Тайна Мёртвой Девушки

Я не хочу выходить из машины. Мой взгляд скользит по стеклу, не достигая деревянной веранды, где мы, будучи ещё совсем маленькими, проводили немало своего времени, устраивая чаепития с любимыми игрушками. Повзрослев же, мы устраивали там посиделки, обсуждая всё, что только можно, причём зачастую она поднимала не столь важные темы, вроде новенького красавчика или нового маникюра директрисы. Не очень увлекательно, но и не смертельно скучно — одним словом, терпимо. Но в этом ведь и есть смысл дружбы, не так ли? Принимать человека таким, какой он есть. Мне сложно заводить новые знакомства ровно в такой же степени, как поддерживать тёплые отношения. Я слишком честная, чтобы быть дружелюбной. В своё время меня это терзало, и я всячески пыталась измениться, но в итоге пришла к выводу, что нельзя просто так взять и «удалить» неотъемлемую часть себя. Это очень сложно, как если бы человек захотел сбросить пару сотен лишних килограммов. Оставалось только смириться, собственно, это я и сделала. — Куин, ты не можешь сидеть здесь вечно, — усталый голос матери заставляет меня вздрогнуть и крепче сжать рукава чёрного платья, на выборе которого твёрдо настояла бабушка, буквально запретив надевать брюки, мол, надо быть женственнее, а дальше, пожалуй, всем известное: «Вот в наше время…». — Знаю, — глубокий вдох. Протяжный выдох. Пора. Легонько приоткрыв дверцу минивэна, быстро покидаю душный салон, в котором витает терпкий аромат цитруса — дешевого ароматизатора, купленного в бензоколонке за сдачу. Запах мокрого от недавнего дождя асфальта стремительно проникает в лёгкие, и я невольно прикрываю веки, поддавшись игре тёплого ветра, который не намерен оставлять мои рыжие волосы в покое. Поднимаю ладонь над собой, пытаясь спастись от яркого солнца, выглядывающего из-под уходящих туч. Сделав несколько неуверенных шагов к калитке, совершенно случайно оборачиваюсь на дом через дорогу и тут же чувствую острое желание отвернуться, но беспомощно застываю на месте. Карие глаза, под которыми прочно обустроились пара синяков, смотрят на меня в упор, причём с явной неприязнью. И без того растрёпанные тёмные волосы развеваются на ветру, творя на голове своего обладателя настоящий беспорядок, который всё равно, как назло, будет смотреться выигрышно. Бледные скулы, покрытые характерными родинками, заметно напрягаются всякий раз, когда парень делает очередную затяжку, после чего спокойно выдыхает никотиновый клубок дыма, будто вместе с этим улетучиваются и его проблемы. Одет с иголочки — дорогой костюм сидит как влитой, золотые запонки отражают солнечный свет, красуясь на рукавах тёмной рубашки. На хряще правого уха сверкает серебряный пирсинг, словно описанию книги, дающая некоторые догадки о внутреннем мире парня, но боюсь, одного описания и тем более обложки не достаточно, чтобы понять, что творится в голове у этого типа. Встряхиваю головой, сильнее прижав плюшевого мишку к животу. На мгновение туплю взгляд, но быстро беру себя в руки и спешу за матерью, которая уже успела подняться на крыльцо. Кто бы сомневался. Железная калитка неприятно ударяется позади меня, пока я поспешными шагами наступаю на заросший мхом тротуар, сделанный из белого цемента. Перепрыгиваю две ступеньки за раз, лишь бы мама перестала смотреть на меня выжидающим взглядом, тонко граничащим с раздражением. Я уверена, она не хотела сюда приходить и согласилась только из-за вежливости. Дом Гринов не отличается излишним изыском, но обустроен более, чем уютно. Обои с тёплым оттенком, деревянные паркеты и множество растительности, встречающиеся буквально с порога. За массивной входной дверью сразу следует длинный коридор, куда выходят один большой дверной проём и несколько одинаковых дверей, а в самом конце находится деревянная лестница. На стенах красуются самые обыкновенные семейные фотографии, под ногами проходит длиннющий бархатный ковёр, пара настенных светильников подают тусклое освещение, создавая ощущение глубокой ночи за окном. — Ох, вы пришли, — судя по голосу, миссис Грин совершенно разбита, а её глаза опухли от горьких слёз и разбитого материнского сердца. Однако, невзирая на своё состояние, женщина всё же пытается быть гостеприимной, встречая каждого гостя с особенным подходом. Неестественно широко улыбнувшись, она поспешно проводит нас в гостиную, где и проходит прощание с покойной. Пара десятков гостей, одетые исключительно в тёмные тона, живая музыка и фуршет — обычные похороны. Чёрно-белый портрет искренне улыбающейся девушки повешен над камином, и, кажется, останется там навсегда, заменив первоначальную картину с незамысловатым пейзажем. В углу скромно расположился пианист, создавая умелыми пальцами угнетающие мелодии. Его никто не замечает, но в цельной обстановке комнаты он явно не на последнем месте. Бархатные диваны заранее сдвинуты к стенам, уступив место длинному столу, накрытому для фуршета. Мраморный журнальный столик переполнен букетами всевозможных цветов, но она их терпеть не могла. Взгляд миссис Грин беспрерывно гуляет по просторной гостиной, мол, нельзя оставлять ни одного гостя без должного внимания, будь то родственник или просто друг. Странно, что она всё не прекращает улыбаться, показывая ряд белоснежных зубов, местами испачканных красной помадой, причём с такой натянутостью, что кажется, будто её заставляют это делать. Возможно, это боль от утраты даёт о себе так знать. Других причин, по которым мать может улыбаться на похоронах родной дочери, я не вижу, точнее боюсь даже думать об этом. — Держите, это для Сары, — я вручаю женщине свой подарок для подруги, которой уже не суждено получить его лично. Она любила игрушки, особенно плюшевые, потому что с ними получаются «самые лучшие фотографии». А ещё она любила называть меня медвежонком из-за одного случая в младших классах, когда я надела до невозможности нелепый маскарад, но лучше об этом не вспоминать. — Спасибо тебе, Куин, — миссис Грин не сдерживается и заключает меня в объятия, причём довольно-таки долго. — Ваша дружба многое для неё значила. — Знаю, — всё, что удаётся мне сказать, но большего и не нужно. Я не хочу говорить слова соболезнования. Никогда не понимала, в чём их смысл, ведь от этого мёртвый живее не станет. Немного неловко поправляю подол, как по мне, слишком короткого платья, когда женщина высвобождает меня из крепких объятий, наконец вдохнуть. Такие объятия мне явно не по душе хотя бы потому, что это больно. Кусаю внутреннюю сторону щёк, едва сдерживаясь от неуместного комментария, бесконтрольно возникающего в голове. Не грубить. — Она была хорошей девочкой, — к счастью, в разговор вмешивается доселе молчавшая мама. Для других она — Элизабет Харпер, хозяйка престижной кофейни в центре Бриджпорта. Все знают её, как женщину с тяжёлой судьбой, чему свидетельствуют даже её ранние, но глубокие морщины. И только я одна могу сказать, какая она на самом деле — далеко не такая, какой кажется. Быстро отойдя на второй план, лишь сейчас обращаю внимание на Джессику, сестру Сары. Она младше неё на два года, но почему-то всегда казалась старше. У неё такие же светлые волосы, голубые глаза, высокий рост… но в отличии от сестры, Джесс более серьёзнее, да и вообще совершенно другая. Глупо с моей стороны их сравнивать. Каждый человек уникален как внешне, так и внутренне. Даже у близнецов есть отличия во внешности, не говоря уже о характере, поэтому понятное дело, что родные сёстры не один человек. — Ты как? , — ободряюще прикасаюсь к её плечу, хотя прекрасно понимаю, что от этого не легчает. Джессика обнимает себя за плечи и скептично поджимает губы: — Плохо, — её голос дрогнет, но лицо сохраняет прежнюю невозмутимость. — Мне до сих пор не верится. — Понимаю, — говорю правду, ведь ощущаю то же самое. — Я всё думаю, как она могла это сделать с собой. В нашу последнюю встречу я не заметила ничего неладного…нельзя было тогда уходить. — Перестань, Куин. Никто не виноват. Никто не виноват. Никто. Не. Виноват. Почему я не могу вдолбить это в свою голову? Я — не никто. — Мне нужно подышать. Джесс остаётся обмениваться любезностями с гостями, а я ускальзываю обратно в прихожую в надежде найти там столь необходимое мне уединение, но получаю лишь знакомую физиономию, на которой, кроме вечной усталости, я ничего никогда не видела. Порой мне кажется, что мир слишком тесен для нас обоих, потому что куда бы я ни шла, всё равно натыкаюсь на него. Дилан. Дилан О’Брайен собственной персоной стоит передо мной, в привычной манере нахмурив брови, на одной из которых блестит серебряный кружочек. От него несёт никотином, но этот запах вовсе не такой, от которого морщишься, он другой. Его лицо неизменно выражает присущее ему безразличие, руки привычно засунуты в карманы, а пронзительный взгляд, как правило, один отвечает за выражение искренних — редких — эмоций. Дилан достаточно высокий, и мне приходится наклонять голову, чтобы понять, что ему от меня надо. — Отойди, — с пренебрежением протягивает он, демонстративно закатив глаза. Действительно. Я загораживаю ему дверь. — Прошу, — немного неловко отхожу в сторону, хмуро покосившись на Дилана, который, в свою очередь, одаривает меня тем же. Что он здесь делает? Чёрт его знает. Поджимаю губы, заправив прядь спавших волос за ухо, и как ни в чём не бывало разворачиваюсь к парню спиной, спокойно зашагав к выходу. До последнего чувствуя пристальный взгляд себе в затылок, выхожу на крыльцо, как оказалось, в единственное место, где можно насладиться тишиной. Подхожу к деревянному ограждению, с прищуром всматриваясь на полдюжины машин припарковавшихся около дома Гринов. Красный, пара белых и все чёрные. Я люблю чёрный цвет, но не сейчас, когда он напоминает мне о том, что Сара действительно умерла. Честно, я и представить себе не могла, что побываю на похоронах лучшей подруги, как минимум, до глубокой старости. Да что там, я думала, первой умру я, а потом уже не важно. Может, это и через чур эгоистично, но мне, правда, было бы приятнее не застать смерти своих любимых и умереть первой. Обвиваю руками выкрашенный белой краской столб и, на удивление, нахожу в этом утешение — в носу уже не так сильно колит. Я редко плачу, точнее практически никогда, ведь выплакала достаточно слёз, будучи ещё ребёнком. Зачастую я могла расплакаться без всякой на то причины, просто потому, что мне этого хотелось. Мне хотелось чувствовать себя уязвимой, чтобы меня жалели, то есть обращали внимания. Теперь я понимаю, что внимание того не стоит. Со временем погода неожиданно начинает меняться прямо на глазах: ветер усиливается в разы, солнце вновь скрывается за мрачными тучами, а обещанное синоптиками безоблачное вечернее небо превращается во что-то из раздела фантастики. Пробирающий холод стремительно окутывает меня, заставив обнять себя за плечи. Я стало было возвращаюсь в дом, но кое-что, а точнее кое-кто вынуждает меня передумать и невольно попятиться назад. Некто с нездоровой бледностью медленно поднимается по ступенькам, странно переставляя худыми ногами — его колени ненормально сгибаются, но при этом спина остается невозмутимо прямой, несмотря на наличие заметного горба в её верхней части. Этот человек выглядит слишком худым, и его выпирающий живот никак не вписывается в общее телосложение. Кажется, будто у него априори не было волос, только синеватая кожа, крепко обтянутая поверх крупного черепа. Он ожидаемо одет в чёрное — нечто напоминающее старый сюртук, а длинные, тонкие пальцы крепко сжимают букет мёртвых нарциссов. — Жалко…жалко…жалко… — бормотание схожее на жужжание мух доходит до моих ушей, заставив сильнее вжаться в столб, словно пытаясь слиться с деревом в отчаянном желании остаться незамеченной. Он проходит совсем рядом, сосредоточенно смотря перед собой, будто лишён возможности двигать головой. — Жалко… Я же смотрю куда угодно, лишь бы не на этого мужчину с весьма резким, тошнотворным запахом одеколона. В горле начинает жечь, и я едва сдерживаюсь, чтобы не кашлянуть. Звуки шагов резко прекращаются, будто их и не было априори. Невыносимая вонь мгновенно исчезает, последовав за своим странноватым хозяином. Я с облегчением выдыхаю, невольно держась за грудь, внутри которого бешено колотится сердце. Простояв в таком положение несколько секунд, устремляю опасливый взгляд на входную дверь. Не сразу поняв, что что-то не так, я удивлённо склоняю голову на бок. Терзающий вопрос сам всплывает в моей голове: почему я не услышала характерного хлопка? Судорожно озираюсь по сторонам, но мужчины рядом не оказывается, видимо, он всё-таки вошёл. Наверное, он передвигается слишком тихо, раз уж я даже не заметила, как он вошёл во двор, миновав железную — шумную — калитку, но его шаги… они были слишком громкими для такого худого человека. Сара когда-то рассказывала про странноватого репетитора по тригонометрии, которого навещала строго два раза в неделю. Она говорила, что он до ужаса неотёсан и вызывает удивление одним лишь своим видом, не говоря уже о поступках. Должно быть, это он и есть. Набираю в грудь ледяной воздух, прикрываю веки — открываю. Неохотно прикасаюсь к ручке двери и с прежней опаской тяну на себя. Неприятный скрип проводит меня, к моему великому счастью, в пустой коридор: ни странного незнакомца, ни Дилана не оказывается. И почему я рада отсутствию последнего больше? Из гостиной всё так же доносятся шумные разговоры и музыка. Я не решаюсь туда заходить, остановившись около деревянной двери. Прохожусь пальцами по волосам, над укладкой которого нагло поиздевался ветер, и шумно вздыхаю, ощущая неприятное пульсирование в области висков. Поджимаю губы, повернув голову чуть влево, на лестницу. Нельзя. Встряхиваю головой, больно укусив себя за язык, от чего нелепо морщусь. Что бы я ни делала, мой взгляд непроизвольно снова и снова возвращается к лестнице, но здравый смысл помогает оставаться стоять на месте. За всё то немалое время, что я провела в стенах этого дома, он мне всё равно чужой. И я не имею права шастать там, где вздумается. Это неправильно. — Жалко… жалко… жалко… — снова этот хрипловатый голос, пробирающий до самых костей. Он… доносится сверху? Все те же яркие обои, деревянные полы и горшки со цветами, но в отличие от первого этажа, здесь дневной свет имеет место быть, вернее говоря, должно иметь — сейчас все окна задернуты плотными занавесками. Всё обустроено по аналогии с нижним этажом, однако здесь намного просторнее за счет маленьких комнат, а в самом конце находится комната Сары, точнее быть, комната, принадлежавшая ей. Сколько себя не заставляю, всё никак не могу свыкнуться с этой мыслью. И мне по-настоящему, пускай и не совсем разумно, кажется, что стоит мне открыть дверь её комнаты, как она будет там, целая и невредимая. Улыбнется так, как может только она, и со смехом скажет что-то вроде: «Тебя стучаться не учили, медвежонок?». Бирюзовые панели, бирюзовый ковёр, бирюзовое постельное белье — Сара любила этот цвет, который был неотъемлемой частью не только её гардероба, но и всего того, что она могла назвать своим. Не до конца попрощавшись с детством, она хранила целую кучу самых разных игрушек и даже отделила для них отдельный уголок в виде встроенных шкафов. Её комната всегда была яркой благодаря всевозможным разноцветным лампочкам, прикреплённых куда только можно, но сейчас они не сияют, оставшись яркими лишь в воспоминаниях. Судорожно сглатываю, кое-как заставив себя пройти дальше порога. Прохожусь внимательным взглядом по настенным фотографиям, сделанных старенькой камерой мгновенной печати, и почему-то останавливаюсь на той единственной, где запечатлён Дилан О’Брайен. Что-ж, его вечно недовольный взгляд остался таким же, как и шесть лет назад, впрочем, он и сам не сильно поменялся, разве что обзавёлся парочкой пирсингов и целым букетом токсичности. Встряхиваю головой, избавляясь от ненужных мыслей, и разворачиваюсь к компьютерному столу, на котором всегда творился самый настоящий беспорядок, но сейчас всё убрано. Книги, какие-то бумажки и незаконченные домашние задания. На мониторе висит издевательский стикер с напоминанием: «Навестить миссис Уильямс в среду 15:33», но для Сары ни среда, ни сегодня, ни завтра уже никогда не настанут. И это убивает. Две лучезарно улыбающиеся, ещё совсем маленькие девочки смотрят на меня из рамки с разноцветной оправой, крепко обняв друг друга, будто боясь потеряться в толпе таких же счастливых детей. Помню, это был чей-то день рождения, и несмотря на то, что мы только-только познакомились, Сара решила пойти именно со мной. Тогда мы были слишком беззаботны, чтобы задумываться о ценности каждой секунды, и умудрялись ссориться чуть ли не каждый день. Сейчас же я бы всё отдала ради её смеха, улыбки, всего… Нервно прикусываю губу, краем глаз заметив какое-то движение у изножья кровати, будто кто-то спрыгнул с неё, но при этом без единого звука. Быстро поворачиваю голову, и ожидаемо ничего странного не вижу, разве что постельное бельё идеально заправлено, ведь Сара терпеть не могла это дело. Но стоит мне сделать несколько шагов вперёд, как мой рот непроизвольно приоткрывается, веки широко распахиваются, а рамка с нашей фотографией стремительно летит на пол, разбиваясь на сотню осколков…