Роман с цветами

      Я взял отцовский триммер, встал возле раковины и безжалостно провел дорожку «единичкой» от самой линии роста волос на лбу до затылка, ровно посередине головы: чтобы уже некуда было отступать. Волосы — не руки, отрастут. Пусть летят себе в раковину, покидая плешивую голову, дурацкую, как моя жизнь. Мне казалось, что побриться налысо — лучший способ начать все с нуля. Когда я закончил, то еще долго разглядывал фиолетовый синяк от цепких пальцев Егора на плече. Двоюродный братик не церемонился, узнав обо мне вчера кое-что новое. Кажется, прошлым вечером он ничего не соображал. Интересно, теплится ли вообще в его светлой головушке хотя бы капелька интеллекта?       Но не только Егор достал меня окончательно. Достали эти ласковые улыбки окружающих, пальцы в завитках моих волос, непрошенные прикосновения, умиление моими веснушками. «Ах, какой ангелочек», — с самого детства нахваливали случайные встречные бабушки в автобусе или продавщицы, когда мама таскала мелкого меня с собой на рынок за покупками. Характером я весь пошел в нее — нежную, заботливую, одухотворенную, а вот комплекцией — в отца. И чем взрослее становился, тем меньше казался себе ангелочком: где вы видели купидончика метр восемьдесят пять с косой саженью в плечах? Сам себя я ассоциировал скорее с неуклюжим медведем, но никак не с сердечками и солнышками. И так ненавидел все эти уменьшительно-ласкательные прозвища.       С детства был любимчиком, милым мальчиком, кудрявым зайчишкой, лапушкой. А вырос петушком. И после того, как признался родителям в своей возможной гомосексуальности, казалось, они теперь будто норовили залезть мне не только в голову, но и в душу. Désolé, * родные мои, я не специально, честное слово. Единственная девочка, которую я любил и буду любить, и только на правах законного родственника, — это моя сестра.       Еще в средних классах, когда все мальчики тайком дарили валентинки нашей практикантке по русскому, я с замиранием детского сердечка взирал на то, как учитель рисования водил кистью по моему листу. Это был мужчина средних лет, всегда одетый с иголочки, будто он только что вышел из Третьяковки, а следом, сразу после школьного урока, у него запланирован какой-нибудь аукцион. Но меня тянуло к Андрею Владимировичу не из-за его костюма. Почему, я понял намного позже, а тогда это было лишь детским восхищением. Каким-то образом он всегда знал, кто в каком настроении, мог поддержать, подсказать что-то, но никогда не критиковал и не ругал. Ко всем ученикам он обращался на «Вы». «Я буду относиться к вам так, как хотел бы, чтобы вы относились ко мне, — сказал он на одном из первых занятий. — Но если кто-то посмеет проявить ко мне неуважение, пеняйте на себя».       Изо и черчение не были у нас самыми важными предметами, но все, у кого вел Андрей Владимирович Краснов, готовились к его урокам будто к ЕГЭ. Потому что чужие старания он поощрял так, что каждый ученик чувствовал себя центром вселенной. Все это время я затравленно молчал, завидуя девочкам, обсуждавшим на переменах свою платоническую симпатию к художнику. Краснов уволился из школы, когда я перешел в восьмой класс. Говорили, что он уехал работать куда-то в Европу. Мы узнали об этом после летних каникул, и весь сентябрь я пытался смириться с тем, что больше его не увижу. Каждому ученику он оставил письмо, где написал прощальное напутствие. Сколько же листков он извел, сколько времени потратил на нас? И никому не оставил повторяющихся строк. А письмо мне было на французском. Больше ни у кого из класса — только у меня!       Французский и немецкий у нас в школе шли вторыми языками с пятого класса, и я слабо владел им. Достойно перевести его послание я смог лишь когда отучился в университете на факультете филологии и журналистики. Я бы мог перепечатать слова, перевести с помощью интернета, но мне хотелось сделать все самому, хотелось стараться для него, пусть даже он об этом никогда бы уже не узнал. В прошлом году, уже на пятом курсе перед госэкзаменами, я наконец достал из глубин письменного стола давно забытый уже конверт, что хранил все это время, и снова с трепетом читал строки, выведенные рукой художника почти десять лет назад.       Что мог учитель написать четырнадцатилетнему подростку? Вот и сегодня я открыл то письмо, чтобы снова пробежаться по нему глазами:       «Я тебя вижу. Твою суть. Вижу твою красоту: не внешнюю, а внутреннюю. Не прячь ее от тех, кто будет ее ценить, но не давай разрушить другим, которые привыкли все ломать. Ты сильный, не бойся, если будешь падать и будет больно — ты справишься. Встанешь, расправишь плечи, которые со временем станут шире и крепче, и однажды ты сможешь подставить кому-то своё. Я вижу, каким ты станешь, как полюбят тебя люди, способные разглядеть крылья за твоей спиной. Не бойся этой любви. Мы — другие, нам всегда будет тяжело, но любовь не видит пола. Она видит Человека. Поэтому старайся им оставаться всегда, а остальное — не важно. Другой Человек найдет тебя рано или поздно, разгладит твои перья, залечит все, что было сломано, и ты полетишь. И больше никогда не упадешь.       Помни, что для кого-то Рома — это просто имя в бескрайнем людском потоке. Кто-то всегда будет видеть в тебе скромную милую ромашку. Кто-то увидит интересный приключенческий или любовный роман. А для кого-то Roma — целый древний город, величественный и неподвластный никаким бедам. Так что ищи свой путь и будь счастлив, Рома Полянский, и никогда не переставай мечтать. А.В. Краснов»       А я не хотел ничего, с тех пор, как уехала Марго. Маргарита, моя любимая сестричка, вдохновение нашей дружной семьи, отправилась создавать свою собственную, и не с кем-нибудь, а одним из моих хороших друзей. «К лягушатнику своему в гейропу», — живописно прокомментировал Егор, когда моя мама рассказала ему, что Рита выходит замуж. Mon cher cousin вообще мнил себя мастером давать всему точные характеристики. И после вчерашнего стал называть меня не иначе, как «сраный глиномес», больно сжав плечо и прошипев, что больше знать меня не желает. А начиналось-то все с банального разговора, который, как я надеялся, будет по душам. Но получился только по больному.       — Ты чего такой кислый, Ромео? Лимон в жопе застрял? — насмешливо спросил вчера Егор. Тактичностью и высоким слогом он похвастаться не мог.       — У меня все в порядке, спасибо, что поинтересовался.       — Паришься, что Ритка уехала? Ну ты же видел, к чему все у них шло. Как там его, жомапель?       — Его Жюльен зовут. Ты же в курсе, зачем издеваешься?       — А, точно, что-то такое съедобное. Я просто забыл, он с курицей или с грибами?       — Дурак ты, Егор. Кстати, ты знал, что на французском «Егор» звучит как «башмак»?       — Пиздишь?       — Pas du tout!       — Точно пиздишь, да и хрен с тобой.       Мы сидели в моей комнате, и Егор лениво листал каналы на телевизоре. Как обычно, после университета он заваливался к нам в гости или в магазин, который был в этом же доме рядом со студенческим городком — прибыльное место. Когда я еще учился в выпускном классе, отец открыл небольшой цветочный бизнес. До этого он много лет работал в транспортной компании и неплохо научился координировать дела, нахватался контактов. А флористика была давней мечтой моей мамы. К сожалению, мы тогда и не подозревали, что красота — это лишь верхушка айсберга, и к восхитительным букетам нужно прибавить больные ноги, изодранные руки, вечные простуды из-за холодильников и психоз из-за покупателей. Но когда втянулись, уже поздно было жалеть. Любая красота требует жертв, и, конечно, жертвами стали мама, Ритка и я. За первый год я научился отличать кенийскую розу от эфиопской, каллы от коал и знал, что гипсофила, пистация и скабиоза — это не названия болезней и не ругательства.       Когда я поступил на первый курс, родители рискнули, продали всю недвижимость, что досталась в наследство от бабушек, и купили большую четырехкомнатную квартиру в том же доме, где арендовали помещение под магазин. Так нам было удобнее вести дела, можно было в любое время дня и ночи прибежать и скрутить букет на срочный заказ. И универ находился теперь совсем под боком, поэтому после занятий я забегал пообедать и отправлялся развозить доставки. А вечером обрабатывал поставки, перебирал старые растения, подрезал стебли, таскал громадные коробки с цветами и менял воду в вазонах. Старался всячески освободить маму и сестру от тяжелой работы. Я даже научился крутить неплохие букеты, особенно это помогало в горячий праздничный сезон. Так продолжалось до самого диплома.       Окончив университет, я столкнулся с проблемой многих: совершенно не знал, чего хочу и что мне делать дальше. Продолжал подрабатывать репетитором по французскому и все больше времени проводил в нашем цветочном. С моей подачи мы назвались «Artisan Fleuriste» и старались создать в магазинчике тот дух французских бутиков, которые так любят туристы. Конечно, мы не выставляли на улицы цветы, но все компенсировали меловой штендер у входа, украшенный искусственной зеленью, вывеска с белыми буквами на деревянной подложке и большое количество натуральных материалов в декоре. Рядом очень удачно располагалась кофейня и барбершоп, так что это соседство делало улицу почти что маленьким кусочком Европы.       В нашем магазинчике цветы не упаковывались в пошлый лавсан или фетр. Каждый букет бережно заворачивался в матовую бумагу, коричневый крафт с принтом или ставился в изысканную шляпную коробку-цилиндр. Доставлял я эту красоту обычно на велосипеде в специальном рюкзаке или на старенькой субару, когда была нелетная погодка.       Сегодня мне тоже предстояло выполнить одну последнюю доставку, так как завтра, в День Всех Влюбленных, мы будем работать только с продажей заранее собранных букетов и композиций. Четырнадцатое февраля — это как большая репетиция перед женским днем. Я уже морально готовился к валу покупателей.       Сбрил последний клок своих кудрей и огладил получившийся ежик, отмечая непривычные ощущения. Посмотрел на себя в зеркало: никакой я больше не купидон и не ангелок. Просто бритый шкет из подворотни, особенно если в спортивках, кроссовках и пуховике. Ну и отлично. Потому что, вспоминая вчерашнее, я решил, что с меня хватит быть милым мальчиком.       — Тёлочку тебе надо, Ромео, — умозаключил тогда Егор.       — Какую? — уточнил я, — Красную степную или, может, Холмогорскую?       — Чё? Говорю, бабу надо, у тебя уже крыша вон едет.       — Просто мне грустно, что Марго теперь будет жить очень далеко.       — Пфф! Ну она ж не девушка твоя, не парься! Приедет в гости, и ты к ней смотаешься еще.       — Это не то. Ты не знаешь, каково это — когда в один день человек был, а потом резко исчез из твоей жизни. Это очень непросто.       — Это ты непростой пассажир. Ноешь тут сидишь. Го со мной на пати, цепанем девчонок, развеешься?       Щелкнув пультом, Егор попал на сцену из какого-то фильма, где мужчина самозабвенно целовал шею своей белокурой пассии.       — Во, глянь, неужели у тебя там ща ничего не шевелится? Я не помню, у тебя бабы-то вообще были?       — Нет. Все к тебе утекли, — мрачно улыбнулся я.       — Не было? Че, прям ваще? Тебе же двадцать три уже в мае будет! Охренеть! — он схватился за голову, будто услышанное повергло его в шок.       Я никогда не стеснялся отсутствия своего сексуального опыта. Верил в чистую искреннюю любовь и не хотел «просто попробовать». А по известным причинам, найти ее было очень сложно. Тем более, что среди парней меня совсем не привлекали нежные, почти женственные мальчики, которых можно было сразу определить по необычной манере говорить, специфической улыбке и движениям. Такие имелись даже на нашем факультете, а еще в изобилии в художке по соседству.       Мне нравились крепкие, маскулинные, как породистые кони. Чтобы ладонь с лист «А-четыре» и грозный взгляд. Вот примерно такие, как Егор, только еще бы с мозгами и должным воспитанием. Найти подобное сочетание, к сожалению, пока не удавалось. И даже просыпаясь по утрам, я смотрел в трусы на своего товарища и саркастически усмехался: «Et alors, что стоим, кого ждем?», затем шел в ванную и под холодной водой сбивал глупые желания.       Егор утих, глянул на меня исподлобья и низким голосом спросил:       — Ром, а ты случайно не из этих?       — Из каких? — я так не хотел обсуждать эту тему, ведь кроме родителей и сестры, никто больше не знал мой секрет.       И пока у меня еще не было реального опыта, семья относилась к этому довольно понимающе. Наверное, им все еще казалось, что я просто не встретил ту самую. И только Марго все прекрасно видела и поддерживала меня по-настоящему.       — Ну из этих, заднеприводных, — вперился в меня тяжелым взглядом двоюродный брат.       — Автомобилей?       — Да бля, Рома, че тупишь? Я тебе про гомоеблю!       — А если и так, то что? — сложив руки на груди, я встал перед ним в защитной позе.       Кажется, он позабыл все слова. Я не успел среагировать, и Егор, схватив меня за плечо, вскочил и с размаху вдавил в стену напротив дивана, едва телевизор не уронил.       — Ты прикалываешься? Это нихуя не смешно!       — Ты прав, мне вот с этим жить вообще не весело. Только Марго меня поддерживала, а теперь она уехала…       — Фу, блядь! — он больно сжал плечо и отдернул руку, будто боясь испачкаться.       — Не бойся, братишка, радуга не заразна. Наверное.       — Сраный глиномес!       Брат разъяренно скакал по комнате, собирая свои вещи, а затем, перед тем, как хлопнуть дверью, выплюнул в мою сторону:       — Знать тебя больше не желаю!       И уже в коридоре донеслись встревоженный вопрос матери и его нелепые оправдания:       — Нет, тёть Юль, спасибо! Мне это, пора. Проверочная работа завтра! До свидания!       Мама, конечно, все поняла, зашла ко мне и долго сидела рядом, гладя по коленке и уверяя, что он не со зла, просто ему надо понять и привыкнуть. Я очень на это надеялся, потому что Егор, хотя и был быдловат, все равно оставался мне братом и даже старым другом. Особенно когда мы были помладше. И, за неимением других близких друзей, я все равно расстроился из-за его реакции. Поэтому решил начать всё заново. И первым шагом стало прощание с образом мальчика-зайчика. ***       Убрав за собой остатки былой роскоши и выйдя из ванной, я наткнулся на отца, который весело ойкнул и провел рукой по моей голове:       — Ромыч, ну даёшь! Сейчас так модно что ли? Юля, иди посмотри на сына!       Из кухни показалась мама, вскинула руки от удивления, а потом засмеялась.       — Ромаш, сынок, вот это да! Экспериментируешь! Хоть бы предупредил, а то мы могли тебя и не узнать!       — Да ладно вам, это же просто волосы, точнее, их отсутствие. Так, уже время, я пошел!       Забежав в магазин, я забрал букет у маминой сменщицы Людмилы и отправился по указанному адресу. Доставка была заказана в какой-то бар в нескольких кварталах от магазина, и я решил прогуляться. Прибыв на место, долго искал этот бар, но ничего подходящего не обнаружил. Только скромная вывеска «Цветы» вела ступеньками куда-то вниз. Странно, зачем заказывать букет, если цветы совсем под боком? Я решил спуститься и уточнить, где находится это неведомое заведение, что я искал. Но внизу, пройдя через помещение с несколькими скудными букетами и охранником, я обнаружил не что иное, как довольно большой зал с барной стойкой, столами и кучей людей. Заказчик сам меня увидел, показал чек и даже оставил чаевые. Он был очень приветлив, но мне почему-то все равно было немного неловко.       Место было весьма странное. Довольно уютное, музыка хорошая, но атмосфера таинственности и пугала, и увлекала одновременно. Я решил ненадолго задержаться, сел на табурет у стойки и заказал себе сидр. Пиво я не очень любил, а крепче вина организм ничего принимать не хотел.       — Французский, бельгийский или британский? Или питерский? — уточнил бармен, — А может, хотите Шенди*? Убийственная штука.       — Я бы предпочел французский, спасибо.       Спустя минуту мне подали напиток в красивом винном бокале, я сразу расплатился и стал дегустировать, погрузившись в свои мысли о ссоре с братом и предстоящих кошмарах в День Влюбленных.       — Вы один? — спросил подсевший рядом мужчина.       Он был одет в серый пиджак и джинсы, ворот рубашки слегка расстегнут, и от линии шеи с дрогнувшим кадыком я скользнул взглядом выше и уперся в его дружелюбную полуулыбку. Затем посмотрел на верхнюю часть лица: внимательные глаза изучали меня так же, как и я их.       — А вы? — зачем-то переспросил я.       — Сегодня или вообще?       — Не знаю, для чего вы спрашиваете?       — Это не пиво и не вино, — проигнорировав мою реплику, он указал глазами на мой бокал. — Сидр? Могу я попробовать?       — Конечно, только попросите у бармена.       Незнакомец ничуть не смутился, лишь по-доброму усмехнулся и жестом подозвал парня за стойкой. Все было как-то странно. Он был странный. И его манера двигаться, и прическа, слишком аккуратная небрежность, будто над ней целый час колдовал стилист, и глаза с лапками мелких морщинок на загорелой коже, словно он в феврале где-то нашел южное солнце.       — Будьте любезны, мне то же самое, что у молодого человека.       Сделав глоток из поданного бокала, он вскинул брови и радостно воскликнул:       — Французский! Вот это приятная неожиданность! Идеальная танинность, не находите? Я бы, правда, выбрал для вас менее сладкий, но наверное, у них тут сухого просто нет.       — Менее сладкий? — уточнил я.       — Вы же не так просты, как компот с сахаром, не так ли?       — Эм. Возможно, вы правы. Знаете, пожалуй, мне пора.       Мой случайный собеседник грустно вздохнул и приятельским жестом дотронулся до моего плеча:       — Вы уверены? Может, я смогу уговорить вас на другой бокал?       Его пронзительный взгляд пригвоздил меня к табурету, и я одной ногой был на полпути к выходу, а вторая не могла сдвинуться с места.       — Вот ты где! — послышался бодрый женский голосок за моей спиной, — а я тебя ищу тут по всему бару! Пойдем домой, котик, а то уже опаздываем! — и меня потащили на выход.       У гардероба я смог разглядеть свою спасительницу: смутно знакомая мне девушка, небольшого роста, пухленькая и с милыми ямочками на щеках. У нее была короткая стрижка и необычный макияж глаз с цветными стрелками.       — Надя, — чуть насупившись, она протянула мне руку. — Я сначала тебя не узнала! Роман, ты так изменился, кудряшки что, все вниз уползли?       — Ну конечно! Второй курс, практика в вашей группе два года назад, германская филология?       — Память у тебя, конечно, не фонтан. Мы с тобой и в прошлом году виделись, ходили на защиту твоего диплома и вообще. Обитали на одном этаже. Стыдно должно быть, Роман!       — Пардон, Наденька, я растерялся. Этот мужчина… Он… странные вещи говорил.       — Да с кем не бывает. Мужчины вообще странные! — улыбнулась она, забирая пальто у гардеробщика.       Перехватив инициативу, я тут же помог ей с верхней одеждой.       — Спасибо большое! Слушай, Роман, а дай-ка мне свой номер.       — Если хочешь, честно говоря, я не уверен…       — Да нет, не в этом смысле, — хихикнула девушка, — насчет французского, для консультации.       Обменявшись контактами, мы тепло попрощались. Я поблагодарил Надю за необычную помощь и направился домой, снова мысленно возвращаясь к своим тараканам.       Я даже и не подозревал, что этот день положил начало знакомству с одними из лучших людей в моей жизни.