Сделано в Польше

      Марсель ходил от одного окна гостиной к другому, не в силах остановиться.       Огонь в камине давно угас, редкие угли тлели и мерцали в полумраке. В пасмурный день и без того небольшие окна не пропускали много света.       Герр Клопп заглядывал в комнату каждые полчаса и просил его съесть хоть что-нибудь, иначе его старое сердце не выдержит. И оно не выдерживало вот уже двадцать лет подряд, потому что Марсель никогда не делал чего-то против воли.       Уже седой дворецкий тяжело вздыхал каждый раз, как в первый, и удалялся к себе в кабинет или на кухню, разгонять остальных слуг. Один мальчишка-лакей как-то проскользнул в кабинет и слёзно умолял господина Шмельцера позавтракать, иначе Герр Клопп никому не даст и чаю выпить. С тех пор обязательные приемы пищи Марсель не пропускал, но от навязчивых попыток старика откормить его в остальное время отбивался как мог.       Стоило двери за ним хлопнуть, как Марсель снова вытащил из-под рукава свитера браслет, потёртый, с торчащими нитками и выцветшим рисунком. Плетеные косичкой завязки давно оторвались и были заменены цепочкой, теперь серо-рыжей. Ранее яркий красно-белый узор теперь был почти равномерно коричневым и никакой границы между цветами и листьями не осталось.       Шмельцер погладил тёмное пятнышко на самом краю. Буквы стёрлись, но он все ещё мог обвести их по памяти. Прижал запястье к лицу и вдохнул -- персик, кисло-сладкий, но ещё, если дышать глубоко и долго и закрыть глаза, пряный, масляный запах. Но его Марсель, наверное, выдумал.       Машина просигналила за окном, и последний из семьи Шмельцеров оказался не готов к тому, к чему вот уже неделю готовился.       Сердце стучало в горле, щеки горели, он пытался сглотнуть вязкую слюну, но давился собственным языком. Если бы Клопп не пришел и не повел бы его под руку к двери, Марсель не сдвинулся бы с места.       Через витражные вставки по бокам от двери видно было двух мужчин.       Дворецкий поставил господина поровнее и бросился к двери, забыв про приличия. Он распахнул её и, не дожидаясь никого и ничего, схватил того мужчину, что повыше, и сгрёб в объятья, покачиваясь с ним с ноги на ногу на границе между прихожей и крыльцом.       -- Мальчик мой! Ты так вырос! Скоро я буду меньше, чем ты!       Мужчина положил голову на плечо дворецкого и избегал смотреть куда-то кроме пола, но уголки губ у него чуть заметно дергались.       Сопровождающий совсем не тактично дёрнул его за ворот рубахи назад и отцепил от старика. Клопп расправил плечи, набрал в грудь побольше воздуха и даже поднял вверх тот самый палец, которого боялись все слуги, указательный, чтобы отчитать грубияна, но Марсель оказался быстрее.       Он в два широких шага оказался у двери и плечом потеснил дворецкого. Сердце больше не стучало как отбойный молоток, в голове было тихо и пусто, и слова вытекали из него сплошным, неудержимым потоком:       -- Да как Вы смеете так с ним обращаться?! Я напишу Вам рекомендацию, что с такими повадками Вы работать можете, разве что, в зоопарке, будете там оттаскивать посетителей от аллигаторов. А пока Вы на моей территории, я прошу быть предельно вежливым, если не хотите опозорить своих работодателей или потерять работу, понятно?       Мужчина в синем комбинезоне и такой же кепке ничуть не поменялся в лице, но руку убрал и чуть резче, чем следовало, протянул Марселю планшет и стилус.       -- Распишитесь, -- буркнул он.       Шмельцер пробежал взглядом по всем полям и, кивнув сам себе, оставил подпись внизу. Он вернул планшет и схватил второго мужчину за руку, потянул его на себя мягко, но уверенно. Тот повиновался.       Доставщик хмыкнул и, поправив кепку, попрощался. Герр Клопп закрыл за ним дверь.       Трое мужчин оказались в тесной прихожей. Один все ещё смотрел в пол. Двое -- на него.       Было так тихо, что ход маятника в гостиной бил по ушам.       Марсель все ещё держал чужую руку в своей.       -- Влади, посмотри на меня.       Он повиновался.       Как в последний день, красные глаза, блестящие от слёз, лоб в морщинах, только теперь они глубже, ноздри широко раздуваются с каждым вдохом, губы, сжатые в тонкую линию, дрожат.       -- Лукаш Пищек вернулся домой! Такой праздник! Я прослежу, чтобы обед подавали поскорее, -- Клопп, будь он помладше, наверняка шел бы вприпрыжку.       Когда шаги совсем стихли, неясно было, кто подался первым, но нос Марселя впечатался в шею Лукаша, он тихо зарычал. Мужчина тёрся щекой о чужое плечо и шею, иногда задевал кожу губами и, словно обжёгся, поджимал их.       Пряный и масляный -- всё, как Марсель помнил. Гвоздика и чёрный перец, корица и паприка. Ему всегда хотелось есть, когда Лукаш был рядом, но только с годами он в полной мере осознал, что это был непростой голод. Он не удержался и лизнул кожу у основания шеи, там, где запах был сильнее всего. Солёная, острая, сладкая.       Лукаш застыл. Он уговаривал себя, заставлял отвернуться, но не мог. Совсем чуть-чуть же не считается? Кончиком языка, один раз, вот так, быстро--       Он был совсем как сочный, мягкий персик. Румяный и ароматный. Слаще сахара, лучше сахара. С кислинкой, которая так и кричит: "я могу быть милым, но не наглей". Если его мягкую и шероховатую кожу прокусить, из него тоже польется сок, и Лукаш выпил бы его до капли.       Марсель не сдержался и простонал, тут же затыкая рот собственной рукой, когда чужие зубы только задели шею. Он уже чувствовал, как дрожат колени, и сжал грубую ткань рубахи в кулак, держась на ногах из последних сил.       Пищек, почувствовав это, а может, просто потеряв голову, подхватил его под поясницу и поперек спины, прижимая ещё ближе к себе.       -- Влади...       -- Марек, ты--       Но Герр Клопп, подкравшийся незаметно, растащил их за воротники, как шкодливых котят. Никто не решался смотреть в его смеющиеся глаза.       -- Обед подан, в этот раз можете не переодеваться, но к ужину оба выйдете в костюмах.       На этом он отпустил их и направился в столовую, ожидая, что за ним последуют.       Мужчины переглянулись. Каждый из них скользнул взглядом к собственным невидимым меткам.       Марсель улыбнулся.