Калейдоскоп боли

Противный мелкий дождь довершал сезон дождей. Холодные капли, бьющие по лицу, хоть немного приводили в чувство. Да и ночь, что опустилась плотным покрывалом, успокаивала нервы своей идеальной чернотой. Внутри не было ни злобы, ни раздражения, только ненормальная, закоренелая усталость. Спать хотелось так, что глаза слипались, и впору было плюнуть да остаться в основном здании базы, найти себе пустую комнату с кроватью и послать к чёртовой матери устав. Но собственная выдержка не позволила, да и гордость тоже. Единственная поблажка собственному измученному организму — домой он сегодня не поедет. Отдохнёт здесь, в пристройке для сотрудников, а завтра уже будет другой день. Который, судя по всему, тоже не принесёт ничего, кроме раздражения. Слишком уж всё вокруг закручивалось не в его пользу. Единственный огонёк вокруг — кончик медленно тлеющей сигареты, последней в пачке. Хорошо, что на первом этаже есть автомат с сигаретами. Несмотря на стаж, дым всё равно обжигал горло, тяжело проталкивался в лёгкие — это было приятным ощущением. Успокаивал даже не сам никотин, а дым, который серым в здешней темноте облаком вырывался изо рта. Когда он курил в последний раз? Вчера утром? Дни после бессонных ночей слились воедино, а уставший мозг отказывался даже задумываться над этим. Двое суток он точно не спал. Он и вышел-то сюда, на неосвещённую часть за основным зданием только для того, чтобы хорошо подумать. Но стоило дойти, как выяснилось, что ту кашу, которая была в голове, не было разгребать ни сил, ни желания. Поэтому он и достал из пачки сигарету, поджёг её зажигалкой, едва безразлично не выкинув пачку на мокрый асфальт, но остановил себя — просто сунул в карман. Ему и так устроили полный разнос. Не хотелось ни думать, ни анализировать, а просто завалиться к себе и проспать хотя бы пять часов. Было бы неплохо. А идеально — вообще взять выходной, забыв обо всём хотя бы на один день. Такую роскошь он себе позволить не мог. Даже если от усталости хотелось содрать с себя кожу. Хуже, чем ему, пришлось только Дирну. Нет, доктора никто не третировал, не допрашивал с такой въедливостью, не грозили снять с поста. Этим накормили только его. Дирна же почти сразу отпустили из-за Джека, которому требовалась помощь. Не верилось, что всё произошедшее было вчера. Доктор вообще не имел возможности отлучиться от своего подопечного надолго, поэтому тоже не спал, а если и спал, то урывками, где-то на жёсткой кушетке, пока очередная медсестра его не будила. И у него ещё хватало сил шутить, что он будто вернулся обратно в далёкие студенческие годы. Его же вытрясли, морально выжали, не оставив даже злости. Но это он уже проходил: завтра злость, раздражение и неприязнь проснутся с ним утром. Ещё ни разу не подводили. Но это будет завтра, а пока… Пока у него едва ли находились силы для того, чтобы дойти по тёмной, ровной дороге до нужного здания. Шаги были медленными, совершенно ленивыми, тихими. Все сотрудники давно спали, за исключением ночной смены, которая начнёт очередной обход только через минут пятнадцать. Сейчас было тихо, пусто, пахло сырой землёй и жухлыми листьями, что наметало ветром сюда с ближней аллеи. Там, насколько он знал, росли дубы, которые высадил лет пятьдесят назад какой-то богач. Время давно перевалило за полночь. Луны видно не было, тучи не пропускали ни проблеска света. В безоблачные ночи здесь было видно звёзды. Хотя ему всегда было плевать на красоту вокруг, а сегодня — особенно. Сигарета дотлела до фильтра, и Питч швырнул окурок на дорожку, как раз подходя к зданию. Крыльцо у входа хорошо освещалось, разрезая тьму желтоватыми лучами. Да и прожекторы здесь работали на полную мощность, так же, как датчики движения, сканеры, камеры наблюдения и прочая муть внутренней системы безопасности. Само здание было всего в четыре этажа, из серого крупного кирпича, чуть продолговатое. Внутри были комнаты для персонала, как здешнего, так и для приезжих с других уровней специалистов. У него была своя квартира на Втором уровне, однако сегодня совершенно не было сил вести машину, чтобы доехать домой. Но вот проветрить голову очень хотелось, хоть и пользы это никакой не принесло. Осень входила в свои права всё дальше, и было холодно, мерзко-влажно, и, даже выбросив сигарету, ему всё равно казалось, что изо рта до сих пор вырывается дым. Но разгорячённое от нервов, злобы и вечного раздражения тело всё же немного остыло. Именно поэтому он выбрал пройтись по улице, а не по туннелю, что соединял два здания тонкой крытой дорожкой. На крыльце стоял доктор Вагнер и курил. Это был один из самых молодых специалистов. Вагнер кивнул ему, но особого внимания не обратил: вчера и сегодня нервы вымотали всему персоналу, даже тому, кто никак не относился ни к Джеку, ни к Заместителю. Создалось впечатление, что отдельные личности в составе Руководства просто выплёскивали месяцами копившуюся желчь. Самый большой удар он принял сегодня на себя. Да и понимал, ещё тогда, когда только дал своё согласие на те действия, когда взял всю ответственность на себя, понимал — так оно и будет. Заместителя уничтожили они с Дирном, а досталось всем. Он не признавал как пять лет назад, так и сейчас такой обеспокоенности о твари, что только жрала бюджет и не дала исследователям совершенно ничего полезного. Но о ней пеклись так же, как и о любом другом объекте. По его мнению, они с Дирном поступили правильно — Джек был в приоритете. Это живой, мыслящий человек, ещё мальчишка, с очень необычными, уникальными и в будущем действительно полезными способностями. Это, конечно, понимали все. Даже Руководство, по крайней мере, бо́льшая его часть. Но за уничтожение другого объекта его сегодня погладили против шерсти так, что от нудятины, что впилась чужими речами в мозг, заболела голова. Сложно было воспринимать направленную пассивную агрессию будучи совершенно обессиленным отсутствием сна. Было бы проще, если бы Джек остался в полном порядке. Но парень впал в какое-то состояние, близкое к коме, которое Дирн назвал чем-то вроде анабиоза. И чёрт его знает, что там с глазами мальчишки, и восстановится ли зрение. Об этом пока было рано говорить. Он помнил, как они делали Фросту повторную МРТ, чтобы окончательно убедиться, что ненавистная тварь сдохла раз и навсегда. От этой сволочи всё равно не было никакой пользы, что бы там ни говорило Руководство. Но как бы там ни было, досталось и за травму Джека. За это и самому было досадно. Но лучше так, чем подвергать риску стольких людей. Особенная инициатива по отчитыванию его действий и их итогов исходила от Рика Валлеса, который испытывал что-то среднее между острой неприязнью и голимой ненавистью к Блэку. Это было почти взаимно, но Питч по большей части с профессиональным похуизмом относился к потявкиванию этого щенка, которого на столь высокую должность выдвинул богатый, влиятельный папочка. Бюрократия, мать твою. Он изводил себя на нет, работая без отпусков и выходных, чтобы получить заслуженное место в Руководстве. А кому-то повезло родиться с золотой ложкой во рту. Закономерность этого гнилого мира — деньги и ресурсы правят всем. Внутри было значительно теплее. На входе сидели охранники, лениво отставив автоматы чуть в сторону — это только кажется, что оружие держать легко. От нескольких часов держания в руках четырёх килограммов железа устанет любой. Даже если оружие просто висит на плече. Так что он им ничего не сказал, даже взглядом не пригвоздил по привычке. Хотя этого и не требовалось: один из них чуть ли не под стол залез, только увидев его. Нехер трахать молоденьких медсестёр в помещениях, для этого не предназначенных. Вот и получил заслуженный выговор, да и ушат на свою голову — Питчу тоже хотелось выплеснуть злость. Он не терпел нарушений элементарных правил. Глядя на безуспешные попытки довольно крупного парня стать меньше под его взглядом, Питч не удержался: — Что, Саммерс, закончил свои скачки по этажам? Ты осторожнее, а то ведь можно плохо кончить. — Да, сэр. Под кряхтение остальных, Блэк пошёл к лестнице, чувствуя толику удовлетворения внутри. Ибо нехуй, вид чужих совокуплений его никак не вдохновлял. Здесь, в этом здании-пристройке, не было той ослепляющей стерильной белизны. Стены были окрашены в тёплый бежевый цвет, пол был коричневым, имитируя паркет, а редкая мебель была куда уместнее и не напоминала бесконечное убранство медицинского отсека. Отдых для уставших глаз. Ему нужно было на третий этаж, полностью уже уснувший и тихий. Там его комната, совмещённая с ванной. Если бы он не чувствовал себя, как высушенная рыбина, то обязательно принял бы душ. Но с каждым шагом ноги всё больше становились ватными, а тело тяжелело. Спать хотелось безумно. Да и надоело прокручивать в голове все слова, сказанные ему на «совещании». Он прекрасно знал, зачем его вызывают на ковёр, поэтому был готов услышать в свой адрес это всё. Угроза понизить в должности могла бы иметь силу, если бы она не исходила от Рика Валлеса. Питчу было доподлинно известно, что остальные члены совета этого парня тоже недолюбливают. Особенно Сара и Ник. Да и не позволит он. В землю вгрызётся, убьёт гадёныша, но сдвинуть себя не даст, не для этого столько лет пахал. Благо, остальные, хоть и были недовольны тем, что остались без объекта, но не были такими категоричными. Понимали безвыходность ситуации, но всё равно хорошо по нему проехались. Некоторые, видимо, ждали, что он поджмёт хвост и отступит, но Питч, несмотря на усталость, свою позицию отстоял. К чёрту пусть идут со своими «важными, уникальными объектами». Джек — уникален и важен, потому что он — человек. Заместитель — бесполезный паразит, который успел убить уйму людей и ни на йоту не был полезен. Только вот подобные идеи и взгляды в Руководстве не приветствовались, поэтому он свою речь фильтровал. Но для всех это, кажется, и так не было секретом. Дверь в его личную, уже давно занятую комнату выглядела так же, как и все остальные на этом этаже. Хотя, какой-то уникум повесил на дверь в конце коридора бумагу с надписью «дальше только боль». Та комната всегда пустовала. Тихо пискнул замок, дверь открылась, пропуская его внутрь. Кромешная темнота после хорошо освещённого коридора была приятной. Он лениво сбросил с себя куртку, кинув на спинку стула чисто интуитивно, снял немного влажную футболку, позволяя прохладному воздуху в комнате обласкать всё ещё разгорячённую кожу. Спина болела, а плечо и вовсе тянуло под весом бионической руки прямо к полу. Вот, что значит плевать на законный отдых. Металлическая, неживая рука — довольно удобно, особенно в том случае, когда можешь выносить дверь с одного удара, но вот последствия… Питч помассировал кожу на стыке с ледяным металлом, пытаясь хоть немного прогнать ноющую боль в плече. Хотя, от плеча-то почти ничего и не осталось. Тварь действовала наверняка — выдрала руку по самое не хочу. Да и спать он теперь мог только на спине и животе, реже — на правом боку. Но привык. Блэк, морщась, выдернул ремень из брюк, бросил к остальной одежде, снял сами брюки и так завалился на кровать прямо поверх одеяла. Плевать, и душ он примет завтра. Сейчас хотелось только одного — выспаться.

***

— Нет, я не думаю, что нам стоит беспокоиться об атрофии мышц. — Анабиоз. — Посмотрите, его пульс — двадцать ударов в минуту, это втрое меньше, чем у здорового человека. Собственное сознание казалось чем-то недосягаемым — протянешь руку, а эта эфемерная сущность тут же отскочит, дразнясь погладит пальцы, но не дастся, опять ускользнёт, оставляя после себя лишь дымку. Изредка что-то беспокоило его, то звуки чужих голосов, что произносили довольно странные, лишь отдалённо понятные фразы, то прикосновения к коже, которой он не видел. Вокруг было темно, только собственное недосягаемое путало мысли дымкой, мешало прийти в себя, отравляло разум. Он знал, что ему пора проснуться. Знал, что где-то под коркой спокойствия и безразличия прячется липкий, ещё до конца не забытый страх. Только… Страх ли? Может, самый настоящий ужас? Хотелось крикнуть, чтобы его вытащили отсюда, забрали из бесконечной темноты бессознательного, но рот открыть не получалось. И он кричал мысленно. Никто не приходил. Аксиома — ты вытаскиваешь себя сам или подыхаешь. Никто и не придёт, не защитит, не закроет собой, не прогонит тьму, что плотно обосновалась под веками. Некому. Он чувствовал, что вокруг кто-то есть; где-то за пределами этой темноты, там, до куда не доставали закрытые, будто сжатые насильно глаза, там кто-то ходит, говорит, живёт, пока он варится, маринуется в этой бесконечной темноте, изредка вылавливая незначительные звуки. Иногда звуки складывались в целые слова, но понять было трудно. Словно даже не слышишь — читаешь по губам. Странное, немного пугающее ощущение полной дезориентации, потери самого себя. Казалось, что ещё чуть-чуть стоит напрячься, призвать на помощь всю силу воли, и ты проснёшься, откроешь наконец глаза, ощутишь тот пробирающий ужас, что таился где-то в недрах памяти. Но все попытки оставались тщетными. Он хотел проснуться, хотел почувствовать хоть что-то, кроме вязкого мрака вокруг. Хоть малую часть тех эмоций, что ощущалось лишь фантомно. И с каждым разом, прилагая всё больше и больше усилий, у него получалось. Он слышал больше, больше понимал, как ему казалось, хоть и это совершенно не откладывалось в памяти. Как выплывать из глубокой бездны — грести руками, толкаться вверх, преодолевая тяжесть и давление воды, туда, к желанному, нужному глотку воздуха. Джек знал, что когда он проснётся — будет страшно. И больно. Больно потому, что что-то тянущее ощущалось всё это время, где-то в собственном теле, но не было возможности понять, что именно так болит. Но выбраться хотелось, даже если и казалось, что он провёл в этой тьме всю бесконечность. Первое, что он услышал чётко, резко — писк. Что-то пищало совсем рядом, раздражая, путая. Но вместе с тем, звук был знакомым, словно он уже не раз слышал его раньше. Глаза открыть не получалось так же, как и почувствовать собственное тело. На место странной опустошённости пришла паника, мгновенно и сразу захлёстывая с головой, мешая в вязкую кашу все мысли. Хотелось двигаться, подскочить на месте, пошевелить хоть чем-нибудь, просто чтобы понять, что с ним всё в порядке. Что он по-прежнему жив. К звуку писка прибавилось дыхание: тяжёлое, быстрое, загнанное. Джеку потребовалось время, чтобы понять, что дышит он сам. В который раз он заново учится дышать? Это ведь так просто, даже на автомате — вдох, глубокий, насыщающий тело нужным кислородом, и выдох, тяжёлый и резкий. Если правильно дышать — с паникой легче справиться. Какая-то прописная истина, которую он почерпнул неизвестно где. И ещё одна: спокойствие и холодный расчёт ведут к здоровому, верному анализу. Он где-то лежал, не мог пошевелиться, даже глаза открыть — это не давало ничего. А вот писк… Приборы. Медицинские приборы, он знает, помнит, слышал когда-то давно, ещё в то время, когда знал о себе всё. Он лежит в медицинском отсеке, обездвиженный, опять слепой из-за невозможности открыть глаза. И ничего не помнит из того, что именно его сюда привело. Фрост действительно ненавидел собственную память. Она поглощала все самые нужные ему воспоминания, как зыбучие пески. Джек знал, что испытает ужас, когда проснётся — тот же эквивалент паники. Но с ней он бороться умел. Просто нужно дышать и не поддаваться. С болью оказалось сложнее. Наконец получилось осознать, что именно так сильно болит. Голова раскалывалась. Это было не то ощущение тянущей неприятной боли, нет. Ему казалось, что в череп вбили пару раскалённых гвоздей. И почему только сразу не почувствовал? И как вообще можно бороться с такой болью? Джек почувствовал, как его опять утягивает обратно в бездну бессознательного, что он просто не выдерживает. Судорожный хрип из разлепленных, напрочь сухих губ в попытке позвать хоть кого-нибудь. Ещё одна секунда на вынужденное осознание — у него на глазах плотная повязка, что совершенно не пропускала свет. Может, оно и к лучшему. Слишком уж боль была сильной. Невыносимой. Но обратно в темноту не хотелось, только бы боль прошла, и он готов остаться в реальности, больше не размениваясь на бессознательное. Должен же рядом быть хоть кто-то? Он знал, что находится в Подразделении. Последнее, что помнил — ту огромную штуку, в которую его засунул Дирн. Как тесно было внутри. Помнил, как после неё почувствовал себя нехорошо. Но вот дальше… Привычный бетонный блок на собственные воспоминания. Хотя сквозь него, подобно воде, что-то просачивалось, но он никак не мог уловить это «что-то». Просто не получалось, как бы он ни старался. — Джек? — это был доктор Дирн, Фрост мгновенно узнал его голос. В ответ получилось только рвано выдохнуть через рот. — Тише, всё хорошо. Слава Всевышнему, ты очнулся. Что-то болит? Джек готов был кивнуть, но затылок налился такой тяжестью, что его затошнило. — Голова… Собственный голос напоминал скрип давно проржавевших петель. Сухость в горле драла наждачкой, причиняя боль. Захотелось немедленно сорвать с глаз повязку. Джек вообще не понимал, зачем она нужна. Пульсация противного клубка боли отдавалась в глаза, но он был уверен, что они в порядке. — Сейчас я принесу капельницу с морфином, — доктор, судя по звукам, чем-то шуршал: какие-то бумаги. — Не пытайся встать, пожалуйста. Всё хорошо. В это «всё хорошо» верилось слабо. Не просто же так он здесь лежит. Что-то случилось, что-то плохое, но он никак не мог вспомнить, что именно привело его на больничную койку. Джек помнил, что доктор Дирн увидел странное пятно у него в груди. Это из-за него он здесь? Потому что это было последнее связное воспоминание. Дальше шли только урывки, неясные, обрезанные, по которым можно было сказать, что ему тогда было очень плохо. Не слишком информативно. Оставалось надеяться, что скрывать от него ничего не будут. Вокруг опять стало тихо. Въедливый писк всё никак не желал стихать, раздражая больную голову ещё сильнее. Будто вгоняя фантомные гвозди глубже. Оставалось только терпеть; не было ни малейшего желания вновь отключаться, даже если это избавит его от боли. Опять пришла беспомощность. Через усилия, собранные остатки силы воли он пытался хоть чем-нибудь пошевелить. Почувствовал, как дёрнулись пальцы на руках, как лёгкой дрожью отозвалась левая нога. Создалось впечатление, что он пытается двигать чужие конечности, по ошибке пришитые к его телу. Настолько они казались инородными. О том, чтобы сесть, он даже не думал — стоило мыслям только попытаться свернуть в эту сторону, как головная боль тут же напоминала о себе. Тошнило. Было бы проще смириться с происходящим, если бы он доверял тем людям, что теперь его окружали. Разве что… Немного Дирну. Просто потому, что тот вёл себя доброжелательно. Как-то сразу в голову ворвались мысли о его кураторе и о том подслушанном разговоре. Вот уж кого он не хотел сейчас ни видеть, ни слышать рядом с собой. Какая-то глубокая, по сути детская обида не давала ему покоя. Хотя он сам не совсем понимал, почему отреагировал и продолжает реагировать именно так. И чувство внутри такое горькое, чем-то отдающее предательством. Он ведь не помнил этого человека. Только голос, какие-то черты внешности, но больше ничего. Зато помнило что-то внутри, то, чему было плевать на потерянные воспоминания. Джек злился, обижался и не понимал самого себя. Не понимал, почему его настолько сильно задели те слова, настолько, что он полностью потерял над собой контроль, чего не было все три года, что он помнил. Ему бывало страшно, мерзко, противно, но никогда ни одно событие его так не выбивало из колеи. Домыслы, да и только. — Понизьте освещение до двадцати процентов, — послышался немного приглушённый голос Дирна. Здесь всё это время был кто-то ещё? — Джек, сейчас я поставлю тебе капельницу с обезболивающим. Потом сниму повязку с глаз, хорошо? — Да. Тревожить разрывающую болью голову не хотелось даже кивком. Фрост старался дышать глубоко, силясь прогнать тошноту. На языке чувствовался противный привкус желчи. Дирн осторожно ощупал его руку, которую Джек ещё недавно пытался поднять, но у него ничего не вышло. Его порадовало уже то, что он хотя бы может чувствовать простые прикосновения. Значит, с телом относительный порядок. Лёгкое ощущение влажности, резкий, раздражающий запах спирта, чувство жёсткого стягивания и почти безболезненный укол. — Тебе лучше пока отлежаться ещё немного, — тихо проговорил Дирн, заканчивая с его рукой и снимая жгут, — ты не приходил в себя две недели. — Что? Что случилось? — ошеломление перекрыло даже боль. Следом пришло чувство странной лёгкости, что медленно и успокаивающе разливалось по венам. Боль действительно начала притупляться. — Ты не помнишь? — голос звучал удивлённо. Хотел бы он помнить, что именно с ним случилось. Причём не только то, что произошло две недели назад, а вообще помнить всю свою жизнь. Но опять этот чёртов блок в собственной голове. Чем дольше он думал, тем ленивее и легче становились мысли. Странное, но приятное ощущение. — Нет. Только что-то про пятно в груди, — пришла незнакомая до этого эйфория. От того, что боль утекала из его головы, оставляя лишь лёгкость после себя. Абсолютно новые, неизведанные ранее ощущения. Ему даже стало интересно, что это за лекарство такое. — Хм, — доктор Дирн немного помолчал, — давай сначала разберёмся с твоими глазами. Они меня сейчас волнуют больше всего. Хотелось спросить, почему. Но Фрост откинул эту идею, позволяя себе спокойно плыть на волнах какого-то наркотического опьянения. Он никогда раньше, по крайней мере в последние три года точно, не принимал наркотики. Слышал о них, знал о существовании, даже имел представление о том, как именно они действуют, но держался от всего этого подальше, только услышав страшное слово «зависимость». Да и последствия видеть доводилось. Всё-таки, за Стеной люди ему встречались разные. Хотя то, что он видел в этом случае, людей напоминало лишь немного. Хотелось напрячься, но стало как-то разом на всё плевать. Голова стала какой-то… Мутной. Отсутствие боли словно окрыляло, даже тошнота прошла. Странное, медитативное состояние. Джек почувствовал, как его голову осторожно приподнимают. Не стал сопротивляться, позволяя. Кажется, повязка состояла из нескольких слоёв какой-то плотной ткани, и теперь доктор неторопливо её разматывал. Когда он закончил, под веками всё ещё было темно. Разницы почти не было. — Открой глаза, — доктор Дирн наклонился к нему. Фрост послушно приподнял веки; дрогнули ресницы. Свет в помещении был совсем блёклым, мягким, потому и не резанул болезненно. Но это не отменило того, что видел Джек очень размыто, словно смотрел через очень мутное стекло. Он осторожно проморгался, даже зажмурился пару раз, стараясь согнать муть. — Сейчас я проверю реакцию на свет. Потом ляжешь отдыхать. Я специально дал тебе морфин, чтобы ты хорошо выспался, не тревожась. Тебе необходим здоровый, крепкий сон. — Я же спал две недели, — язык начал заплетаться. Да и желание говорить пропало, едва появившись. Какая ему разница? Было спокойно, приятно и хорошо. Ни тревог, ни страха, ни боли. Словно этот… Морфин менял даже мышление. Пришла укутывающая сонливость. — То состояние, в котором ты пребывал, сложно назвать сном, — Дирн посветил ему маленьким фонариком в каждый глаз по очереди. Джек поморщился и отвернулся. — Всё в порядке. Поговорим завтра, сейчас глубокая ночь. Хочешь пить? Джек кивнул. Было немного унизительно вот так пить через пластиковую трубочку: руки он так и не смог поднять, что уж говорить о том, чтобы держать ими стакан с водой. С каждым глотком сонливость будто нарастала, и Фрост просто откинулся на довольно большую подушку, понимая, что в этот раз он уплывает не в пугающее бессознательное, а в спокойный, действительно нужный сон. — Засыпай. Завтра станет легче.

***

Его разбудило какое-то копошение рядом. Кажется, кто-то усиленно перелистывал бумаги почти у него над ухом. Джек открыл глаза, что сделать сегодня было куда проще, чем вчера. Мягкий дневной свет освещал небольшую… Палату. Он лежал на необычной кровати с приподнятой спинкой, совсем рядом, по левую сторону стояли подставки с капельницами, какие-то непонятные приборы, справа стоял стул на колёсиках, на котором сидел немного помятый доктор Дирн. У него в руках действительно оказалась целая кипа бумаг. Джек не стал привлекать к себе внимание, всё ещё осматриваясь. Слева было окно, которое и пропускало дневной свет. Отсюда он видел только небо: серые осенние тучи грозили скорым дождём. Джек почти почувствовал запах мокрой земли и жухлой травы. Захотелось попасть на улицу. Больше ничего примечательного в этой небольшой палате не было, только две двери, сейчас закрытые. Было тихо, лишь шелест бумаг немного разбавлял тишину; пахло лекарствами и немного спиртом. Собственное самочувствие было неплохим — ничего не болело, но слабость во всём теле была такая, что он не был уверен, что сможет встать на ноги. На пробу пошевелил пальцами, чувствуя, как их немного покалывает изнутри. Словно он отлежал руку во сне, а сейчас кровоток восстанавливался. Не очень приятное ощущение. Мысли после пробуждения текли лениво-вяло, да и не было особого желания копаться в своей голове. Фрост хорошо помнил вчерашнее пробуждение, помнил, что сказал ему Дирн. А вот чудесного осознания, как он вообще оказался на больничной койке, так и не пришло. Что-то подсказывало, что ответ на этот вопрос ему не понравится. Хотя бы взгляд перестал быть таким мутным, вернув себе былую чёткость. Спросонья не хотелось ничего, разве что пить. Во рту стоял неприятный, странный привкус, который хотелось запить хотя бы водой. Джек всё пялился в окно, на серые, но не грозовые тучи, и пытался понять, что с ним происходит. Он совершенно забил на самозащиту, отдался в руки к незнакомым людям и сейчас лишь лежит и ничего не делает. В голове тут же проползла мысль, что сделать он всё равно ничего не может. Оставалось только медленно плыть по течению, надеясь, что в будущем появится шанс хоть что-то изменить. Его почти напугало отсутствие своих сил. Не физических, нет. Тех сил, что и привели его в Подразделение, что спасали ему жизнь, но вместе с тем и портили её раз за разом. Как бы Джек не пытался сконцентрироваться, как бы не старался, даже намёка на свой родной холод не чувствовал. Это было странно, необычно, незнакомо. Джек никогда раньше не лишался своих способностей даже на время. Это только ещё больше убедило в собственной беспомощности. Если раньше казалось, что защитить в случае чего себя он сможет, то сейчас… Сейчас он обычный, высосанный досуха парень, что едва мог шевелиться. На секунду, всего на миг, закралась надежда, что его аномальные способности исчезли, не оставив и следа. Что его теперь выпустят обратно, на свободу, что он сможет вернуться к Марте и Элизе… Хотя имел ли он на это право? Что он им скажет? Вряд ли ему разрешат разглашать всё то, что он успел здесь пережить. Эта надежда угасла так же быстро, как и появилась. Чудес ведь не бывает. — Джек? — доктор Дирн наконец заметил его пробуждение, оторвавшись от своих бумаг. — Как ты себя чувствуешь? Джек пожал плечами. Вышло не очень хорошо. — Нормально, — Фрост закусил губу и выдохнул. По крайней мере, это было правдой. Это в голове творился какой-то бардак, с телом же был относительный порядок. — Можно воды? — Конечно, — доктор поднялся со стула, что тихо скрипнул, и наклонился к низкой тумбе, на которой стоял графин и стакан. Плеск воды приятно обласкал слух, а в горле запершило. Его действительно мучила жажда. В этот раз он держал стакан сам. Пил маленькими глотками, из-за дрожащих рук боясь облиться, чувствуя такую непривычную, полную слабость. — Как я и предполагал, твоя регенерация справилась. Нужно проверить, но, я думаю, что твои мышцы не атрофировались после двух недель… Бессознательного состояния. Зрение чёткое? Джек кивнул, осторожно передал пустой стакан обратно. Не было понятно, почему доктора так беспокоят его глаза. Что-то мелькнуло в голове, но скользкую мысль поймать не получилось. Как его достали извороты собственной памяти. Единственное, на что он вообще не мог положиться. Да и избирательность собственного разума удивляла: он помнил до мельчайших подробностей все три года жизни за Стеной, но действительно важные вещи стёрлись, оставив лишь едва слышный отголосок. — Что случилось? — он хорошо помнил, что вчера ему обещали рассказать. Доктор Дирн вздохнул, поправил очки и сел обратно на стул. Заметно стушевался, заставляя напрячься. — Две недели назад мы с тобой сделали МРТ, как ты помнишь, — теперь он смотрел прямо на Джека. Почему-то взгляд светло-голубых глаз совершенно не заставлял чувствовать себя неудобно. — Во время обследования я заметил в грудной полости пятно неорганического происхождения. Оставил тебя одного, о чём сейчас жалею, но мне была необходима консультация других специалистов. И агента Блэка, конечно, стоило поставить в известность. Джек, понимаешь, — он вновь опустил глаза, а плечи поникли. — Во время твоей первой встречи с Заместителем он всё же сумел оказать на тебя полное воздействие. Мы уже не сможем изучить данный феномен, потому что этот объект, насколько нам известно, мёртв. Он смог… Прицепиться к тебе, как паразит. Ты совсем ничего не помнишь? Как оказалось, всего одного слова было достаточно, чтобы бетонный блок в голове разлетелся на камни и сразу же развеялся в пыль. Теперь он вспомнил. И тот поглощающий ужас, и тёмную, почти чёрную человеческую тень в уголке глаза, и боль на коже и в глазах от слишком яркого света. Вспомнил, как его разум медленно погружался в вязкую субстанцию, окутывался ей, и ему казалось, что он тонет в вонючем, противном дёгте. Как пытался бороться, но раз за разом проигрывал, как что-то внутри шептало неясные, незнакомые слова. И холод. Не свой, такой знакомый и родной, а чужой, отдающий могильным, такой неестественный, пугающий, по-настоящему вымораживающий. Такого просто не могло существовать в этом мире — он сам сосредоточение холода, но пока кожа горела от ожогов светом снаружи, внутренности покрывались коркой льда. Ему тогда хотелось спрятаться, отгородиться ото всех, и от той твари внутри тоже, но ему не дали, и он лежал, пытаясь бороться, заткнуть ядовитый шёпот, от которого веяло скорой смертью. Весь тот страх, что он испытывал до этого, и рядом не стоял с тем ужасом при осознании, что его что-то пожирает. Джек вспомнил и свет. А потом пришла боль. Казалось, что его облили токсичным топливом и подожгли, что он выгорает дотла, что кожа пузырится, лопается, пока обугленное мясо слезает с костей. Его прошибла дрожь. Вновь захотелось забиться в какой-нибудь угол. — Успокойся, сейчас всё хорошо, — доктор Дирн выглядел совсем печальным. — Нам пришлось это сделать, Джек. Мне действительно жаль, что мы причинили тебе такие страдания. Фрост не ответил, лишь сжал руки в кулаки так, что побелели костяшки. Лучше бы он это не вспоминал. Собственная память избавила его от настолько травмирующих воспоминаний, но он специально попросил разворошить их, вернуть обратно, чтобы обжечься ещё раз. Джек замер. Возможно, только возможно, и в тот раз, три года назад, произошло что-то такое, что собственный разум просто заблокировал, избавляя его от мучений. Вдруг, желая узнать о себе всю правду, он напорется на нечто такое, чего не сможет выдержать? Потому что сейчас ему было невыносимо чувствовать фантомное, только что появившееся ощущение чужого присутствия внутри. Он знал, что это ощущение ложное. Но легче всё равно не становилось. Невыносимо помнить такую боль. Иллюзорное сгорание заживо. Кожу на руках, что не была прикрыта тонкой белой простынёй, начало жечь. Джек закусил губу, пытаясь вернуть себе самообладание. Прикрыл глаза, резко втягивая воздух, надеясь, что жар пройдёт сам. Хотелось в душ, под ледяную воду, даже если температуру холода он и не почувствует. Но так — хоть какое-то приближение к родной стихии. Или лучше — в огромный белоснежный сугроб, чтобы тереть снегом кожу до красноты, до мелких царапин от льдинок, неизвестно откуда взявшихся. Но сейчас его оставил даже собственный холод, оставил полностью беззащитным. Внутрь опять закралось горькое сожаление: если бы он не пошёл на то чёртово кладбище — ничего из этого бы не было. Жил бы спокойно дальше, строя собственное будущее, перестав оглядываться на прошлое. Но вместо этого он залез прямо в пасть к голодной твари. Джек нервно дёрнулся, когда одна из дверей открылась, и в проёме показался незнакомый мужчина в белом халате. В руках держал поднос. Джек не хотел есть. Еда — последнее, о чём он сейчас думал и чего хотел. Мужчина прошёл внутрь, поставил поднос на тумбу, так же молча вышел. Фрост всё это время настороженно следил за ним глазами. На поднос он даже не взглянул. Джек понимал, что стоит мыслить здраво: он здоров, почти в полном порядке, только вот… Болезненные воспоминания собственной агонии теперь не вытравишь по щелчку пальцев, они не исчезнут чудесным образом. Словно всё случившееся было не две недели назад, а произошло только что. И с этим всем теперь нужно как-то существовать дальше. Смириться с временной полной беспомощностью, с пугающими воспоминаниями, с фантомным жаром на коже. Только вот все моральные силы для этого кончились ещё до. От тех самых острых, режущих душу в кровь слов Блэка, от осознания своей ненужности никому. Он ценен как объект для исследований, а не как человек. Всем вокруг плевать на его внутренние переживания, функционирует оболочка — и достаточно. Жалость к себе он уже проходил. Совсем недавно, ведь эти две недели можно и не считать. Вспомнилась собственная злость на всех вокруг за то, что его поломали изнутри. Больно поломали, вывернув наружу то, что раньше пряталось, извратив добрый, местами наивный нрав на что-то другое. Более циничное, эгоистичное. Не хочет он здесь сгнить. Собрать немного сил для существования дальше? Найдутся. Для борьбы? Нет. Слишком много всего для него. — Джек, — уже закономерность: из потока собственных депрессивных мыслей его вырывает Дирн. — Тебе нужно поесть. Тебя две недели кормили через трубочку, и нужно возвращаться к нормальной жизни. На последнее хотелось усмехнуться, но Фрост лишь отвернулся к окну. Глупый, откровенно тупой протест, но сил хватило только на него. Нет, морить себя голодом он не станет, просто сейчас и правда не хотелось ничего: ни еды, ни чужого присутствия рядом. Лучше он и дальше будет вариться в собственных мыслях, от которых на язык оседал кисловатый привкус. Джек не винил Дирна за то, что его спасли, пусть и радикально, от Заместителя. Лучше так, чем поглощение собственного разума другим существом. Просто это стало последним, решающим переломным моментом для него. Судя по тому, как доктор переживал за его глаза, они думали, что он ослеп насовсем. И Фрост действительно помнил то чувство, будто ему в лицо вылили раскалённого железа. Не хотели, чтобы он ослеп. Или хотели? Кого-то настолько беспомощного ведь легче контролировать. Вряд ли здесь идёт речь о какой-то морали. — Так, — Дирн встал, привлекая его внимание, и сел на кровать у него в ногах. Выглядел он действительно опечаленным. — Я хочу кое-что тебе рассказать. Просто для того, чтобы ты не считал меня своим врагом или тем, кто собирается над тобой издеваться, ставя жуткие эксперименты. Что? — он слегка улыбнулся, глядя на слегка удивлённое выражение лица Джека. — У тебя всё на лице написано, что ты думаешь о своей дальнейшей судьбе. Так вот, Джек, это не так. Видишь ли, лет пять назад, когда над всеми нами стояло другое Руководство, здесь действительно царили другие порядки. К объектам относились куда строже. Я имею в виду таких необычных людей, как ты. Но об этом ты можешь спросить Туф, если хочешь. Она, кстати, беспокоилась о тебе. Он ему улыбнулся чуть шире. Джек не совсем понял эту улыбку. — Я хочу тебе рассказать, как сам попал в Подразделение. Я ведь не всегда работал тут. До этого был простым врачом-терапевтом в больнице на Третьем уровне. Выучился, получил докторскую степень, начал работать в больнице, женился, — он покрутил обручальное кольцо на безымянном пальце, — у нас родился сын. Жизнь текла размеренно. Я даже в то время, пятнадцать лет назад, и не думал о том, чтобы попробовать начать работать здесь. Мне хватало того, что у меня было. Семья, любимая работа. Пока не случилось то, что случилось. Его улыбка померкла, потом и вовсе сползла с лица. — Моего сына, которому на тот момент было десять лет, убил сбежавший из Подразделения объект. На Третьем уровне всегда была не самая надёжная база. Меня, как отца, пригласили на опознание. Это было… — он немного помолчал, — тогда внутри меня что-то перевернулось. Я понял, что делаю недостаточно для того, чтобы спасать других людей, чего всегда хотел. Потерял сына, потому что сотрудники Подразделения халатно отнеслись к условиям содержания для нового опасного объекта. Вместо бессмысленной ненависти я решил, что могу хоть что-то изменить здесь. И, знаешь, получилось. Пусть раньше меня и не допускали к работе с особенными людьми, давали только объекты, которые больше напоминали животных, чем людей, я смог сделать это место лучше. Ты, к слову, первый человек, ведущим специалистом которого я являюсь. Это агент Блэк настоял на моём непосредственном участии, мы хорошо знакомы. Я хочу, чтобы ты понял, что я не желаю тебе зла. Всего лишь хочу помочь научиться контролировать твои способности, чтобы тебе самому было легче с ними жить. Никто здесь тебе зла не желает. И мучить тебя никакими экспериментами никто не будет, не переживай. В конце он опять улыбнулся. А Джек не знал, что ему сказать. Хватило только на невнятное: — Почему вы мне это рассказали? — Я никогда не делал собственную историю какой-то тайной. Да и просто хочу, чтобы ты хоть немного мне доверился. Ты многое пережил, я понимаю. Даже представить себе не могу, как тебе жилось три года за Стеной совершенно одному. Но при этом ты всё равно остался человеком, не опустившись на самое дно. Это многого стоит и вызывает уважение. Ты сильный парень, Джек, и ты справишься. Фрост низко опустил голову. Всё это для него слишком. Такие тёплые, незнакомые до этого слова, что легли прямо на изувеченную душу. Руки вновь затряслись, а в носу легонько защипало. Он никогда не был таким эмоциональным, никогда не чувствовал за такое короткое время столько всего. Сначала обида, отчаяние на грани злости и опустошённости, страх, а сейчас… То, что творилось внутри, он не смог бы назвать каким-то словом. Джек чем-то внутри чувствовал, что всё сказанное — правда. Что мужчине, сидящему рядом, не плевать на него, что он в его глазах не просто объект для исследований, а тоже живой человек с чувствами, желаниями и эмоциями. Искренняя поддержка и вовсе добила и так шаткое психическое состояние. Вот и смешалось всё внутри в кучу. — А теперь, я думаю, тебе всё же стоит поесть.