушка, болтающая по телефону, спешно всё собирает. Агентство похоже на трудолюбивый муравейник, работают ради общей цели. Его радостно приветствуют со всех сторон, справляются о здоровье, говорят, как счастливы, что с ним всё хорошо. Бакуго-сан. Бакуго-сан. Бакуго-сан, как хорошо, что вы с нами! — Отдел по борьбе с домашним насилием, — Тодороки коротко улыбается, ведя ему экскурсию. — Это было твоей идеей. Тодороки рассказывает долго и много. Агентство досталось ему от ушедшего в отставку отца, а Кацуки стал соглавой. Бакуго в этой вселенной – ёбанный святоша. Спокойно и приветливо общается с журналистами и фанатами, занимается благотворительностью, держит агентство на коротком поводке, часто проверяя кандидатуры про-героев лично. И отрывается как обезумевший на преступниках. Бакуго, как прилежный ученик, изучает этого Бакуго: его повадки, манеры, привычки. Ловит мельком их главное отличие – огромный шрам на груди, жертва другого героя. И не может избавиться от назойливого чувства зависти. Такой должна была быть его жизнь. Восходящая страничка жизни, ступенька за ступенькой. Телефон пиликает, сообщение от матери: «Как ты себя чувствуешь? Ты не появился на телевидении, я беспокоюсь. Навестите нас?» Мама... Бакуго не может поверить, это тяжело, это злит, это... — Кацуки, тебе нехорошо? Рука Тодороки на его плече, десятки взглядов работников в спину, на телефоне трещина. Бакуго качает головой, взъерошивает волосы. — Давай вернёмся домой. Тодороки кивает, провожая его долгим взглядом. У них игра в кошки-мышки, слепое начало и подозрение, покрытое дымкой. Прятаться в чужой шкуре сложнее, чем кажется. Желание увидеть мать сильнее, чем когда-либо. У Бакуго чувство, что у него не осталось ничего. Прозрачный лифт плавно скользит вниз, за стеклом не разрушенный город, машины пролетают одна за другой, люди неторопливо прогуливаются, бегущих нет. Всё спокойно и мирно. До того славная сказка, что тянет блевать. — Динамит! Это Динамит! Дети окружают его слишком быстро, перекрывая путь к машине, машут руками и ручками, тетрадями, а один хватает за край кофты. Бакуго отступает назад, он не... Не надо, пожалуйста! Мама! Мама! Умоляю! Нет! Папа! Бегите! Всё взрывается, рушится, падает, всё тонет в надрывных криках. Среди огня, в какофонии звуков, он был смертью с косой. Он закрыл глаза свои и сердце его окаменело, дабы не видеть, не чувствовать. Он больше не плакал, как все эти люди, потерявшие всё. Он выбрал возмездие вместо прощения. Мы не могли быть счастливыми, Кацу, так почему бы не отобрать счастье других и не обратить весь мир в пепел? — Ребята, ребята, дядя герой немного болен, давайте в следующий раз? Тодороки улыбается, ерошит детские головы, подписывает их тетради разноцветными ручками. У Бакуго бешено бьётся сердце и желчь застряла у горла. Подбежавшие женщины запыхаются, кланяются, извиняясь. Дети сияют от счастья и машут им руками. Ребёнок вкладывает ему пачку молока в руку. — Выздоравливайте поскорее, дядя герой! Спасибо, что заботитесь о нас! — кричит мальчишка, убегая к матери. Бакуго смотрит им вслед долго, отчего-то злость пробирает, молоко брызгает во все стороны, пачка раздавлена. Если бы он смог отпустить, пережить свою трагедию и не ступить на кривую дорожку, стал бы его мир таким же? Глупость, какая же глупость. Желание увидеть мать трусливо поджимает хвост, прячется в закоулке. — Кацуки, ты как? — Я... «Кажется, мне нужно разобраться в себе» Дом Бакуго не покидает, мама пишет ему сообщения – он смотрит на них долго, крепко сжав кулаки. Знай она, чтобы она сделала? Накричала или ударила? Его навещают Киришима с Ашидо, с порога вручая в руки пакет с острым карри. Дэку является с семьёй – Очако и годовалым сыном. Очако рассказывает о своём недавнем посещении Тоги – скоро она закончит курс психотерапии. Пусть после этого И останется под заключением. Яойрозу связывается по видеозвонку – она остаётся близкой подругой Тодороки, немного ворчит на обоих и справляется о ситуации, после чего обещает что-нибудь найти – девушка в данный момент работала заграницей. Вечерами Тодороки расчёсывает его мокрые волосы после ванной, спрашивает о самочувствии. Бакуго не отвечает, спрашивая его о семье. Фуюми осталась с родителями, поддерживает мать, Энджи и Рей с трудом восстанавливают общение друг с другом, Нацуо женился, а Тойя... С Тойей всё сложно. — Шото, а как ты смог простить отца? Тодороки смотрит на него, в глазах читается удивление, он отводит взгляд в сторону. Бакуго действительно интересно, как он смог. — Я... не то, чтобы простил, а попытался понять? Знаешь, когда ты долго находишься далеко, чувства остывают. Он несколько раз чуть не умер, а я испугался за него, по-настоящему испугался. Он был тем ещё говнюком, но решил постараться исправиться. Поздно конечно, но... Где-то глубоко внутри меня есть ребёнок, который желает родительской любви, чтобы были и мама, и папа, и я вместе с ними. Он принял свои ошибки, а не отмахнулся от них. — Понятно. Как-то мягко ты с ним. — Хах, Нацуо здорово на нём отрывается. У нас было слишком много ненависти – я её отпустил ради себя. Он будет жить с этим, а я пойду дальше. Пойдёшь со мной дальше, Кацуки? Бакуго протянутую ладонь сжимает неуверенно, его руки беспощадно потеют. Отпустить ради себя? Это... Бакуго спит на диване в гостиной, старательно игнорируя взгляд Тодороки. Кошак быстрой тенью исчезает в спальне хозяина, с Бакуго на контакт не идёт, на что Тодороки поджимает губы и смотрит грустным взглядом. — Ведь это ты подобрал Мару. Звук убавлен до минимума, телевизор тускло освещает гостиную. Этот мир вызывает в нём слабость, желает расслабить и... отступить. Годы скитаний хотят вцепится в эту сладкую мечту и не отпускать. Вызывает волну вины перед бывшими одноклассниками, которые живы здесь и мертвы там. Бакуго понимает, что то школьное время было для него маленьким оплотом спокойствия. Только ситуация с Каминари была вынужденным долгом, а у него спалённый дотла остров ненависти. Ненависть уступает слабости как лопнувший воздушный шарик. Жадность скалится, желает присвоить всё себе. Только ничего из этого не принадлежит тебе, Кацу-чан, ха-ха-ха! Бакуго злость растирает меж пальцев, как пепел в воздухе своего разрушенного мира. Притворство въелось в его кровь и в ней же растворилось. Обретённый дом он отдавать не намерен, вцепится в него зубами, как изголодавшая пиранья. Дверь в спальню открывается тихо и легко. Кот отправлен за дверь. — Кацуки? — голос Тодороки хриплый от сна. Бакуго садится на край постели, кладёт руки на его лицо, водит грубыми пальцами по нежной коже. С Тодороки столько ошибок, что только попасться и пропасть. Бакуго хочет его себе, такого правильного и хорошего Тодороки Шото. Втереть его себе под кожу, отравится ядовитой правильностью, переломать старого себя и переродиться. — Ты нужен мне, Шото. С тобой я стану лучше, совсем как он. — Кацуки, о чём ты… С грохотом окно разбивается, на разбитой раме стоит настоящий Кацуки Бакуго. Весь покрытый грязью, его костюм висит лохмотьями, на лице зверский оскал. — Ах ты грёбаный ублюдок! Бакуго прикидывает мгновенно, мысли о воспользоваться Тодороки как щитом отбрасывает сразу, кидаясь на Кацуки взрывом. Глыбы льда падают к ногам. Воздух становится холодным, комната будто превратилась в склеп. — Молодец, Мордочка, мы всё же в жилом доме находимся, тупой ты кусок дерьма. Тодороки, в своей дебильно-милой пижаме голубого цвета, смотрит не на него. Смотрит на своего Кацуки, своего доброго и святого, идеального Кацуки Бакуго. Ха, конечно, ему с самого начала не было места в этом мире. Его дом это море крови и угасающая жизнь в чужих глазах. Бог разрушения на руинах. Разве этого он хотел? — Отправляйся обратно в ад! — Кацуки!***
Когда Бакуго открывает глаза, его встречает серое небо и запах гари. Он был привычным, он был пропитан им насквозь все те долгие годы, пока превращал героев в бесполезное мясо. Вместо высоток – разруха, вместо полных людей улиц – безликая пустыня, вместо родителей – две могильные плиты, а от Двумордого – пряди волос разного цвета, крепко зажатые в кулаке. Бакуго дома, где его никто не ждёт и никогда не ждал, вышвырнутый из иллюзорного сна... Или реального мира? Мир, в котором всё хорошо. Как в сказках с глупым концом, счастливым. Мир, который для него, Бакуго Кацуки, с живыми родителями, живым Двумордым, нерушимым кастом героев, закрыт и больше не существует. Как насмешка, мол, гляди, ты мог жить также счастливо, но родился не там, не на картине настоящей жизни, а на жалком наброске сгоревшей бумаги.