Сделано в Польше

      Эта история произошла давным-давно, во времена, когда человек еще не знал, что такое беспроводной интернет и чипсы—       Не смейся.       Так вот, о чем это я? Эта история—       Да что ты будешь делать?! Сам просил сказку, вот теперь лежи, молчи и слушай. Иначе я уйду, и сам ты себе её будешь рассказывать, усёк? То-то же. Ладно, опустим вступление, перейдем сразу к делу.       Утренний базар кишел покупателями – женщины хлопотали к ночной трапезе, сбивали цену на овощи и расталкивали друг друга на пути к лавке со специями. Пёстрые холмики зиры, куркумы, паприки и перца таяли на глазах, а мальчишки в худых рубашонках подтаскивали купцу мешки, из которых тот важно и уверенно подсыпал ещё. У счастливого человека раскупили все лепёшки ещё до девяти, и он, воздав хвалу Аллаху, собрался и ушел домой, чтобы посвятить себя молитве. Иные только мечтали о таком подарке, но и у них брали посуду, шелка, сладости; сумки их звенели всё громче, а улыбки становились всё шире. Вскоре на базаре не осталось свободного места — всё заняли спешащие покупатели. «Двадцать!», «Да где это видано?!», «Десять!», «Нет, пятнадцать!», «Грабёж!» — кричали то тут, то там. Толкотня и куча отдавленных башмаков. Купцы только и успевали, что передавать свертки из рук в руки и складывать грубо отчеканенные монеты в кошель. Солнце еще не воссияло над узорчатой стеклянной крышей, а столы ломились от товара.       Матс, – назовём его Матс—       Ой, нашелся мне тоже умник! На кой черт ему арабское имя, если это сказка, скажи? Я это сочиняю, и мне решать, как его звать будут! Одну книжку у Марселя упёр, и уже эксперт. Не зуди. Давай, зубами к стенке и спи уже.       Так вот, Матс невозмутимо точил крохотный зелёный, а может и не зелёный, кто его разберет в тени, камень, размером не больше виноградной косточки. Спешить ему было некуда. Всё самое лучшее успела унести не та суровая женщина в шафрановом платке, прижимающая к себе трещащую корзину, а он сам — рано утром, когда купцы только готовили свои лавки, он щедро заплатил им за еще горячие лепешки, сочные персики, свежие яйца, крупный рис, аппетитные вырезки и самые невероятные сладости.       Не мои это проблемы, что ты есть хочешь. Нечего было вместо ужина шастать. Вот до утра терпи.       Матса не донимали люди. К нему вообще редко приходили — за работу он брал достаточно, чтобы хватало надолго, и делал её качественно, чтобы продолжали приходить. Его лавка была в конце базара, а потому там было тихо.       Вот, жуй и слушай.       Голоса стихали, дышать стало легче, цветы и райские птицы слетали с витражной крыши базара на землю, нагретые полуденным солнцем. Матс отбросил в сторону железную фигню и что-то спрятал в карман. А что — потом по сюжету дойдешь.       Что значит скучно? А чего тебе надо? Принц? Зачем ему быть принцем? Он ювелир, делает всякое блестящее, это ахуеть как интересно. И вообще, не нравятся мои сказки – не слушай. Всё, спи.       — Да ладно тебе, — Роб схватил Лукаша за руку, когда тот попытался встать. — Ну что там дальше было?       Пищек упал обратно на продавленный матрас и сгрёб парня в объятья, взъерошивая все еще влажные после душа волосы, которые завтра точно будут у него торчать во все стороны.       — А у Матса была волшебная птичка-Марка, которая обращалась человеком, только если подарить украшение. И Матс всё задаривал пернатую колечками, да браслетиками. Та его своим вниманием одаривала и обратно, в перья. А как-то раз лавку Матса сожгли, а пока он разбирал пепелище, обокрали дом, оставив только птицу. Позавидовал кто-то. Матс отчаялся было. Но птица-Марка обратилась человеком. А я говорил, что птица мужик? Красивый и самовлюбленный, вот, но чужое горе прочувствовал. И снял Марка все свои побрякушки и отдал Матсу, сказал, пусть он их продаст, и на эти деньги покинут они этот гнусный город и будут жить душа в душу далеко-далеко, пока смерть не разлучит их.       — Нелогичная птица, — Роберт зевнул и ткнулся носом в чужое плечо. — Чего он этого Матса морозил тогда?       — А в этом и мораль сказки. Никогда не знаешь, чего от людей ждать. Враг тебе руку помощи протянет, а друг — нож в спину воткнёт.       — И как тогда?       — Чего?       — Жить. С людьми.       Лукаш катнул уже почти спящего ребенка на другую сторону матраса, подоткнул ему одеяло и, воровато оглядевшись, поцеловал в висок.       — Как-то так.       Когда в ответ раздалось сопение, Пищек встал с дивана и вышел из комнаты, прикрывая за собой дверь.       Подумать только. Семнадцать лет пацану. Сказку на ночь захотел. Умрёшь, а.       Прошлепав босыми ногами по паркету, Лукаш протиснулся в спальню сквозь приоткрытую дверь, чтобы петли лишний раз не скрипели.       Марсель лежал на боку, укрытый простынёй, так же, как Пищек оставлял его еще полчаса назад.       — Ребенок уснул?       Лукаш стянул с себя штаны и футболку.       — Ребенок ахуел.       Марсель затрясся. Смешно ему.       — Ты его дольше воспитывал.       — И?       — Это больше твоя вина, чем моя.       — Ой, спи уже.       Пищек навалился на Шмельцера со спины, придавил собой к постели и уснул, только его голова коснулась подушки.