— Хотя их радость может невольно всколыхнуть нечто гораздо более едкое, чем вкус имбиря. О чем думаешь, глядя на них?..
Встретившиеся на их пути старшие кролики подняли глаза от своих счастливых детей, а узрев белоснежного павлина на мостовой, трусливо опустили уши и прижали детей к себе поближе. Он выглядел как призрак: белоснежное полотно перьев, на которое замысловатым узором брызнула его предсмертная кровь. Крестьяне поспешили убраться во внутренний дворик своего дома. Венец из перьев на голове лорда прижался к затылку в оскорбленном и почти болезненном жесте. Рубиновые глаза встретились со льдистым взглядом Шифу:— О том, что они трусливые кролики.
Он старался делать вид, что его не волнует происходящее, снова нащупывая внутри пустоту и находя в ней подобие баланса и покоя. Но в голове невольно, как дуновение ветра отпевшего лета, возникали воспоминания из детства. Лорд поспешно отвел взгляд, опуская веки. Когда-то и он любил Новый Год. Обожал фейерверки, как и его родители. Дом градоправителя Гун-Мэня всегда был островком магии на земле в ночь на изломе двух лет: освещенный тысячами огней, число которых удваивала в своем зеркале река, пересекающая город. Ленты, фонарики, вкусная еда. Одна из немногих ночей в году, когда мать разрешила болезненному пятилетнему сыну выйти во двор и праздновать с гостями до зари... Когда-то он верил в счастье и новогодние чудеса. Страх украл эту веру. Причем боялся не Шень. Боялись его. Еще до того, как он на самом деле стал чудовищем. — Неужели тебе и правда хочется похоронить себя в этих мыслях? — отвечает мастер тихо, но отчетливо слышно каждое его слово. Его бархатный глас не звучит наивностью, не отдается слепой надеждой, не таит в себе вдумчивый трепет, ведь он лишь такой же правдивый звук, как и хруст снега под ногами. Мастер видел как кролики скрылись за каменными стенами, но увиденное не задело его спокойствия. Он все так же неспешно шагает вперед вместе со снежно-белым лордом, охраняя скорее его, чем от него. В этой деревне не поднимут руку. Не пока они видят своего покровителя рядом. В этой долине не откажут. Не пока решение остается за Шифу. В эту ночь не прервут праздник. Не пока долине есть что праздновать. А они многим обязаны дворцу. Однако при этом великий мастер чувствовал каждую иглу, что впивалась ему под кожу. Каждая игла вела за собой незримую нить и играть на тысяче этих струн следует крайне деликатно. Каждое слово и каждое действие может склонить чашу весов в ту или иную сторону. А слова хранителя Нефритового Дворца могли считаться едва ли не законом на той земле, что мастер Угвэй передал под его защиту после своего тихого ухода. Его влияние, его авторитет внушали почтение остальным мастерам кунг-фу, даже те редкие из них, кто использовал это искусство во зло не могли отрицать всей силы этой миниатюрной красной панды. Его можно было считать губернатором этой прекрасной части Китая и, естественно, за время его правления дворцом находились те, кто испытывал страшную зависть. Не раз великого мастера пытались заставить склонить голову в унижении, не раз пытались достигнуть края его терпения, не раз стремились к тому, чтобы свергнуть его, изничтожить, а вместе с ним и его святыню — сам дворец. За свою жизнь Шифу познал счастья дождь и океан боли, и соли в том океане было много, как и глубины. Однако океан этот более не был подвластен ненастному шторму. Он был спокоен и величественен, храня под толщей холодной воды старые тайны. И он мог утопить в себе любого, кто посмел бы нырнуть слишком глубоко в намерении дотянуться до самого дна. Но тайнами владел не только он один. Поверженный злою судьбою павлин, который теперь шагал подле него, за снежной гладью его души скрывалось не меньше тенистых секретов и едва остывшая метка боли, которую Шифу если не мог разделить, то мог распознать. Ему было известно откуда горечь может брать свои истоки, однако до сей поры он никогда не ронял слов столь безрассудно и ограждал от подобного своих учеников. Наверное, многим казалось, что чтобы исправить ситуацию, то следует хорошо копнуть. И при этом мало кто действительно был решителен настолько, чтобы это сделать теперь. Хотя являлось ли правильным такое видение? С силой рыть почву, что гнила много лет, вдыхая одну только ответную сырость. Яростно вспахивать ее, насильно вбивать в нее семена, решать за нее чем ей цвести или не цвести вовсе. Почему бы не дать ей покоя, которого она заслуживает, не дать ей больше времени, вместо того, чтобы от многократного полива требовать мгновенного и богатого урожая? Из пустоты не извлечь пользы, если только не дать ей возможности наполниться. И Шифу был научен самым горьким опытом. Шень переступил с ноги на ногу. Со стороны могло показаться, что жест был вызван чувством холода: от снега и голого камня мостовой тонкие птичьи лапы отделяли только изобретенные павлином для себя стальные когти — замысловатая конструкция, сочетающая в себе как лезвия для нападения, так и пластины для защиты хрупких костей. Металлическая отливка десятикратно умножала жгучие укусы зимы, но лорд не чувствовал этого. Он достаточно окреп в своем изгнании в горах северных провинций, чтобы уже не бояться за свое здоровье. А чувство комфорта давно отбила тюрьма. Так что физически ощутимый зимний холод смешивался с метафорическим могильным, а в этой конвергенции было настолько бело и морозно, что это уже и не доставляло неудобств. Снова пустота и зловещее безразличие. Как у покойника. — Похоронить себя? — Шень усмехнулся и издевательски изогнул бровь, — Увы, старик, для того, чтобы переродиться, непременно нужно умереть. На последней фразе жеманные и высокомерные ужимки снова уступили место какой-то рассеянной серьезности. Павлин не отрывал глаз от линии горизонта — та была скрыта деревенскими домишками и зарослями бамбука да деревьев гинко, но лорд все равно знал, что она где-то там. С таким же пустым взглядом слепой смотрит в небо, силясь представить себе облик звезд, или же старик оглядывается назад, видя за собой не дорогу, а жизнь, которую прожил. Шень видел перед собой черту, предел. Какого толка — он и сам пока не решил. — Умереть, потеряв всего прежнего себя. Не боишься ли ты часом такого перерождения? — Шифу оставался спокойным как то безмятежное небо, что ночным шелком расстелилось над их головами. Холодные искры далеких звезд впивались взглядом в землю точно так же, как взгляд самого мастера мог впиться в душу. Его слова не копья и не оружие, и не теплый плед для утешения замерзшего путника. Они подобны прохладе горного озера. Отрезвляющие. — "Вот ведь паразит," — пронеслось у благородной птицы в голове. Раз за разом доказывает, что не зря именно его назначили соглядатаем за Шенем: своим разумом и взглядом старик, как горный ветер лезет за шиворот и роется в перьях, добираясь ледяными иглами до самой кожи. Он не стремится оскорбить, не желает успокоить, безразличен к происходящему как скала, и оттого павлину еще горше. Лучше бы Шифу морально терзал его, тогда у павшего лорда были бы вполне вразумительные причины жалеть себя и ненавидеть старую красную панду. Но мастер кунг-фу был непоколебим как тысячелетний дух, что давило эмоциональные всплески злобы в Шене буквально на корню. Павлин чувствовал себя как ученик, который на уроке дал неправильный ответ — учитель бесил своей правильностью и праведностью, но в конечном итоге злиться можно было только на себя. — И что, я должен тебя после этого заверить, что обязательно искуплю прошлые грехи, уйду в монахи и стану беззаветно служить на благо людей? — белоснежный Лорд только фыркнул на ремарку своего соглядатая о том, что все боятся потенциальных деяний бывшего злодея. Ответ на это был в общем-то прост. Кем бы ни были жители Гун-Мэня или Долины мира, все они были подданными императора и великой Поднебесной. Таких, как Шень или Тай Лунг в свое время не казнили на случай, если их сила и ум пригодятся стране тогда, когда будет жаль отправлять в бой лучших людей. Гораздо выгоднее ведь использовать преступника, смертника — чудовище, о котором никто не будет плакать в случае его кончины, но которому, вероятно, достанет способностей разнести противника в щепки и принести победу своим милосердным благодетелям. В случае Долины Мира, император, возможно, не без подачи Нефритового Дворца, уже однажды наступил на грабли. У бывшего ученика Шифу была сила, близкая к демонической, однако его так и не смогли укротить. К Шеню относились снисходительнее: физической силой одарен он не был, его единственная ценность заключалась в изобретательности и коварстве. Так что император решил дать Нефритовому Дворцу еще один шанс — Я же сказал, Шень. Этого никто не знает. Даже ты, — голос мастера обвил мудрым холодом реплику вспыльчивого павлина, и когда нить этого разговора почти истлела, Шифу вдумчиво добавил, — Пока.— Говоришь так, как будто ни ты, ни я не понимаем, почему меня оставили в живых и под твоей... опекой.
Метафорический яд, которым время от времени все еще плевался в его сторону Шень, великий мастер не то, чтобы совсем игнорировал. Скорее он не позволял ему отравлять свой дух и свое собственное сознание. Быть может, кто-нибудь из Пятерки бы непременно вступил в полемику с удрученным лордом и ответил бы не меньшим ядом на его отчаянные попытки возмутиться, но такова была молодость. И такая же горячая кровь требующая больших свершений и признания окружающих, хоть и в тайне, принадлежала уже совсем не юному лорду. Где-то в глубине, под всем своим белоперьевым высокомерием, боль Шеня взывала к Шифу так же, как когда-то много лет назад взывал к нему молодой снежный барс. Тай Лунг. Но даже если хозяин Нефритового Дворца мог слышать этот тихий, почти сдавленный глас растерянной души — это вовсе не значило, что он должен был ему отвечать. По крайней мере, не так, как он делал это когда-то. Ни свет Китая, ни даже его Император не могли повлиять на то, какой предстанет перед ними всеми в итоге действительность. Привыкший держать все под своим контролем правитель древней страны явно испытывал некоторое раздражение от того, что мастера кунг-фу являются кастой обособленной, и что дворцы, как и земли попадающие под их влияние, остаются в действительности более автономными, нежели императорскому совету хотелось бы. Поэтому как только появлялась хотя бы малейшая возможность получить над ними контроль, Император стремился напомнить им о своей власти и силе, склонить к необходимому и выгодному для него союзу. Но как бы не старалась знать заполучить поддержку мастеров, они, оказав очередную услугу, бесстрашно удалялись в сторону висячих гор. Все они, и Шифу в том числе, знали, что Император может скрипеть зубами и стучать чужими копытами сколько угодно, однако портить отношения с главными защитниками своих владений насовсем теперь у него не выйдет. Отдать лорда Шеня на некое перевоспитание именно в Нефритовый Дворец было единственным подходящий решением для упрямого владыки, ведь в случае оплошности Император смог бы направить ситуацию в удобное для него русло. А насколько черным и грязным то русло могло оказаться Шифу мог только представить. Однажды Угвэй отказался от императорских почестей, объявив, что храмы его боевого искусства не станут представительствами чьих-либо политических интересов. Храмы кунг-фу — это места древних знаний и духовных учений, и никогда они не будут связаны ни с чем другим. — Да, но видишь ли ты при этом все? — спокойно поправил хранитель Долины, — То, что творится там наверху никогда не является оплотом стабильности. Думаю, ты понимаешь, что стоит одной фигуре поменяться и под нее поменяется закон. Поменяются и старые приказы. Но только пока ты на этой земле, знай, что больше воли здесь у меня. А по поводу жителей, Шень, им легко тебя бояться, ведь чужую силу легко принять за угрозу. Но эти кролики ничего не знают о том, куда эта сила может быть направлена. И зачем. Великому мастеру были чужды долгие и утомительные монологи на самом деле, хотя кому-то казалось, будто он только и рад тому, чтобы поучать и наставлять. Ему же большее удовольствие доставляло учиться и постигать. Вот и сейчас ему не хотелось рушить задумчивость Лорда Шеня. Вместо этого наблюдать за ним было куда интереснее. — Силу? Ты что, смеешься? Посмотри на меня! Если бы не их уважение к тебе, горожане бы вышвырнули бы меня куда подальше, если бы не убили, — злоба бессильно полыхнула в рубиновых глазах величавой птицы, но он не повысил голоса ни на тон. Павший лорд уже немного изменился за прошедшие месяцы. Во всяком случае ощущение собственной немощи привело к временному отказу от некоторых привычек, а в данном случае — от театральных возгласов и жестов негодования. Возмущаться или отбрехиваться от каких-либо реплик в свою сторону с былой яростью просто не было сил.— По вашим законам чести я должен быть тебе за это благодарен.
Но он никогда бы не поблагодарил своего бывшего врага в открытую. Шень мог делать что угодно во имя искупления, но сломить стержень собственной гордости ему просто не хватало духу. Он боялся отказаться от своих принципов в страхе окончательно потерять себя и остатки своего рассудка. Почти тридцать полных лет он жил (и уживался) с собой, со своей темной стороной, и считал ее единственно возможной. Забавно, как суждения и действительные поступки павлина расходились. Только что он сказал Шифу, что какой-то части его души придется умереть — и в теории он действительно так считал — а вот на практике возможные изменения его пугали, как грядущая потеря чего-то очень важного. — "Единственного, что для тебя вообще важно," — Услужливо подсказал внутренний голос. И был тоже прав. Шень боялся терять или менять хоть что-то в себе, потому что почти всю жизнь считал истинно ценным только одно — себя. Большего у него просто не было. После символического предательства своих родителей, лорд больше никогда не привязывался к окружающим: все равно со временем уйдут, оставят, возненавидят. Так к чему это лицемерие и иллюзии? Если бы здесь была Вещунья, не преминула бы случаем сказать, что павлин просто не сумел оправиться от одной травмы, а потом начал панически отгораживаться от любой возможной боли в будущем. Эта старая коза всегда видела больше и глубже в душе Шеня, чем даже он сам мог заглянуть. — А похоже, что я смеюсь? — отозвался хозяин Нефритового Дворца. Каждые десять дней он ответственно садился за написание очередного отчета императорскому совету о том, как проходит это самое «перерождение». Их волновали все возможные детали, а Шифу приходилось лишь искать новые слова для того, чтобы выразить старое. И каждый раз в ответ мастер получал одно и то же строгое наставление свыше — заставь его измениться. Быть великим мастером Китая значило тянуть за собой длиннейший шлейф из великой славы, о который, порою, приходилось спотыкаться. Шифу знал и мог очень многое, но не в его силах было менять действительность по щелчку пальца. Пусть каждый имел при себе возможность определять долю будущего, Шифу не мог пророчить людям какую жизнь они проживут и никогда не смог бы. Его желания могли быть только желаниями и не более, как и надежды. Они не должны были становиться чьим-то предназначением. Тай Лунг научил его этому. — Они верят мне, но пройдет достаточное количество времени, прежде чем они смогут довериться тебе. Вопреки твоему состоянию, они побаиваются тебя. Не только из-за того, что ты сделал в прошлом. А еще из-за того, на что ты все еще можешь быть способен. Но на что именно — этого точно никто не знает. В мир тишины и раздумий ворвался маслянистый желтый свет, музыка и громкий хохот множества людей. Павлин точно опомнился от стазиса и посмотрел на источник шума. Лапшичная. Яркие вывески, праздничные украшения и необычайно большая толпа, непонятно как вообще уместившаяся в маленьком внутреннем дворике двухэтажного здания. Запахи свежей и горячей еды защекотали ноздри. Приглядевшись, Шень увидел По. Панда, постоянно бесившая его своей наивностью, бесшабашностью и открытой детской добротой, сейчас на спор пыталась запихнуть в свою пасть бог весть какой сладкий рисовый пирожок. Глуповатое выражение черно-белой морды и текущая по круглому подбородку слюна заставили лорда раздраженно закрыть глаза и процедить: — И вот ЕМУ я проиграл... — после небольшой паузы павлин вздохнул, — Хотя, не удивительно. Он же просто слишком глуп, чтобы видеть на пути преграды или брать их в расчет... Проходя мимо лапшичной мистера Пинга нельзя было не уловить запах чудесной еды и теплоту домашней атмосферы, которая царила в небольшом дворике. Созерцать счастливых жителей хранителю Долины было любо, он даже успел заметить среди гостей членов Неистовой Пятерки. Они были счастливы и хорошо проводили время, даже Тигрица не оставалась хмурой в такую прекрасную ночь. Тепло прояснившееся во взгляде Шифу от этой душевной картины немного развеялось от слов угнетенного поражением павлина. Ронять слова жалости мастер в его сторону не стал, ведь ему были чужды подобные проблески утешения. Однако он мог отчасти понять терзающие лорда Шеня чувства, их желчные всплески, которые могли все еще жалить его похолодевший стан изнутри. — Перестань искать оправдание ситуации в Его лице, — горький опыт мастера не был оставлен позади, — Это не поможет. По заметил их и помахал своему мастеру лапой, все еще силясь удержать все пирожки за неимоверно растянутыми щеками. Шень после этого резко отвернулся и прошел мимо лапшичной дальше по улице. Как бы там ни было тепло и весело, в таком заведении и в такой компании места бывшему злодею не найдется. Он только испортит праздник поклонникам "великого" Воина Дракона. Когда Шень отвернулся, Шифу с мягкой улыбкой плавно взмахнул утонченной рукой, отвечая на приветствие веселившегося на празднике Воина Дракона. Самому мастеру было еще сложно присоединяться к семейным вечерам панды, ведь в его собственном детстве не было подобных вещей, как и не было другой семьи, кроме мастера Угвэя. Поэтому, несмотря на приглашение По, Шифу предпочел остаться верным своему делу и провести время с лордом Шенем, которому, как ему казалось, сейчас необходима своего рода поддержка. Начать новую жизнь дело отнюдь непростое, особенно без веры окружающих в тебя. А сейчас у Шеня не было никого, кто смог бы банально разглядеть в нем потенциал к чему-то хорошему. Никого, кроме Шифу, который следил за ним время от времени. К чести Шеня стоило добавить, что он ни разу не пытался бежать. После своего поражения, он пребывал в таком ужасном состоянии, что не видел особого смысла и цели своей жизни. Отказывался от еды, лежал пластом, и даже в смерти не искал побега. Когда, спустя месяцы, отболело, помутненный рассудок увидел поиск новой цели в жизни как самоцель. В этом была удача императора и мастеров Нефритового Дворца: даже выйдя из тюрьмы, павший лорд вел тихую и размеренную жизнь, не портя окружающим кровь. Занял этакую наблюдательскую позицию и стал ждать, какие шансы и сюрпризы преподнесет ему судьба. Чаще всего от него теперь требовалось помогать окружающим, и павлину хватало мозгов делать это безропотно... ну, почти. Если уж задача, как ему казалось, была ниже его достоинства, то всем присутствующим об этом высокомерно объявлялось. Пятерку это раздражало, а вот Воина Дракона как будто ставило в тупик. Безмозглая добрая панда почти постоянно крутилась рядом, вообще не задумываясь о том, что действует на нервы бывшему врагу, который уже пытался его застрелить, поджарить в кипящем железе, утопить и зарезать. Никто не мешал По, и Шень не понимал, почему. Может, все просто махнули рукой, потому что панда был слишком упрямый и бесшабашный? Не верили же они в конце концов, что лорд проникнется такой наивностью и всепрощением, которое было свойственно разве что ребенку? Пройдя еще немного дальше по улице, хозяин Нефритового Дворца вдруг повел большими ушами и сосредоточенно вгляделся в заснеженный переулок. С первого взгляда могло показаться, что там никого нет, но мастер был уверен в том, что ему послышался тихий детский плач. Он немного отдалился от удрученного аристократа и среди гор снега смог отыскать маленький комочек шерсти. Белый-белый. Это было свернувшееся от горя в клубочек дитя полярной лисицы. Шифу знал ее. — Что случилось, малышка Юи? — ласково спросил он. Маленький клубочек шерсти медленно развернулся, услышав голос взрослого, и оглядел большими голубыми глазами задержавшихся рядом прохожих. — Папочка и мамочка, я не знаю где они, — проплакала лисичка. Взгляд ее сперва обратился к Шифу, а потом задержался на чертах белоснежного павлина. Какое-то время она будто зачарованная рассматривала его, прежде чем растерянно проронила в сторону красной панды: — Мне страшно... — Не бойся. Мы их найдем. Пойдешь искать их с нами? — не растерялся Шифу, ласково успокоив потерянную девочку. Он протянул ей руку и когда она поднялась с холодной земли, согласившись, он вывел ее на свет праздничной улицы, — Нас целых трое, мы обязательно сможем отыскать твоих родителей. Уверен, они не могли уйти слишком далеко. Полярная лисичка, хоть и невероятно грустная, постепенно успокаивалась от присутствия старших. Она знала мастера Шифу, она видела его раньше вместе с Неистовой Пятеркой, поэтому смогла легко довериться ему. Но увидев лорда Шеня вблизи, она продолжала с любопытством разглядывать его. Она не знала, что есть на свете белые павлины. Такие же белые, как она сама. — Как тебя зовут? — спросила она, — Ты здесь живешь? Ребенок. Этот маленький комок шерсти, чьи огромные голубые глаза сейчас испуганно таращились на внушительную фигуру белоснежного павлина. Шень в своих размышлениях не заметил, как они с Шифу прошли по улице достаточно далеко от лапшичной. Немного удивленно Лорд посмотрел на старика, который вывел из переулка за ручку детеныша белой поляной лисицы. Девочку, судя по обращению, звали Юи. Шифу что-то тихо говорил ей, а Шень не вслушивался. Просто очередная маленькая крестьянка с ее маленькими проблемами. Хотя этот заинтересованный и чистый взгляд небесно-голубых глаз почему то заставлял чувствовать себя неловко. Настолько неловко, что павлин намеренно проигнорировал детские вопросы и обратился напрямую к мастеру Неистовой Пятерки, стараясь скрыть свою неожиданную и неоправданную неловкость за раздражением:— И что это за меховой помпон?
Услышав хоть и раздражительный ответ павлина, лисичка подбежала к нему и обняла. Ее, неожиданная для кого-то, реакция заставила красную панду усмехнуться. Он знал ее лучше, чем Шень, поэтому помнил как она любила помпоны. — Это малышка Юи. Единственная дочка семьи полярных лисов, что основались в этой деревне несколько лет назад. Но она потеряла родителей в толпе, поэтому мы поможем ей их найти, — объяснил Шифу, не обращая внимания на раздражение павлина. В его реакции он успел распознать ту самую неловкость. И ее уже было ничем не скрыть. — Ну и раз ты ей пришелся по душе, Шень, — он специально произнес имя павлина очень звучно и четко, подойдя чуть ближе, чтобы Юи могла его уловить, — то ты и поведешь ее на ярмарку. Там сейчас больше всего жителей, поэтому поищем сперва там. И с этими словами мастер спокойно пошел дальше по улице, сложив руки за спиной. Юи тем временем схватилась за крыло Шеня без всякого желания отпускать и продолжила глядеть на него своими невинными голубыми глазками.— Пойдемте, дядюшка Шень?..