Les enfants du soleil

Шум военной техники и грязные улицы разбитых городов смешались в один истошный крик о помощи. Глупая и никому ненужная война поделила жизнь Хосока на «до» и «после», перечеркнув задуманные планы. С первым пролетевшим над головой снарядом закончилось всё, что он пытался построить на протяжении трёх лет. Весь маленький посёлок эвакуировали из-за близости к военным действиям, поэтому, скрепя сердце, всем пришлось собрать свои пожитки и двинуться в неизвестность. Пугающую и голодную неизвестность. Пока высокопоставленные чиновники и генералы амбициозно чертили на картах дальнейшие шаги наступления, предвкушая скорую победу, простые люди под громкий плач своих же маленьких детей умирали прямо на дорогах. Зачем воевали люди, по сути являющиеся одной нацией? Хосок тоже не знал. Его, как и всех остальных мужчин, снарядили формой и оружием, дав единственную команду — убивать. Три прожитых в страхе года оставили неизгладимый след на всём. Крепкий сон сменился непрекращающимися ночными кошмарами, яркая улыбка померкла и почти не появлялась на побледневшем лице, раненая пулей нога заметно хромала — из-за неё, собственно, Чона и отстранили от военных действий. Уже немолодых родителей вместе с младшими детьми смогла приютить у себя дальняя родственница из Китая, которая помогала отправлять короткие телеграммы в воинскую часть, где находился старший сын. Времени отвечать почти не было, но давать знать о том, что ты жив и скоро вернёшься, — важно. Мысли о родных и Юнги — единственное, что заставляло не броситься под одну из проезжавших мимо тяжёлых машин или не пустить себе пулю в висок. И всё-таки больше, чем за свою жизнь, Хосок боялся за хёна. Скорее всего, того насильно отправили военным доктором помогать солдатам в тылу. Или же он сам согласился. Как никак, а помочь своим людям, в рядах которых находится и Чон, — долг перед родиной и самим собой. Словно в тумане пролетели безумные годы. Садясь сразу после выписки из госпиталя на поезд, следовавший к родному посёлку, Хосок думал лишь об одном — вдохнуть хотя бы немного той жизни. Жизни, казавшейся сейчас далёким воспоминанием. Забинтованное бедро саднило и беспрестанно чесалось, пока Чон, стиснув зубы и нахмурившись, следил за меняющимися пейзажами за окном. Чем дальше поезд отдалялся от крупных полуразрушенных городов, тем спокойнее становилось на душе. Леса сменяли поляны и зелёные возвышенности — летнее солнце уж давно показалось на небе. Июнь неумолимо уплывал куда-то вдаль, давая возможность жаркому июлю сжечь дотла человеческие ошибки. Ошибки, разрушившие миллионы жизней. Шумный поезд напоследок звучно скрипнул по старым рельсам, выпуская из трубы клубы едкого пара. Ступив на безлюдный перрон, бывший солдат наконец почувствовал накрывшее с головой спокойствие. Из пожитков — потрёпанная сумка на плече и висевшее на тонкой цепочке серебряное кольцо. Остался ли их дом в целости? Изменившаяся в последний момент тактика, отодвинувшая войска на сотню километров, давала какой-никакой шанс. Страшнее всего было бы увидеть картину собственного убитого детства — такие же разрушенные жилые постройки и выкорчеванные снарядами деревья. С неизвестно откуда взявшимся оптимистичным настроем Чон заскочил в проезжавшую мимо продовольственную повозку, которая следовала из маленького городка в нужную сторону. С каждой минутой нарастало знакомое волнение, правда, не такое счастливое, как несколькими годами ранее. Сердце бешено колотилось, когда парень сошёл на нужном перекрёстке и двинулся по заросшей высокой травой просёлочной дороге. Вдалеке показались крыши деревянных домов, целых и невредимых. Впервые за долгое время на лице показалась еле заметная улыбка, а глаза вспыхнули когда-то потухшим огоньком надежды. Правая нога разболелась ещё сильнее, но, не взирая на боль и стёртые неудобными ботинками ступни, Хосок быстрее поковылял к знакомому деревянному дому. Кое-как перебравшись через шаткий забор, взору открылся до боли родной сердцу двор. Абсолютно нетронутый, только местами плотно заросший сорняком. Зайдя в приоткрытую входную дверь, парень сразу почувствовал затхлость и невыносимую духоту, поэтому, небрежно бросив около порога сумку, открыл окна, чтобы впустить в гостиную лёгкий ветер. Пыльные половицы скрипели под ногами, а над потолком блестела густая паутина. Будто здесь никто и не жил раньше. Осмотрев нижний этаж и убедившись в его целостности, Хосок поднялся на родную мансарду, где было ещё душнее, чем внизу. Распахнув единственное окно, парень окинул взглядом свою комнату. Голый деревянный пол и стоявший в углу низкий письменный стол с разбросанными на нём бумагами — всё, что напоминало о прошлой жизни. В небольшом старом шкафчике около стола лежали книги, которые так и не удалось отдать Юнги. Сердце снова больно кольнуло из-за воспоминаний о хёне. Его тёплые красивые руки, аккуратное лицо, горячее дыхание и нескончаемые рассказы под тенью ив. Его бездонные глаза, нежные объятия и искренние чувства. Их потрясающее лето, их переплетённые пальцы, их вино из одуванчиков. Сев на пол, Чон прикрыл глаза ладонями, старался остановить подступавшую к горлу истерику. Мутный взгляд снова мазнул по неубранному столу и почти незаметному невооружённым глазом выдвижному ящику. Вспотевшие ладони судорожно вытерли успевшие намокнуть от слёз глаза. Открыв полный бумаг ящик, Хосок заметил лежавшее сбоку знакомое маленькое письмо. «Вскрой печать, когда меня не будет рядом очень долго, и ты будешь сомневаться в том, жив ли я», — мигом пронеслось в голове, руки предательски задрожали, когда парень взял в них оставленную вещь. Проведя пальцами по красной печати, Хосок вскрыл конверт и достал сложенный пополам лист бумаги. Длинный сплошной текст был написан знакомым каллиграфическим почерком. «Если ты открыл это письмо, следуя моему указу, значит, всё произошло именно так, как я и предполагал. Если ты это читаешь, значит, всё ещё жив, а это самое главное. С самого начала отец знал, что война рано или поздно наступит, остальное — лишь вопрос времени…» Чон удивлённо распахнул глаза. «Получается Юнги-хён знал о войне всё это время? Почему тогда не рассказал?» — в смятении дочитав первые строки, озадаченный парень приступил к следующим. «Однако я до последнего надеялся (и всё ещё надеюсь, пока пишу это) на чудо и благоприятный исход событий, поэтому не хотел тебя заранее тревожить. Когда начнётся война никто не знает, и в любой момент она может нас разъединить. Сейчас же первый вопрос, который скорее всего беспокоит тебя — где я. Неофициально я уже подписал контракт на врачебную помощь в тылу и вследствие этого вынужденно брошу учёбу на неопределённый срок. Если ты читаешь это в самом разгаре войны, то, возможно, нам даже доведётся встретиться. Надеюсь, живыми. Если всё-таки судьба будет столь благосклонна, то ты откроешь письмо (если оно не затеряется) по окончании военных действий. Где меня искать тогда ты знаешь и сам; после того, как я отдам тебе конверт, мы наверняка обговорим этот вопрос…» «Разве мы такое обговаривали?» — Хосок отвёл задумчивый взгляд в сторону открытого нараспашку окна. Тёплый летний ветер закружил витавшую в воздухе пыль, поблёскивающую маленькими точками в душной комнате. Звёзды. Вечер у реки. Ню Дан и Чжи Нюй. Созвездие Лебедя. Мост. Жёлтая поляна. «Мог ли именно это иметь в виду хён? Но это же невозможно и абсурдно! Как он может быть сейчас на этой богом забытой поляне? Или он имел в виду что-то другое?» — Хосок снова опустил глаза к тексту и продолжил читать, пытаясь не обращать внимания на трясущиеся руки. «Знай, что я найду тебя любой ценой. Попробую узнать, в какую часть тебя распределили и попытаюсь связаться, но обещать ничего не могу. Иначе говоря, это письмо — послание в будущее, которое я заранее передал тебе. Доверься мне. Ты — моё солнце, которое освещает мне дорогу, и я непременно найду его луч в самой кромешной тьме. Однажды эта тьма уже подкралась слишком близко, но в этот раз я не позволю ей этого сделать. Я никогда не рассказывал эту историю, потому что не хотел омрачать потрясающую беззаботную атмосферу. Можешь ли ты вспомнить, когда твой хён грустил и не улыбался в ответ? На самом деле, было ужасное время, когда пожирающая изнутри меланхолия чуть не разрушила мою жизнь…» И вправду, Чон не мог вспомнить ни единого раза, когда Юнги был чем-то удручён или расстроен. Слёзы тоже очень редко блестели в уголках его глаз. Оказывается так было не всегда? Неужели жизнь хёна не такая интересная и сказочная, какой она всегда казалась Чону? «Страшные отголоски Второй мировой войны вкупе с её не менее страшными последствиями сильно подкосили и так хрупкое здоровье. С каждым днём чувство тревоги и собственный водоворот мыслей всё больше и больше давили на моё самочувствие; не помогали лекарства, книги и многочисленные приёмы у врачей. Сейчас об этом тяжело говорить, но однажды ноги привели меня к высокому обрыву, уходящему прямиком в морскую пучину. Держа какой-то посредственный французский роман, чтобы в который раз попытаться хоть на минуту отвлечься и скрасить своё состояние, я увидел на горизонте необычайно красивое закатное солнце. Вода под ногами будто бы манила и заботливо предлагала покончить со всеми моими терзаниями. Переведя взгляд вниз и открыв страницу с закладкой, ветер случайно перелистнул её почти в конец книги, где в глаза бросилась до жути сентиментальная реплика главной героини: «Tu es mon soleil, j’en brûle». Снова взглянув на солнце, в голове ленно мелькнула мысль дать себе самому последний шанс. Когда я покидал Европу, в моей хандрившей голове безостановочно крутилась мысль о том, что всё это было напрасно. Но спустя несколько дней после приезда по чистой случайности я выглянул во двор и заметил двух незваных гостей. Увидел ли я тогда тот самый луч? Нет. Я увидел целое солнце, от которого повеяло летней безмятежность и пьянящим жаром…» По щекам потекли горячие слёзы, тяжёлые капли падали на сухую бумагу, оставляя мокрые солёные следы на краях письма, раненая нога нещадно зудела от открывшейся раны. Помутневшим взглядом Чон цеплялся за расплывающиеся символы, пытаясь осознать прочитанное. «Возвращаться первым летом обратно в Европу было сущим адом, поэтому, чтобы скоротать время, пришлось загрузить себя работой. Но несмотря на это, я успел найти момент и заказать парные серебрянные кольца с той самой цитатой из книги. Не слишком романтично теперь получается, правда? Однако для меня тот момент стал переломным, и в этих кольцах мне бы хотелось навсегда оставить те страшные годы, утопить их в нашем потрясающем жёлтом вине и потерять на бескрайней цветочной поляне. Прошу, только не бросай меня. Живи и следуй по дороге, вымощенной нашими жёлтыми цветами». Кое-как поднявшись с пола, на ватных ногах Хосок спустился по лестнице, всё ещё крепко держа в руках лист бумаги. Оставив дома сумку и ботинки, парень вышел на улицу и закинул голову вверх, прямиком к пушистым белым облакам. Черепная коробка болезненно гудела от слёз и кипевших ураганом эмоций, которые истошным криком вырывались из осипшего горла. Его хён, так же как и он сам, стал жертвой последствий бесчинств людей, возомнивших себя судьями. Неужели из-за них нужно отказаться от собственной свободы и счастья? Глупость. Ужасная глупость — это то, что совершают люди ради своей алчности и желания разрушать. Неужели кто-то заслужил такой учести — стать незначительной пешкой и отдать своё личное счастье в чужие грязные руки? Чем дальше уходит технологический прогресс, тем больше мы отдаляемся от истины. Деньги заменили понятие счастья, любви, жизни одних людей ценятся теперь выше других; что нас ждёт впереди? Когда-нибудь человечество станет жертвой собственного эгоизма и ограниченности, заведших его в тупик. Босые ноги бежали по всё той же знакомой дороге. Истёртые до мозолей, истерзанные в кровь ступни касались зелёной травы, обагрившиеся бинты на ноге тянули кожу и прожигали всё тело невыносимой болью. Нужно бежать. Бежать, словно в последний раз, с опустошённой душой, щипавшим глаза отчаянием и зажатой в ладони последней глупой надеждой; нестись, будто впереди есть то, что сможет исцелить одним невесомым касанием; спотыкаться, падать и вставать, чтобы добраться до обрыва. Обрыва, либо уходящего в тёмную пучину с острыми скалами, либо расстилающегося мягким жёлтым покрывалом. С каждым тяжёлым шагом колени норовили подкоситься и прекратить двигаться, поэтому приходилось хватать голыми руками деревья, сдирая кожу с ладоней. Мыслей не осталось, голова отяжелела, и свинцом налившиеся веки опускались на красные воспалённые глаза. Что осталось от той лёгкости духа и тела? Можжевеловые кусты цеплялись за грязную одежду, пытаясь отодвинуть непрошеного гостя от скрываемой ими долины. Шаг — и яркое солнце ослепило болевшие глаза, с непосильным трудом пытавшиеся зацепиться за любое движение перед собой. Где же жёлтые цветы? Вместо них полосами исчертили поляну седые головы пушистых одуванчиков. Чуждых, других, совсем не тех, которые они собирали три лета подряд. Ещё не до конца помутневший разум приказывал остановиться, но ноги сами шагнули в пустоту. Парень споткнулся и, цепляясь за камни и ветки, больно полетел прямиком вниз. Он должен был оказаться на чудесном мосту, который соединяет два далёких берега, но вместо этого лежал на своих сгоревших дотла чувствах. Бессильной куклой завалившись на бок и подняв высокие клубы пыли, Чон с засохшими на щеках слезами устало закрыл глаза, уносясь в блаженное забытьё. Разлепить веки удалось только с наступлением ночи. Ушибленный затылок монотонно ныл и зудел, образовавшая корка крови неприятно тянула кожу. Перевернувшись на спину, мутный взгляд уставился на полную луну, фонарём освещавшую сокрытую лесом поляну. Усилившийся ветер сдувал круглые седые головы одуванчиков, увлекая их невесомые зонтики в вязкую темноту. Одна рука потянулась к висевшей на шее цепочке, пальцы с силой сжали тонкое кольцо, пока вторая лежавшая на земле рука сминала свёрнутый лист бумаги. «Это всё? Вот так должно всё закончится?» — горько усмехнулся про себя Хосок, вглядываясь в ясное звёздное небо. Смешно было надеяться на что-то, сломя голову побежав сюда с раненой ногой и этим глупым письмом в руках. Не осталось ни сил, ни желания подниматься. Выцветшие воспоминания о вине и жёлтом лете покрыли серую поляну плотным туманом. Усталость снова сковала тело и погрузила в беспокойный сон. В поначалу мутном сне ничего нельзя было различить, чувствовались лишь тепло и знакомый камфарный запах. Нет, не противных больничных медикаментов. Розмарин вперемешку с утренней свежестью. Опираясь спиной на ствол дерева, Чон увидел, что в одиночестве сидел в море цветов. Жёлтых цветов. Нога не болела, под бежевыми штанами не чувствовалось никаких бинтов, затылок перестал саднить. Чистые руки без ссадин и ран касались лепестков росших рядом одуванчиков. Кроме них и большого дерева позади ничего не росло. Тогда откуда тот странный запах? Вскинув голову, Хосок уставился на голубое небо, к горизонту становившееся пастельно жёлтого оттенка, сливаясь таким образом с бескрайней поляной. Повернувшись всем телом к толстому стволу раскидистого дерева, длинные ветви которого образовывали на земле круглую тень, парень медленно скользил взглядом всё выше и выше. Среди огромных веерообразных зелёных листьев мелькнуло белое пятно. Прищурившись, Чон неожиданно замер и уставился на человеческую фигуру, свесивши ноги устроившуюся на широкой ветви. Улыбающийся Юнги, одетый во всё белое, смотрел своими лисьими глазами на сидевшего внизу юношу. «Его волосы тоже… белые?» — Хосок даже не успел осознать происходящего, когда хён оказался прямо перед ним, всё ещё улыбаясь. Фарфоровая кожа вкупе с полностью белым нарядом превращала старшего в какое-то волшебное существо, совсем не похожее на человека. Язык не хотел слушаться, поэтому, приоткрыв рот от изумления, Чон по-дурацки пялился перед собой, удивлённо хлопая ресницами. Мин сел на колени и посмотрел тонсену в глаза. «Я нашёл тебя?» — тихо спросил Юнги и приблизился к уху младшего. И затем… лизнул? «Хён что, только что лизнул моё ухо?» — парень попытался отстраниться, но тело не могло пошевелить ни единым мускулом и сбросить с себя чересчур странно себя ведущего хёна. Неожиданно одуванчики разом вспыхнули огнём, горячее пламя опалило кожу лица, вырывая из горла Хосока испуганный крик. Глаза распахнулись, яркий дневной свет ударил по чувствительной сетчатке, всё ещё покрасневшей от недавних слёз. Рядом слышалось какое-то шуршание и скулёж. Повернув голову в сторону, Чон увидел чёрно-белую собачью морду около своего лица, которая, высунув розовый язык, возвышалась над лежавшим человеком. — Хоши? Это ты? — осипшим голосом произнёс парень и протянул руку псу. Тот лизнул израненные пальцы и громко залаял, отпрыгивая в сторону. Заметив краем глаза появившуюся из ниоткуда тень, Хосок сглотнул вязкую слюну и с гулко забившимся сердцем посмотрел наверх. — Нашёл, — нежные руки хёна обхватили чужие щёки, по которым опять потекли слёзы, — mon soleil. В его тёмных омутах заблестел яркий солнечный день и поплыл дурманящий летний зной, а в отражении тонкой нити чистого серебра мелькнула дрогнувшая на губах улыбка.

Июньские зори, июльские полдни, августовские вечера — все прошло, кончилось, ушло навсегда и осталось только в памяти. Теперь впереди долгая осень, белая зима, прохладная зеленеющая весна, и за это время нужно обдумать минувшее лето и подвести итог. А если он что-нибудь забудет — что ж, в погребе стоит вино из одуванчиков, на каждой бутылке выведено число, и в них — все дни лета, все до единого. Рэй Брэдбери. «Вино из одуванчиков»