Вальс с дьяволом

      — Меня зовут Гермиона Джин Грейнджер, — она с силой сжала руку паренька, лежащего на земле, выворачивая ему пальцы. — И ты будешь меня слушаться.       По ее щекам размазана зола, вьющиеся волосы давно обрезаны лезвием ножа и собраны в крысиный хвостик на затылке, а грязный мальчишеский прикид висит на исхудавшем теле. Когда-то бывшие длинными пушистые космы сейчас еле достают до лопаток, а звериный огонь, текущий по телу вместе с кровью и впитывающийся в сердце, отражается в теплых радужках карих глаз, сейчас сверкающих лишь радостью от предстоящей наживы.       У паренька глаза огромные и злые, он пытается дотянуться до ее лица, но не может и пошевелиться, сбитый проклятием.       Что-то колет в согнутую в локте руку, но она не обращает внимания, продолжая наседать и вгрызаться в человека из другого мира. Из того мира, что ей больше не доступен.       — Лютный — наша территория. И вашему Министру стоит перестать отлавливать повзрослевших грязнокровок, когда ему вдруг вздумается отослать их в слуги какому-то близкому стороннику, — презрительно выплюнула она и отшвырнула его руку от себя.       Втянула пропитанный кровью воздух и обнажила оскал на губах.       — Это приказ, — еле шевеля разбитыми губами, отзывается он.       Но Гермионе на него уже плевать. Она со всей силы бьет ногой по его ребрам и под тихие стоны шарится в карманах дорогой мантии, вытаскивая монеты. Красный бархат приятно щекочет руки, золото с тихим звяканьем шмякается на землю, вылетая из пальцев, но она быстро поднимает его и рассовывает в одежду.       Ей недавно исполнилось двадцать четыре года. Она смогла пережить период «охоты»: совершеннолетних по приказу «Министра Магии» (или как там он себя назвал, незаконным путем придя к власти) отлавливали и отдавали в услужение тем, кто был за барьером. Остальные же, недостойные даже этого, скидывались и сбрасывались в Лютный переулок, специально вычищенный и запертый для магглорожденных волшебников. Бывший Темный Лорд, а ныне глава магической Британии, обхитрил Дамблдора на ее третьем курсе, поставив на колени всю страну, после чего забрал Гарри на свое воспитание и занялся политикой.       Такие, как она, были отправлены в Лютный Переулок, где было создано подобие магической школы, обучающее самому примитивному. Но палочку и место в этой школе еще надо было отвоевать.       Из них растили волков, которые готовы были глотки за свои шкуры перегрызть.       И Волдеморта это устраивало. Он с усмешкой смотрел на них, даже не пытаясь что-то менять, а потом приказывал отлавливать и продавать. Или дарить.       Магглорожденные были рабами. Наверное, даже хуже домовых эльфов.       Гермиона с отвращением посмотрела на скорчившегося от боли сбитого с ног паренька в дорогой мантии, сразу же заявляющей о его месте в этом мире, и плюнула ему в лицо. Одно только везение, что он оказался один на этой улочке.       Но ей нужно было уходить. Слабое проклятие, вырвавшееся вместе с потоком накапливающейся годами внутри магией, вот-вот спадет. И отвечающий за этих семикурсников, вызвавшихся помогать в отлове и плановом наведении порядка, будет не в себя от ярости.       Гермиона засунула оставшиеся деньги во внутренний карман дырявой курточки и бросилась прочь.       У паренька были темно-зеленые глаза. У Гарри были похожие. Но с его выразительными радужками не могли сравниться никакие подобные цвета, хоть немного приближавшиеся в нужному оттенку, вызывающему в душе болезненные порывы расплакаться или зарыться в себя, копаясь в мрачном кратере безысходности.       Воспоминания о друзьях и родителях были тем единственным, что позволяло ей, сжав зубы, выживать. Их разделили прямо там, во дворе Хогвартса. Она помнит, как толпа учеников, орущих и кричащих учеников вывалилась на улицу, преследуемая людьми в черных мантиях и серебряных масках. Преследуемая Пожирателями Смерти.       И ее, маленькую девочку, унесло волной прочь. Их руки разъединились. Гарри и Рон ее не удержали.       Они остались там, за стеной, пересечь которую можно было только в кутузке. Они остались в «лучшем» мире. А Гермиона тонула в грязи, захлебывалась в дыму и морозила почки на тоненькой простыне, брошенной на ледяную плитку.       Интересно, помнили ли они ее? Помнили они ту девочку, постоянно читающую, постоянно пытающуюся им помочь?       Были ли они живы?       Она скучала. Сидя ночами в своем темном углу, Гермиона вспоминала времена в Хогвартсе, вспоминала их и родителей, с которыми было не суждено больше увидеться. Раньше она плакала. Потом перестала. Потом слезы закончились, кожа огрубела, да и времени не было.       Гарри и Рон, правда, все никак не могли отстать и позволить ей выживать дальше, не оглядываясь на яркое светящееся прошлое, приходя во сне, ласково разглаживая волосы, сжимая руки и улыбаясь так же, как в их первый совместный ужин после распределения. Гарри и Рон обещали ее не бросать. Гермиона во сне раз за разом срывала голос, грязными ногтями вцепляясь им в кожу и стараясь как можно дольше провести времени вместе.       Пусть вот так. Пусть не-понастоящему.       Ей ведь так безумно-сильно хотелось им верить. Но сил не было.       Она идет по мрачным улочкам Лютного, не смотрит на изрисованные здания и заколоченные окна, не оглядывается, если замечает труп. Трупы тут обычное дело. Людям трудно выживать, люди болеют, люди не справляются. Они, люди, вынуждены существовать в этом кошмаре только потому, что родились не с той кровью.       Это было глупо. Это было обидно. Но с этим приходилось мириться.       Гермиона морщится. Завтра с утра их уже не будет, завтра с утра снова разожгут костер. Огонь будет лизать их тела, заглатывать грязную одежду и плясать на скорченных лицах. А дети будут приходить к этому огню греться.       У них ведь нет волшебных палочек, чтобы поддерживать тепловые чары.       Но палочку можно украсть. Их в школе именно этому и учили: обманывать, отбирать, драться. Выживать. Выживание — тот ключевой момент, который вбивался в детей и взрослых силой, заседал в деснах и долбился в медленно каменеющее сердце. Выживание — тот навык, благодаря которому Гермиона до сих пор есть. Благодаря которому может идти по грязным вонючим улочкам, закрывать глаза на чужие трупы и сжимать с блаженным ощущением древко отнятой волшебной палочки. Раньше драки в импровизированной школе разогревали кровь, укрепляли мышцы и ставили цель на выживание. Сейчас же такой образ существования стал обыденностью.       Где-то там, в небе, маленькими огоньками горят звезды, чистокровные и полукровные детишки любуются на них из окон домов. И магглы любуются. А они, грязнокровки, гниют здесь. И взгляд если на небо поднять, можно заметить только черные тени зданий и клубящийся мерзкий дым. У них даже неба не было видно благодаря чарам Темного Лорда.       А детей привозят сюда после первого магического выброса, засекаемого радарами, заклинаниями и черт знает чем еще. Кто-то обречен здесь вырасти с пеленок. Кто-то здесь рождается.       Женщин специально оставляют ухаживать и обучать подрастающее поколение, хотя некоторые мужчины их возраста отправляются работать в шахты, как прозвали эти неизвестные места, о которых магглорожденные только слышали. Мужчины работают на богатых. Мужчины даже могут выбраться из этой бедности, но их новый мир, конечно же, не примет.       Чистая кровь, золотая ложка во рту и сахарный язык — ключ к жизни в современном обществе. У грязнокровок ничего нет. И никогда не будет.       Они словно живут в чертовом Средневековье.       Гермиона заворачивает за один из домов и нагибается, протискиваясь в небольшую дверку, скрытую тьмой и точно таким же цветом, как хлипкая и продуваемая всеми ветрами стена. Тут небольшой проход, ведущий в подвалы.       На улочке слышатся несколько голосов, в одном она узнает нервные интонации того паренька. Очухался и привел подкрепление? Какой же настойчивый.       В глубине души, прямо за выстраиваемыми спешно планами отходов, если ее вдруг найдут, Гермионе кажется странным то, что ее пытаются отловить. По приказу она попала в число оставшихся в Лютном. По какому-то там приказу она должна была провести в этом месте всю жизнь. В этом месте, ставшим родным.       Она вжимается в стену и чуть поднимает голову, стараясь разглядеть в тенях людей отлова. Не выходит.       Гермионе хочется закурить дешевые вредные сигареты, которые изредка раздавал скупой и жадный пожилой мужчина, скрипя костями и проходя мимо подвалов, звавшихся школой. Выпустить горький противный дым, чуть позже станущий причиной рвотных позывов, и дождаться утра, чтобы прийти греться к костру. Равнодушно смотреть на горящие трупы.       А потом отправиться заниматься с детьми. Учить их выживать.       — Она не должна была далеко уйти, — произносит мутная тень совсем рядом. Грейнджер задерживает дыхание.       И ей, кажется, страшно.       Что такого могло приключиться, что кто-то залез в документы трехлетней давности, нашел ее имя и почему-то решил вытащить из этой дыры? А может, это Гарри или Рон нашли способ забрать ее? Вспомнили о ней? Хотят помочь?       О, нет, сущая глупость. Как бы ей не хотелось в это верить, как бы не учащалось дыхание и не билось сердце, она понимала, что это почти невозможно. Гарри сидит на коротком поводке Темного Лорда, а Рон должен прилагать все силы, чтобы его семью не отправили в Лютный или на услужение чистокровным — предатели крови лишь на шаг приблизились по положению к полукровкам.       А она — грязнокровка, она была обречена гнить здесь.       Обречена. Какое ужасное слово!       Гермиона морщится и прислушивается. Из темноты не доносится ни звука, и она, сжав старую волшебную палочку, медленно движется по проходу, стараясь не выдавать себя. Где-то рядом попискивают крысы, которыми, на крайний случай, можно будет набить брюхо, а впереди, там, в безопасности, капает вода.       Она может пройти по этим проходам с закрытыми глазами. Она сама помогала их делать, когда попала сюда. Она давно стала частью Лютного, вжилась в него. Они слились в одно целое. И переулок, и его жители. Одна большая конструкция. Стая волков, старающаяся выжить в зимнем лесу.       Гермиона подбирается к небольшим ступенькам и, оглянувшись, взбегает по ним, приоткрывая дверь. Та не скрипит, пропуская внутрь. Огонь в пропитанном влагой камине не горит, лишь несколько наколдованных светлячка летают под потолком. Дети спят на матрасах в одежде. Зашитые-перешитые простыни не так уж и сильно согревают.       А впереди их ждет зима. И новое ограничение по использованию магии.       Министр все контролирует. Министр все защищает.       Гермиона пробирается в свой угол и садится, откидывая голову на стену. Руки мерзнут.       Иногда богатые леди приезжают сюда или жертвуют деньги «школе», чтобы повысить свой статус в глазах остальных, чтобы стать этакой магической матерью Терезой. Гермиону от таких выворачивает, но их помощь хоть как-то облегчает существование. После пожертвований они могут составить заказ на ткани и через получившего свободу мужчину, нашедшего себе местечко неподалеку от Лютного, передать его в какую-нибудь дешевую лавочку.       И им даже что-то привезут.       Своеобразный сломанный телефон.       Она знает лишь несколько женщин, по-настоящему сочувствующих и желающих помочь.       У Гермионы на шее висит маленький медальон — подарок леди Долоховой. Юная блондинка, отданная главному боевику Министра, навещает их чуть ли не каждые два месяца. Муж чаще не пускает. Он считает ее своей самой дорогой вещью. Бережет, как какую-то диадему.       — Ты не смотр’и на его лицо, chérie*, — с улыбкой бросает Флер и сжимает ее руки. У нее перчатки белые-белые, Гермиона думает, что запачкает ее сажей, но ничего не говорит. Лицо у Долохова все в уродливых шрамах. — Если бы он не хотел, я не смогла и копейки пожер’твовать.       Гермиона ей не верит. Флер обнимает детей, разводит огонь в их влажном камине и читает сказки. Рядом с ней ходит куча людей в мантиях и какие-то странные существа: домовики и один домовой, заправляющий ими и привезенный из России. Они внимательно смотрят за тем, чтобы юная хозяйка не пострадала. И волосок с ее головы не упал.       А Долохов бродит по улицам, авторитетно оглядываясь и выкуривая сигареты, одну за другой. Ходят слухи, что он — лучший друг Министра. И что он единственный, удостаивающийся таких благ.       — В следующий р’аз я пр’ивезу пар’у игр’ушек, — шепчет Флер маленьким девочкам и улыбается Гермионе, а та только и может, что сидеть у огня, отогревая руки.       Следующий раз так и не наступил. Прошло уже три месяца, а навестил Лютный только Долохов, швырнувший ей в лицо несколько одеял. Он курил в несколько раз больше, чем обычно. И постоянно матерился, пока его люди вытаскивали к нему какого-то мужчину, свернув тому руки и согнув головой к земле.       Гермиона не знает, что они с ним сделали. Только тело бедняги было вывешено на одном из столбов на площади.       Их так запугивали и вновь бросали лицом в грязь, напоминая, что ничего путного из попыток исправить положение не выйдет. Лучше продолжать молчать в тряпочку и умирать от болезней, голода и окоченения.       Гермиона медленно обводит глазами небольшую комнатку, уверяясь, что все дети спят, после чего падает на свой матрас и закрывает глаза.       Сердце быстро бьется, а обездвиженный паренек никак не выходит из головы. Она понятия не имеет, что тем людям было нужно. Что им нужно было от нее. Не мог ведь Министр вспомнить о существовании бывшей подружки его ученика и решить ее уничтожить.       Хотя она догадалась о его бессмертии. Правда, не поняла пока еще, каким способом он этого достиг, но из обрывков разговоров, из записки, которую ей в руки в тот роковой день сунул Дамблдор, она смогла осознать это. Смогла так же, как и куча других людей, в чем она была уверена. Иначе ему было бы сложнее вызывать подобный раболепный страх и молчаливое уважение.       Но Гермионе почему-то очень хотелось поделиться этим знанием с Гарри. Он ведь был Избранным. Он мог бы спасти их.       Но она не может с ним связаться.       Сладкая дрема заставляет веки тяжелеть, тело наливаться свинцом. И пугающая картинка изуродованного трупа на столбе встает перед глазами.       Она уже ничего не слышит. И не чувствует. Только в момент падения в спасительную тьму мелькает мысль, что паренек все же смог ее обхитрить.       Что она все-таки попалась.