Сотни… нет, тысячи белоснежных лепестков шелестят над моими ногами, и мне кажется, что с каждым шагом я начинаю проваливаться в этой бесконечной гуще. Дышать становится всё тяжелее, картина перед глазами постепенно теряет очертания, а слух пронизывает неутихающий гул — смесь истошных криков и душераздирающего плача.
Мои руки сковывают невидимые цепи, не позволяя и пальцем шевельнуть, но ноги, будто обретя собственный разум, продолжают нести меня в неизвестном направлении. Чем дальше я иду, тем больше отдаляюсь от ощущения своего существования, словно начинаю исчезать.
— Вот ты где! Вечно ты опаздываешь, медвежонок! , — столь знакомый, до боли родной голос заставляет меня опомниться, но я уже ничего не вижу, кроме кромешной тьмы, а позже и ничего не слышу, кроме шелеста злосчастных лепестков.
Тщетно пытаюсь выкрикнуть её имя, однако рот не открывается или же… мой голос исчез? Я… я исчезла? Не чувствую своего тела, дыхания, ничего…
Резко распахиваю веки, натыкаясь взглядом на бежевый потолок с светящимися в темноте наклейками звёзд, которые некогда приклеил мой отец, чтобы засыпая, я могла лицезреть само «небо». Пару раз моргаю, не сразу сообразив, откуда исходит этот невыносимый звук, а когда понимаю, медленно поворачиваю голову к одному из самых ненавистных вещей на свете. Кислотно-зеленый свет электрических часов отображает ровно 7:00 и неприятно пищит с явным намерением взорваться, если я его сейчас же не успокою. Уже по привычке закатив глаза, со всей силы ударяю бедную кнопку, будто она одна виновата во всех моих несчастьях. Откидываюсь обратно на спину и тыльной стороной ладони вытираю капельки холодного пота со лба, лишь сейчас вспоминая о своём сне. В голове мелькают обрывки непонятной местности, а в ушах то и дело, что слышится её голос…
— Господи, дай мне сил… — прикрываю глаза ладонями и нароком надавливаю сильнее, чтобы взбодриться хотя бы при помощи боли, -…слезть с кровати, — не знаю, но вроде это срабатывает.
Ванная комната встречает меня непривычной прохладой и слишком ярким освещением, что говорит о том, что мама здесь уже побывала — она заядлая любительница холодного душа и не выключения света за собой. Иногда мне кажется, что вся беспечность и энергичность в этом доме досталось только ей одной, миновав нас с бабушкой, а меня особенно.
Уставшие от жизни голубые глаза, ненормальная бледность и множество веснушек — вот, что я лицезрею каждое утро. Кто-то, возможно, считает меня красивой, но мне так не кажется. Для меня моё лицо это одно сплошное разочарование, каждый изгиб которого обречен считаться изъяном. Кто-то скажет: «Веснушки это красиво», однако я его не поддержу, ведь веснушки это что-то среднее между прыщами и расчесанным укусом комара, а в комплекте с ярко-рыжими волосами это услада явно не для моих глаз. Безусловно, мне не нравится девушка по ту сторону зеркала хотя бы потому, что она даже себе не нравится. Какой-то до смеха глупый замкнутый круг, выхода из которого я так никогда и не найду.
Поспешно собираю волосы в небрежный пучок и тянусь за зубной щёткой. Горький вкус мяты всячески издевается над моим языком, пока я издеваюсь над своими дёснами, надавливая щётку сильнее положенного. Выплёвываю содержимое рта, полощу зубы водой и наклоняюсь над раковиной. Набираю в ладони теплой воды, ополаскиваю лицо и вновь возвращаюсь к своему отражению. Нет, красивее не стала.
— Доброе утро, милая, — жизнерадостно протягивает мама, не успеваю я и порог перешагнуть. Женщина, как всегда (за исключением дня матери, конечно же), возится около плиты, умудряясь искренне улыбаться. Кто-нибудь научите меня этой суперспособности — радоваться новому дню, как нормальные люди, хотя навряд ли это нормально в наши то дни.
— Ага, — едва сдерживаясь, чтобы не закатить глаза, достаю из шкафа две кружки, которые наполняю горячим кофе из кофеварки.
Крупные капельки дождя разбиваются об окно, в жалкое мгновение превращаясь в струю холодной воды, стекающей вниз по стеклу. Вдали изредка сверкает молния, скоропостижно растворяясь в борзом потоке прохладного ветра, чьей задачей, кажется, выступает хорошенько растрепать кроны деревьев, избавляя их от паразитов в виде мёртвых листьев. Да уж, сегодняшняя погода явно оставляет желать лучшего, хотя я наверняка его и не заметила бы, не будь у нас окна прямо над кухонным гарнитуром, для которого не предусмотрены занавески.
Будто бы не замечая пристальный взгляд матери, стало было ухожу, но:
— Куин! Куда в таких количествах? — недоумевает она.
— Прости, мам, я тебя не слышу, — спешу оказаться по другую сторону двери и невольно морщусь в предвкушении криков, но их, к счастью, не следует.
Скрипучие ступеньки скоропостижно остаются позади, а я уже стою около бабушкиной комнаты, ломая голову над тем, как открыть дверь, не пролив кофе, пренебрежительно налитый до краёв. В итоге, решаю поставить одну кружку на пол, открыть дверь и взять её обратно. Банально, но эффективно.
Бабушка жила в этом доме ещё задолго до моего рождения, так что её комната выполнена строго в старой стилистике. Она наотрез отказалась от ремонта, аргументируя это тем, что жить ей осталось всё равно не долго, а потом «делайте здесь что хотите». Наверное, мама бы с радостью избавилась от всех этих вещей, которые она обычно называет барахлом, но я бы такое не осилила, если бы даже захотела. Кажется, любовь бабушки к накоплению вещей досталась и мне.
— Как спалось? — натягиваю что-то наподобие улыбки, но бабушка даже не удосуживается повернуться ко мне, предпочитая сидеть ко мне спиной, изучая каждую линию узорчатой бумаги. Мне приходится подойти ближе и сесть в старое, обшарпанное кресло, находящееся близ изголовья одноместной кровати.
— Не ходи туда больше, — бабушка поворачивает ко мне голову, но так же быстро отводит взгляд, будто увидев во мне то, что не следует. По обыкновению дрожащими (и морщинистыми) руками берёт кружку кофе, делает ровно один глоток и вручает обратно.
— Что? Куда? — не понимаю я, но больше меня смущает то, что бабушка впервые за долгое время не допила свой кофе.
Она качает головой и совсем тихо, словно боясь, что нас кто-то может услышать, протягивает:
— Они ждут тебя.
Я бы спросила: «Кто?», непонимающе моргая ресницами, если бы не знала свою бабушку. Сколько себя помню, её поведение никогда не отличалось нормальностью, и она всегда то что-то бормотала себе под нос, то пропадала целыми сутками, то и вовсе ходила во сне. Мама говорит, что такое поведение свойственно всем старым людям, а лунатизм — это у нас семейное, даже пугала меня в детстве, что если буду спать слишком часто, больше никогда не проснусь и проживу свою жизнь, находясь во сне. Тогда я ужасалась от одной лишь мысли об этом, но сейчас для меня это кажется сказкой, а сказки не столько желанны, сколько нереальны.
— Ты не спала, да? — поджимаю губы, с некой жалостью посмотрев на морщинистое лицо старушки. — Опять.
Бабушка не отвечает и молча ложится на кровать, после чего поворачивается ко мне спиной. Это означает, что она не хочет меня видеть, впрочем, что это ещё может значить? Явно не то, что она рада моей компании.
— Я оставлю это здесь, ладно? — ставлю недопитую кружку кофе на прикроватную тумбочку, заодно выключив светильник, без света которого освещение в комнате вовсе не критичное. — Ладно.
Ответом следует молчание, и я тяжко вздыхаю, медленно встав на ноги. Крепче сжимаю в одной руке свою кружку кофе, которое я обычно выпивала за беседой с бабушкой, но не сегодня. Стараясь не смотреть на неё, поспешно закрываю за собой дверь, но успеваю заметить покрасневшие глаза, пристально смотрящие прямо на меня, но кажется, что через меня, за мою спину. Неприятная дрожь проходится по телу от этого взгляда, вынуждая поскорее уйти в свою комнату.
Это была осень, ровно два года назад. Весь город в дрожащем предвкушении ожидал хэллоуин: ни чем особо отличающиеся друг от друга дома были бездарно украшены, конфеты скупали пачками дантистам на радость, а тыквы потрошили сотнями, вырезая из них совсем не пугающие физиономии. А что было действительно страшно так это то, что мы с Сарой тоже участвовали во всём этом цирке. Она, по моему, скупила весь отдел в то время, как я еле смогла заставить себя купить одну вещь — деревянную табличку с надписью: «Живым вход воспрещён». Я планировала повесить её на входную дверь, но так уж вышло, что повесила на свою, и с тех пор она висит здесь, как напоминание о том, что покупать декорации на хэллоуин это, как минимум, пустая трата денег.
Я не люблю яркие цвета, но почему-то именно они преобладают в моей комнате: голубые панели, бежевые полы, белоснежные ковёр и мебель. Единственное истинно-черная здесь вещь это моя душа, а если без шуток, то синтезатор, некогда купленный мамой с большой надеждой на то, что у её дочери обнаружится хотя бы один талант, но нет. После одной недели мук, сопровождаемых совершенно невыносимыми звуками, он быстро, а главное ожидаемо ушёл в небытие, обретя свое предназначение в виде собирателя пыли — в этом мы с ним даже чем-то похожи.
Недопитый напиток отправляется на стол, а я вымученно падаю на кресло мешок, запрокинув голову назад. Прикрываю веки и всего лишь на короткое мгновение позволяю себе немного расслабиться. День начинает казаться более менее терпимее, как вдруг:
— Куин, я для кого завтрак готовлю, м? — мама бесцеремонно врывается в мою комнату, впрочем, мне не привыкать.
— Я позавтракаю позже.
— Ты опоздаешь в школу. И подними наконец голову!
— Я туда не пойду, — послушно выпрямляюсь, однако хмурю брови с нескрываемым намерением устоять на своём. — И я не умру, если пропущу один день.
— Один? Ты говоришь об этом «одном дне» точно не один день! Куин, я понимаю, что у тебя переходный возр…
— Боже, — закатываю глаза, честно, уже устав от бреда про переходный возраст, который давно уже прошел, но кажется, для мамы я всегда останусь тринадцатилетней девочкой. — Я всё равно туда не пойду.
Женщина упирает руки о бока, смотря на меня настолько хмуро, насколько это только возможно. Коротко подстриженные, аккуратно уложенные волосы, легкий макияж и деловой костюм — мама всегда выглядит опрятной и ухоженной, чего не скажешь обо мне сейчас, ведь я не планировала отправляться в школу и даже не сменила мешковатую пижаму с дурацкими сердечками и звёздочками на фоне отвратительного розового оттенка.
— Хорошо, — кивает, но вовсе не по доброму. — Пусть будет по твоему, но у меня есть одно условие. Ты отправляешься со мной в кофейню. И даже не вздумай отказываться, я не допущу того, чтобы ты валялась без дела, Куин.
— Школа так школа, — всякое лучше, чем мыть бесконечное количество тарелок.
***
К чёрту школу.
Честно, я предпочту выслушать очередную нотацию о том, что бывает с прогульщиками, нежели буду слушать слова соболезнования от тех, кого даже не знаю. Фраза: «Мне очень жаль, Куин» меня уже изрядно выбесила. Конечно, я понимаю, что они это не со зла, и что, возможно, им действительно жаль, но всё равно не могу заставить себя перестать реагировать на это раздражением. Сара умерла. Их слова её не вернут.
Здесь пахнет сыростью и пластиком. Из настенных колонок, незаметно ютящихся на двух углах, слабо доносится классическая музыка, хоть как-то поднимающая цельную обстановку магазина. Прилавки до битка набиты продуктами по низкой цене, журналами для взрослых и прочими канцелярскими товарами. Одним словом, норма. Обычный среднестатистический магазинчик около дороги. Из покупателей здесь только я и пожилой мужчина, с живым интересом рассматривающий отдел со сладостями. Кассирша, синеволосая девушка чуть старше меня, уныло перебирает старые диски, которых, кажется, ждет участь оказаться на свалке, и лишь некоторые найдут своё место в видеопроигрывателе этой девушки.
Очередной глоток холодного напитка со вкусом персика, моего самого нелюбимого фрукта, но единственного стоящего один доллар, который я нашла в рюкзаке, отправляется в мой рот, и я морщусь от слишком сладкого вкуса, едва сдержав кашель. Натягиваю рукава тёплого свитера и прикрываю рот, поёрзав на холодном полу. Нервно взъерошиваю волосы, откинувшись спиной к стене, и прикусываю губу. В глазах жжёт так, как если бы я не спала трое суток, в горле безнадежно пересохло, а руки неустанно трясутся то ли от холода, то ли от нервов.
— Как тебя зовут? — ко мне подбежала девочка с забавными хвостиками и загородила солнце, наступив оранжевыми сандалиями на песок.
— А тебя? — я не стала отвлекаться от сооружения замка и быстро опустила голову, взглянув на незнакомку лишь на короткое мгновение.
— Я первая спросила! — она недовольно топнула ногой. Я же невольно заволновалась за сохранность своей песочной крепости. Вскочила на ноги и озлобленно заглянула в глаза, отражающие сами небеса, характер обладательницы которых явно был не ангельский.
— А я вторая, и что?
Так мы и стояли, молча смотря друг на друга, как на своих самых злейших врагов. Эти несколько секунд, полные взаимной неприязни, казались целой вечностью. Я думала, нет, знала, что перепалки не избежать, но, как оказалось, ошибалась.
— Ты забавная, — девочка громко рассмеялась, после чего дружелюбно протянула руку, — Я Сара.
— Куин, — пусть я и пожала руку в ответ с большой неохотой, я уже наверняка знала, что мой драгоценный замок никто не тронет.
— М-м-мешаешь.
— Что?
Лишь сейчас обращаю внимание на незаметно подошедшего парня с густыми каштановыми волосами и ярко выраженными веснушками. Красная толстовка, чёрные брюки карго и поношенные кеды — говорят, первое впечатление о человека возникает, судя именно по одежде, но я, пожалуй, воздержусь от поспешных выводов. Хотя учитывая то, как незнакомец намеренно не даёт заглянуть себе в глаза, смотря перед собой, а не на меня, он точно не дружелюбный. В одной руке парень сжимает швабру, а в другой — пластмассовое ведро. Он уборщик?
— Т-т-ты мне м-мешаешь.
Нет, не надо. Пожалуйста, не надо. Нет!
— П-п-прости, — издевательски протягиваю я, о чём сразу же жалею.
Твою же мать, Куин!
Быстро поднимаюсь на ноги, поравнявшись с парнем, чей непонимающий взгляд наконец достигает моих глаз. Голубые, значит…
— Прости, я не хотела, — нет, я не оправдываюсь. Мне порой действительно сложно сдерживать себя от нелепых поступков, а ещё сложнее — уметь осознавать это. Когда ты считаешь своё поведение нормальным, ты не задумываешься о чувствах других, зачастую вставляя палки в свои же колеса. Больше всего на свете мне хочется избежать этого, но у меня мало, что получается.
— Н-ничего, — мотает головой, но обида в его голосе не исчезает, — Я п-п-привык.
— Правда? — я не верю. Делаю один шаг вперёд, от чего незнакомец забавно вздрагивает и вновь отводит взгляд в сторону.
— П-правда, — всё равно не верю.
— Хорошо, — пытаюсь улыбнуться, но получается слишком натянуто.
Брюнет лишь удивленно приподнимает брови, как бы спрашивая: «Ты всё ещё здесь?» или «Чего тебе от меня нужно?».
Собственно, я и сама не знаю, почему не могу с места сдвинуться. Я хочу узнать его имя? Но зачем? Мы наверняка больше уже не встретимся, конечно, если я вдруг не возжелаю желанием заскочить в этот богом забытый магазин (никогда). Да, лучше не спрашивать.
— Как тебя зовут? — ну, конечно…
***
— Я дома, — заявляю в пустоту, нащупав выключатель через темноту. Яркий свет лампочки тут же больно ударяет по глазам, заставляя жмуриться. Насквозь промокший рюкзак отправляется на вешалку следом за не менее мокрой курткой. Ботинки небрежно располагаются на ковре с банальной надписью: «Добро пожаловать».
Обойдя весь нижний этаж и включив все лампочки, окончательно убеждаюсь в том, что мама в очередной раз задерживается на работе, отрабатывая за не вышедшего на ночную смену официанта, а бабушка видит седьмой сон. Это не впервой, можно сказать, это и есть та самая обыденность в нашем доме: мама работает, бабушка спит, я занимаюсь непонятно чем.
Лениво переставляя мокрыми носками, поднимаюсь на второй этаж. Света ожидаемо нет. Мне приходится напрячься, чтобы отыскать выключатель, умело спрятанный за книжным шкафом. Понимаю, что мне срочно необходимо принять горячую ванну, но, к своему великому разочарованию, тщетно дёргаю за ручку запертой двери и удивлённо вскидываю брови:
— Бабушка, это ты?
Прислоняюсь ухом к двери, но кроме гробовой тишины, ничего не слышно.
— Бабушка?
Как бы отвечая на мой вопрос, сзади раздаётся неприятный скрип. Суетливо оборачиваюсь и натыкаюсь на открытую нараспашку дверь бабушкиной комнаты. Первая мысль — сквозняки. Непроизвольно напрягаю брови, зашагав в комнату. Останавливаюсь у порога, с ужасом обнаружив, что окно не открыто, да и никакой форточки здесь нет. Если это не сквозняки, тогда… Пытаюсь сохранять спокойствие, но биение сердца увеличивается в разы. Я прекрасно понимаю, что пустая паника ни к чему, и сильно прикусываю нижнюю губу, успокаивая себя при помощи боли. Неуверенными шагами прохожу внутрь. Осматриваюсь — никого. Стало было выдыхаю с облегчением, как в легкие проникает уже знакомый запах. Запах… гнилой плоти? Кашляю, невзначай помахав ладонью перед собой, словно это хоть как-то может помочь избавиться от этой вони. Со временем начинаю понимать, что чем ближе я к кровати, тем сильнее запах. Принюхиваюсь, едва подавливая чувство тошноты, и останавливаюсь над прикроватной тумбочкой. Беру кружку в руки и сразу чуть было не роняю на пол, уловив эпицентр неимоверной вони. Какого чёрта?
Быстро спускаюсь на кухню. Подбегаю к раковине и выливаю кофе, но это уже не кофе, а густая и вязкая жидкость, цветом напоминающая ржавчину. Поворачиваю кружку вверх дном, а жидкость всё не стекает, в одно мгновение превратившись во что-то наподобие слизи. Вонь всё усиливается, терпеть становится невыносимо. Решительно кивнув самой себе, лезу туда дрожащими пальцами, как можно быстрее вытаскивая содержимое наружу. Неожиданно ощупываю на дне что-то мягкое, а когда вытаскиваю, замираю в ступоре. Лепестки… это лепестки!
В эту же секунду сверху разносится громкий шум, будто упал шкаф. Мне долго думать не приходится: ноги уже несут меня по лестнице, в голове возникают лишь самые худшие предположения, а сердце вот-вот пробьёт грудину. Вновь дёргаю за ручку ванной комнаты. Заперто. Стучусь. Стучусь со всей силы.
— Бабушка! Открой дверь! Бабушка!
Шумный хлопок, раздавшийся точно, как выстрел, заставляет меня резко остановиться и медленно повернуться назад.
— Бабушка? — дверь не может захлопнуться сама! Нет, это бред.
Нервно усмехнувшись своим мыслям, отворяю дверь и…
Покрасневшие глаза пристально смотрят прямо на меня… нет, на того, кто стоял на моём месте. Безжизненные руки свисают с кровати, голова неестественно запрокинута, а на лице застыла гримаса ужаса.
— Жалко…
