Amor vincit omnias

I. Винтерфелл

      Семеро, как же здесь холодно! Холодно утром и днем, вечером и ночью, зимой и летом, когда все равно идет снег. Мирцелла так и не смогла привыкнуть к этому холоду: как бы она ни куталась в теплый шерстяной плащ с меховым воротником, какие бы теплые платья, чулки и подбитые мехом сапожки она ни надевала – холод все равно никуда не уходил – он кусал за лицо, заставлял болеть зубы, проникал под одежду и даже под кожу, так что у нее мерзли кости, а в животе, казалось, лежит кусок льда. Горячие до того, что можно обжечь язык, миски похлебки, ванны едва ли не с кипятком и вино с пряностями помогали, но ненадолго. С вином она старалась быть особенно осторожной.       Она только что проснулась и лежала в постели, не желая вылезать из-под медвежьей полости, что служила ей одеялом. В окно, на котором служанка уже распахнула деревянные ставни и раздвинула тяжелые и толстые шерстяные занавеси, лился тусклый сероватый свет. Впереди еще один бессмысленный пустой день, который ей нечем заполнить, разве что очередной штопкой своих чулок и попыткой перешить платья, которые за три года жизни на Севере уже давно были ей малы, но новых не ожидалось, поэтому приходилось довольствоваться тем, что есть. Единственным развлечением Мирцеллы в Винтерфелле помимо шитья, рукоделия, перечитывания немногих имевшихся книг и молитв в заброшенной септе были прогулки вокруг замка, по одной и той же дороге: двор, богороща, горячие пруды, снова двор. В Волчьем городке она не появлялась – у нее не было денег, чтобы тратить их в лавках тамошних торговцев, и ей было тяжело выносить чужие взгляды и шепотки, под которыми она ощущала себя голой. Одно дело смотреть на окружающий мир из-за золоченого решетчатого окошка носилок или кареты, сидя на бархатных подушках, набитых конским волосом, и совсем другое – остаться с ним один на один. А мир как будто только и ждал этого, смотрел на нее голодным взглядом, щелкал зубами, облизывался и уже был готов ее съесть – но Мирцелла каждый раз успевала спрятаться в своей комнате, которая и сама ей опостылела настолько, что иногда ей казалось, что ее сейчас стошнит от этих серых стен и пыльного бурого полога над кроватью. Впрочем, стоило быть благодарной уже и за это, в конце концов, новый лорд не обязан заботиться о вдове прежнего, особенно, если она бросает тень на славное имя дома Старков.       Вдова. Слово было такое же холодное и неуютное, как и погода за окном, и огромный запутанный старый замок. Вот только может ли считать себя вдовой та, что так и не стала женой? Да, они с Роббом Старком принесли обеты в септе, а потом еще раз – под чардревом, но он так и не прикоснулся к ней. Сначала он объяснял это ее юным возрастом, и Мирцелла была ему за это благодарна, но спустя три луны после второй свадьбы она расцвела, но ничего не изменилось ни тогда, ни позже. А потом Робб умер – погиб глупой страшной смертью, из гордости не желая преклонить колени перед Дейенерис Таргариен и ее драконами. Теперь и Дейенерис мертва, ее убийцу Джона Сноу навсегда сослали за Стену, а вместе с ним сгинула в Застенье и Санса – единственная, кого Мирцелла могла хоть в какой-то степени назвать своим другом, и кто был к ней добр, не считая ее матери, младшего брата и бывшего жениха Тристана Мартелла, которому ее показали как игрушку, а потом столь же легко отняли. Мирцелла до сих помнила, как он плакал, расставаясь с ней. Милый, добрый мальчик, выросший в змеином гнезде. Мирцелла часто молилась о нем и надеялась, что у него все хорошо. До нее дошли слухи, что он женился на Тиене Сэнд. Мирцелла не сомневалась, что во время свадебного обряда Эллария – а может быть, Обара или Нимерия – стояла рядом, держа отравленный кинжал у его горла. Матерь, пусть он вырастет, наберется сил и снесет мерзким змейкам их предательские головы.       Здесь у нее друзей не было. Новый лорд Винтерфелла, явившийся неизвестно откуда после победы над войском мертвых, Рикон Старк, был странным замкнутым мальчиком, который к тому же еще и во всем советовался с одичалой старухой, которая его опекала и охраняла. Когда от Брана Старка, который теперь правил Вестеросом – король-калека в кресле на колесах – все узнали, кто такая Мирцелла, и кем были ее братья Джоффри и Томмен, она разом из принцессы Семи королевств и королевы Севера стала никем. Ее сторонились, а когда Мирцелле случалось ловить чужой взгляд, в нем читалась либо брезгливая жалость, либо презрение, слуги молча прислуживали ей с каменными лицами. С тех пор ничего не изменилось – она бродила по замку, точно тень или дух. Сначала ей казалось, что она просто сойдет с ума от всего этого – но позже привыкла и даже стала находить в этом своеобразное удовольствие: люди ее разглядывали, но не задавали вопросов, но и ей не было нужды ни с кем разговаривать, быть вежливой или мило улыбаться. Но иногда Мирцелле казалось, что, если бы не необходимость говорить со слугами и изредка с мейстером, она попросту забыла бы, как звучит ее собственный голос, а потом и вовсе разучилась бы говорить.       Именно мейстер и нашел ее в богороще на берегу пруда – Мирцелла уже давно стояла там и разглядывала темно-серую маслянистую поверхность воды, слегка раскачиваясь на пятках. Ее мысли текли все по той же протоптанной и столь же надоевшей, как и все остальное, дорожке: кто она? Баратеон, Ланнистер, Старк? Хилл или Уотерс? Леди из великого дома или бастардка? Вдова или самозванка? Женщина или девица? Почему с ней случилось то, что случилось? Как могла матушка, так любившая всех своих детей и защищавшая их с яростью львицы, обречь единственную дочь на клеймо бастарда, да еще рожденного от греха кровосмешения? А будь я Таргариен – все было бы по-другому – в который раз подумала Мирцелла. Собственно, так оно и было – когда до Дейнерис дошла весть о происхождении Мирцеллы, она не удивилась и не возмутилась, для нее браки между братьями и сестрами были в порядке вещей. Впрочем, защитить Мирцеллу она не стремилась – явившейся из-за моря дочери Безумного короля и было выгодно очернить дом Ланнистеров и подчеркнуть, что опорочившей себя грехом Серсее не место на Железном троне. Это ей все равно не помогло, а жизнь Мирцеллы оказалась разрушена до основания. - Кхм – мейстер кашлянул у нее над ухом, но Мирцелла не сразу перестала раскачиваться и повернулась к нему. Если будущего нет, какая разница, сделает она то или это раньше или позже и сделает ли вообще? - Вам письмо, миледи – сказал он, протягивая ей полоску пергамента со сломанной печатью из желтого воска. Ну конечно: зачем призракам запечатанные письма, ведь им все равно ничего важного не пишут. Тем не менее, Мирцелла протянула руку и взяла послание из рук старика.       «Досточтимая леди! Возможно, вы не помните, но когда-то я был простым кузнецом здесь, в Винтерфелле. Не так давно королевским указом я был узаконен, как единственный оставшийся в живых сын Роберта из дома Баратеонов, и получил его титул, замок и земли. Помня о вашей доброте ко мне в дни, когда я был всего лишь бастардом, я считаю своим долгом сообщить, что, так как при рождении вы носили имя Баратеон, двери Штормового предела открыты для вас, и буде на то ваше желание, вы можете остаться здесь и вести образ жизни, сообразный вашему воспитанию и положению. Если вы желаете остаться в Винтерфелле, мне остается только попросить прощения за свое невежество и надеяться, что вы не будете в обиде за это неуместное гостеприимство. Если же вы решите почтить своим присутствием мой скромный кров, то соблаговолите прислать ответ с вороном до конца новой луны, чтобы я и мой двор могли должным образом подготовиться к вашему прибытию, а также выслать за вами слуг, которые и сопроводят вас в Штормовой предел. Засим остаюсь преданный вам лорд Джендри из дома Баратеонов. Писано в Штормовом пределе в 24 день 3 луны 303 года».       Почерк был гладким и четким, а манера письма витиеватой – так пишут писцы, а не кузнецы, подумала Мирцелла. И не ошиблась – прямо под датой стояло криво нацарапанное «Дж». Мирцелла слегка усмехнулась – как видно, грамота новому лорду Штормового предела давалась нелегко, и молот ему было привычнее держать в руках, чем перо.       Джендри… Конечно же, Мирцелла его помнила. Когда Робб отбил Винтерфелл у предателя Рамси Болтона, и поселился в нем, то далеко не сразу послал за своей молодой женой, оставшейся на попечении свекрови в Риверране, чем Мирцелла была скорее довольна – Риверран куда больше напоминал Красный замок, чем твердыня Севера. Но после его письма делать было нечего, и в сопровождении отряда солдат и повозок с одеждой, провизией, деньгами, мебелью и множеством других вещей, составлявших ее приданое, она медленно двинулась на Север. В Винтерфелле ей предоставили просторные покои с личным солярием, нескольких слуг, трех девиц из знатных семей северян, назначенных ей в качестве дам (Мирцелла уже успела забыть их имена) и охрану на случай выездов за пределы замка, Робб подарил ей золотые серьги с жемчугом, добытым в одной из речек южнее Винтерфелла, узорчатую серебряную брошь в виде головы лютоволка с рубиновыми глазами, пару золотых браслетов с изумрудами под цвет ее глаз и несколько отрезов бархата и парчи на платья, а также лошадь и кречета для охоты. В ее честь был устроен приветственный пир, а на следующий день они снова поженились в древней богороще по обычаю Севера – после чего муж тут же перестал обращать на нее внимание, и, кроме учтивых пожеланий доброго утра и доброй ночи, она от него больше и слова не слышала, а виделись они только в большом зале за трапезой, да и то не каждый день.       Мирцелла была предоставлена сама себе, и поначалу ей это даже нравилось: она обживалась в новом доме, украсила свои комнаты коврами, гобеленами, серебряной посудой и изящной мебелью, привезенной из Красного замка и с Бобрового утеса, вместе со своими дамами вышила для себя несколько полотенец и ночных сорочек, заказала у местных торговцев теплый плащ и сапожки на меху – приятные и необременительные заботы, тем паче, что хозяйством замка занимались другие, и от нее никто ничего не требовал. Но со временем одиночество и неопределенность стали тяготить ее. Она все чаще ловила на себе косые взгляды и усмешки своих дам – вне всякого сомнения, они прекрасно знали, что король не навещает молодую жену в спальне. Возможно, знали они и то, где его милость на самом деле проводит ночи, но Мирцелле говорить не собирались. Она так и не смогла придумать предлога для того, чтобы от них избавиться, и, не зная, как подойти к Роббу с этой просьбой, начала просто их избегать все больше и больше к их вящему удовольствию – принимать ухаживания домашних рыцарей и молодых крепких воинов из горных кланов в самом деле куда приятнее, чем бесконечно сидеть за вышивкой в обществе чуждой им королевы-южанки. В самом замке, тем временем, кипела жизнь – повсюду шли разговоры о том, что Дейенерис Таргариен объявилась в Вестеросе и водворилась в древней твердыне Таргариенов на Драконьем камне, что в ее обществе видели Джона Сноу – брата-бастарда короля и лорда-командующего Ночного дозора, а самое главное – что у нее три дракона. Драконы пугали Мирцеллу: она читала исторические трактаты и хорошо помнила и историю Завоевания, и Пляску. Даже три молодых дракона могут наделать много бед, так что тревога Робба была ей более чем понятна. Иногда, мельком видя, как он с нахмуренным лицом быстро шагает через двор в окружении своих советников, ей хотелось подойти к нему, сказать, что она его понимает, и что сама боится того, что может принести в Вестерос дочь Безумного короля, сказать что-то, чтобы показать, что она на его стороне или хотя бы, что она ему не враг. Но каждый раз она останавливала в себе это желание – слишком уж хорошо было видно, что супругу не нужно от нее ничего – ни утешение, ни совет, ни ласковая улыбка, ни даже постель. Робб выступил с большим отрядом ко Рву Кейлин, а назад вернулись обугленные кости и горсть пепла в окованном сундуке. Их привез тот самый Джон Сноу, и явился он отнюдь не один – за собой бастард привел орду дотракийцев, легионы Безупречных из Эссоса и саму драконью королеву, которой он уже присягнул на верность. Мирцелла не сразу поняла, что он воспринимает ее не как украшение большого зала, а как хозяйку, леди, ту, что теперь правит здесь, но когда поняла – немедленно сделала то же, что и он, и предоставила в распоряжение армии Дейнерис и замок, и земли, и все имеющиеся припасы, а также написала с помощью мейстера письма ко всем остальным знаменосцам, призывая их преклонить колено перед королевой драконов.       ***       «Ты должна всем понравиться» - так ей сказала матушка, отправляя ее в Дорн. Тогда Мирцелле это показалось странным – разве она может кому-то не нравиться? Все же ее любят. И Дорн не разочаровал ее: принц Доран ласково улыбался ей и постоянно спрашивал, есть ли что-то, чем он и его двор могут услужить ей, Тристан был от нее в восторге и на следующий же день после знакомства потащил ее осматривать дворец, девочки и мальчики в Водных садах встретили ее так, будто им было все равно, что она наполовину Ланнистер. Даже грозный Оберин Мартелл и тот вел себя с Мирцеллой учтиво, как и подобает принцу, хоть и без особого радушия. Его незаконные дочери, также живущие при дворе, проявляли к Мирцелле должное почтение, а одна из них, Тиена, даже подружилась с ней, как и Стелла Манвуди и Иоланда Сантагар, назначенные ей во фрейлины. Мирцелла старалась быть со всеми милой и приветливой, как ее и учили с детства – и ей казалось, что ответная любовь к ней естественна, и никто не спешил ее разубедить. Оглядываясь назад, она видела, что единственный человек в Дорне, кому она и правда нравилась, был Тристан, ее жених, а также, возможно, принц Доран, видевший в их браке возможность залечить старую вражду между их домами. Тиена… Тиена, если подумать, тоже могла ее любить – по-своему, конечно. Иначе чем объяснить то, что порция яда на ее губах во время прощального поцелуя всего лишь уложила Мирцеллу в постель на целую луну, пока мейстеры решали, что делать с тем, что половина тела перестала ей повиноваться вместо того, чтобы убить?       Но все же в Дорне ей было хорошо. Нравы здесь были куда более вольными, чем в Красном замке, и дети целыми днями купались голышом в мраморных бассейнах и ели фрукты прямо с деревьев. Мальчики и девочки старше пяти лет плавали раздельно, но как-то раз Стелла Манвуди во время очередного купания, когда они вылезли из воды, чтобы посидеть на нагретых камнях и воздать должное огромному блюду, полному персиков, винограда и слив, хихикая, указала ей на кусты и сказала, что видела в них чье-то лицо. Мирцелла тут же вскочила в поисках одежды, пытаясь прикрыться руками, но Стелла только рассмеялась: - Чего вы так испугались, принцесса? Всем нам однажды придется раздеться перед мужчиной… Так какой смысл прятаться? К тому же – Стелла наклонилась к ней и хитро подмигнула – Смотреть на нас могут лишь дети лордов и принцы крови. Если здесь найдут простолюдина… - Стелла многозначительно помолчала – Арео Хотах снесет ему голову своей секирой, а потом ее насадят на пику в назидание другим. Все ушли, не тревожьтесь.       Мирцелла, слегка успокоившись, села обратно и выпила легкого вина из поднесенного Стеллой кубка. Страх ушел, вернулась гордость. «Ты Ланнистер и Баратеон» - напомнила она себе – «Будь выше этого». Она заставила себя лечь плашмя и растянуться на нагретых мраморных плитах, которые слуги каждое утро чистили и терли щетками.       Вскоре после этого случая Стелла стала подговаривать Мирцеллу пойти с ней к бассейну для мальчиков, чтобы отомстить. Сначала Мирцелла отказывалась, но вскоре любопытство победило смущение, и как-то после полудня они тихонько пробрались через заросли к пролому в старой каменной стене, отделявшей мужскую половину от женской. Стелла и Иоланда бепрерывно хихикали, зажимая рот ладонью, чтобы не выдать себя, но Мирцеллу как принцессу пропустили вперед. Сначала она ничего не видела – мальчики и юноши прыгали в воду, поднимая столбы брызг, но спустя какое-то время вода успокоилась, и они начали по очереди вылезать из бассейна, чтобы погреться и поесть. Мирцелла сразу узнала Тристана по его густым черным кудрям. Он, как она и думала, был пухловат, но руки и ноги у него были длинными и изящными. - Не бойтесь, принцесса – прошептала ей в ухо Стелла, которая, казалось, читала ее мысли – Это детский жирок. Ко дню вашей свадьбы принц вытянется и возмужает. Мирцелла кивнула и стала рассматривать остальных. У малышей, которым едва исполнилось пять-шесть лет, между ног не было ничего интересного – так, какой-то странный кожаный отросток, а вот у старших мальчиков уже начинали расти волосы в подмышках и в паху, и их мужской орган куда больше походил на то, с чем ей самой придется столкнуться. Выглядело это странно, но не пугающе, и Мирцелла постепенно начала находить удовольствие в любовании стройными юношескими телами – золотистыми, смуглыми, бледными и покрытыми веснушками. У каменного пролома они просидели до самого ужина, а когда вернулись во дворец, септа Кардис отчитала девочек за то, что они прятались. Мирцелла спокойно вынесла и упреки, и порицания, извинилась перед септой и пообещала больше так не делать.       Дорн, Дорн… Она ведь думала о Джендри, так откуда в ее мыслях взялся Дорн?       ***       После возвращения праха Робба в Винтерфелл cостоялись похороны – поспешные и смятые, до останков покойного короля Севера никому не было дела, как и до его вдовой королевы. Джон Сноу продолжал оказывать ей все должные знаки почтения, но ее мнения спрашивал теперь лишь для вида, и они оба это понимали. Он был хозяином здесь, если не по имени, то по крови, он – и беловолосая королева, на которую он смотрел с обожанием. Замок быстро наводнялся людьми – крестьяне из Дара, одичалые, дотракийцы, странного вида наемники, в одном из которых Мирцелла с огромным удивлением узнала Пса – тот при встрече поклонился и поприветствовал Мирцеллу, показывая, что помнит ее. Вслед за ними из ниоткуда явилась Арья Старк, одетая как мужчина и с тонким клинком у пояса – и при встрече одарила Мирцеллу ледяным взглядом, полным ненависти, но навредить не пыталась. Вскоре после того в Винтерфелл явился еще один Старк – Брандон, калека, все это время проведший где-то за Стеной. Ему по поручению Джона Сноу смастерили кресло на колесах, и большую часть времени он проводил у чардрева, прижав руку к стволу дерева. Мирцелла однажды подошла к нему спросить, не холодно ли ему – и наткнулась на жуткий взгляд слепых белых глаз, которые, казалось, ощупывали ее разум изнутри и видели ее насквозь. Но самой неожиданной была встреча с дядей – лордом Тирионом. Ему единственному хватило участия расспросить ее о том, каково ей здесь живется, и Мирцелла была так благодарна, что была готова со слезами целовать ему руки – но и дядя, раз поговорив, тут же перестал обращать на нее внимание, охваченный другими заботами.       Повсюду были разговоры об армии живых мертвецов, что готова вторгнуться из-за Стены – кто говорил вполголоса с опаской, кто бахвалился, кто-то ходил с напускным равнодушием, но, так или иначе, напуганы были все. Слоняясь без дела в этой суете – слуги справлялись без нее, да и, кажется, и не искали ее указаний – она забрела в кузницу, где теперь вместо одного кузнеца с двумя подмастерьями трудилось с полдюжины человек, а между ними ходил, раздавая указания, выпачканный в саже высокий широкоплечий черноволосый парень. Заметив Мирцеллу, он повернулся к ней, и она чуть не упала – до того он походил на Роберта Баратеона – такой же высокий рост, густые черные волосы, широкие плечи, яркие синие глаза, даже выражение лица такое же. - Ваша милость – с поклоном произнес знакомый незнакомец звучным низким баритоном, так похожим на голос короля Роберта.       Мирцелла кивнула и улыбнулась, не зная, как к нему обратиться – простолюдин, в котором течет королевская кровь! Матушка во время своих бдений с чашей вина у ее одра болезни достаточно просветила Мирцеллу о существовании бастардов отца и добавила, что, мол, нечего о них больше беспокоиться. Тогда Мирцелла ее не поняла, а теперь с мрачным удовлетворением подумала, что ей не удалось добраться до всех. - Как… Как ваше имя? - Джендри Уотерс, ваша милость – он говорил с ней учтиво, но без подобострастия, и смотрел ей прямо в глаза. - Что ж… Добро пожаловать в Винтерфелл. Прошу прощения, что отвлекла вас от работы, Джендри Уотерс. - Ваша милость – он снова коротко поклонился и отвернулся, а Мирцелла до конца дня размышляла об этой встрече. Видеть точное подобие того, кого она почти всю жизнь – до откровений дяди Джейме на корабле – привыкла считать отцом, было невероятно странно, и еще больше – осознавать, что, несмотря на сильное внешнее сходство, между отцом и сыном было не так уж много общего. Джендри был не распустившимся рано постаревшим пьяницей с усталыми глазами, а крепким, сильным и себе на уме. Было в нем и странное чувство собственного достоинства, которое она почувствовала в их коротком разговоре – и происходило оно отнюдь не от того, что он был бастардом короля. Забавно – улыбнулась она самой себе, хотя, если вдуматься, смеяться здесь было не над чем – она, не имевшая ни единой капли крови Баратеонов, до сих пор могла зваться «Мирцелла из дома Баратеонов», а Джендри Уотерс, в чьих жилах текла кровь Роберта и всех его предков, включая и Штормовых королей – не имел. До чего странно устроен этот мир.       Не сразу, но окружающая суета даже немного взбодрила Мирцеллу. Она даже сумела разыскать своих дам, назначенных Роббом, и, оторвав их заигрываний с горцами, засадила за куда менее увлекательное занятие, зато куда более полезное – они кроили и подрубали одеяла и плащи для все прибывающих солдат, вязали рукавицы и воротники, рвали тряпки для перевязки раненых после сражения, заливали смолой горшки, и, чувствуя молчаливое одобрение Джона Сноу, который заметил ее старания, стала меньше ощущать себя одинокой и всеми брошенной. А может быть, все дело было в том, что по вечерам она ненадолго заходила в кузницу. Разговорчивостью Джендри не отличался – он здоровался и тут же возвращался к работе, но, по крайней мере, в кузнице Мирцелла не ощущала себя странным южным наростом на каменной стене древнего замка.       Но с воодушевлением и душевным теплом в Мирцеллу, точно змея под одежду, вполз и страх – если раньше навалившаяся тоска и отупение были точно преградой для всех остальных чувств, то теперь она не могла одни принимать, а от других заслоняться. Хуже всего стало, когда в коридоре она нос к носу столкнулась с сиром Джейме. Они молча стояли и смотрели друг на друга, каждый не знал, что сказать. Наконец, он заговорил: - Здравствуй, дочь. - Здравствуйте, дядя – ответила она. - Мирцелла…       Но она подняла руку: - Пожалуйста, не надо. - Я думал, что после того разговора на корабле… - Будет лучше, если грязные тайны нашей семьи останутся между нами. Ни к чему людям Севера знать, что их королева, хоть и овдовевшая – плод кровосмешения. - Это не грязная тайна, это любовь. Ты сама сказала, что не осуждаешь меня. - Возможно, останься я в Дорне, так бы и было. Но теперь по воле матушки и лорда Тайвина я королева Севера, хоть меня никто здесь не желал, и никто не любит. Ваши трогательные признания не сделают мою жизнь здесь легче. - Я и не собирался никому говорить. Но, по крайней мере, надеялся, что ты будешь рада меня видеть. - Сомневаюсь, что вы проделали весь этот путь только ради моего удовольствия, дядя – Слова прозвучали сухо, почти жестоко, и она добавила – Все, что я хочу сказать – это то, что наши семейные дела никого не должны касаться – Джейме Ланнистер кивнул и ушел, а она после этого просидела в кузнице до самого ужина, молча глядя на огонь.       Накануне сражения – лазутчики донесли, что войско мертвых подошло совсем близко – в Винтерфелле царил дух мрачного отчаянного веселья. Воины всех мастей надирались вином, задирали друг друга, еще более залихватски, чем обычно, крутили усы и сально улыбались немногочисленным женщинам – она и сама ловила на себе подобные взгляды, сидя на высоком месте по левую руку от Джона Сноу, - но оно схлынуло так же быстро, как и накатило. Спать никто не ложился – замок точно застыл в молчаливом напряженном ожидании. Мирцелла после вечернего пира, сильно напоминавшего поминки по самим себе, засела в своей спальне, одетая в теплое платье и плащ и готовая спрятаться в крипте по первому приказу, но никто не шел, и постепенно ей овладевала тревога. Комната больше, чем обычно, ощущалась темницей, Мирцелла не могла спокойно сидеть на постели: застежка плаща давила на шею, тело под платьем чесалось, нога как будто против воли хозяйки нетерпеливо постукивала по полу. Поняв, что ей становится только хуже от этого насильственного спокойствия, она решила выйти хотя бы во двор, пусть морозный воздух хоть немного остудит ее ум и вернет самообладание. Время было уже позднее, и напившиеся воины по кучкам разбрелись кто куда – до нее доносились слабые голоса и взрывы натужного хохота, совсем слабо, издалека – драконий рык, но двор выглядел скорее пустым. Ноги сами собой понесли ее в кузницу – чем сходить с ума в одиночестве, лучше уж потерпеть раздражение Джендри Уотерса, он хотя бы не смотрит на нее, как на червяка. В кузнице было темно – печи были потушены, мехи сдуты: все оружие против воинства мертвых, что можно было выковать, было закончено, больше ничего сделать было нельзя. Мирцелла двинулась вдоль наковален к загородке, отделявшей комнату, в которой, как она догадалась, обитал упрямый бастард отца – боги, она так и не смогла отучить себя называть его отцом, но, стоило ей обойти хилую дощатую стенку и заглянуть, Мирцелла остановилась как вкопанная, точно налетела на невидимую стену. Джендри Уотерс крепко спал, лежа на спине и откинув в сторону левую руку, Правой он обнимал леди Арью, чья голова покоилась у него на груди. Оба были частично прикрыты одеялом, но все было ясно и так. Мирцелла постояла немного, молча разглядывая открывшуюся ей картину: бугристые от мышц мощные плечи и густая черная поросль на груди Джендри, крутое молочно-белое бедро и изящная маленькая ступня леди Арьи – кто бы мог подумать, что под мужской одеждой прячется такая красивая женщина – а затем развернулась и вышла так же тихо, как и вошла. Рог зазвучал, не успела она дойти до двери в свою спальню: один раз… Два… Три. Джон Сноу объяснил ей, что на языке Ночного дозора это значит: белые ходоки. Что ж, вот они и пришли.       ***       Мирцелла на всю жизнь запомнила эту ночь. Как она сидела в крипте замка вместе со стариками, женщинами, детьми и лордом Тирионом и умирала от страха, напряженно вслушиваясь в то, что творилось снаружи. Как до боли в костяшках сжимала кинжал из драконьего стекла, который дали каждому из них – будем надеяться, что он не пригодится вам, миледи, обнадежил ее тогда сир Давос Сиворт. Мирцеллу не обманула эта улыбка – если им придется пустить свое оружие в ход, это будет означать только то, что все остальные погибли, и их самих тоже ждет скорая, но отнюдь не безболезненная смерть.       В конце концов ей все же пришлось обнажить клинок, когда из могил, хранящих останки бесчисленных Старков, полезли живые мертвецы, расшвыривая мертвыми руками камни и землю. Мирцелла кричала, визжала, отбивалась, раз или два ее рука с кинжалом погружалась в мягкую полусгнившую или высохшую от времени плоть, другой она изо всех сил отталкивала лезущих на нее мертвяков, щелкающих зубами, с жутким синим светом в пустых глазницах, и вдруг – все закончилось. Она неумело махнула кинжалом в сторону очередного трупа, но он вместо того, чтобы остановиться, рассыпался в прах. Тяжело дыша, она оглянулась – в чадящем свете факелов мертвецы повсюду падали и с тихим шорохом рассыпались на какие-то мерзкие серые хлопья, остатки костей со стуком падали на каменный пол. Это все? – тупо стукнула внутри мысль. Мирцелла попробовала встать, но поняла, что ноги ее не слушаются и на четвереньках поползла к выходу из крипты – сейчас было не до приличий и достоинства. Вокруг нее женщины рыдали, выли, раскачивались, истерически хохотали, ей самой судорога этого дикого плача-воя пополам со смехом сжимала горло, но она почему-то не могла себе позволить разрыдаться при всех. Лишь когда показался выход – там по-прежнему стояла ночь, но было все же чуть светлее, она без сил остановилась и разрыдалась, колотя одной рукой об землю, а второй царапая ткань плаща на животе. Лорд Тирион помог ей подняться и вывел во двор.       Свежий воздух освежил Мирцеллу, она усилием воли заставила себя немного успокоиться и огляделась. То здесь, то там дымились горящие крыши, надворные постройки почти все превратились в груду камней, в стене зиял пролом. Пахло гарью, кровью, человеческими испражнениями и мертвой плотью. И тела, тела повсюду, вперемешку мертвые и живые, дотракийцы и северяне, одичалые и рыцари. Весь Винтерфелл превратился в поле боя, а теперь – в огромное кладбище. Мирцелла медленно пробиралась по двору, опираясь на руку Тириона и стараясь не упасть и не наступить на мертвого – или на живого. Постепенно из разных углов и закоулков начали стягиваться те, кто остался жив. Это Сноу – неслись как волна шепотки – Джон Сноу… Он убил Короля Ночи своим мечом из валирийской стали… Джон Сноу, он нас спас… Слава Джону Сноу! Да здравствует Король севера! – только когда шепот превратился в возгласы и крики, Мирцелла поняла, куда они все смотрят и повернулась. К ним шагал Джон Сноу. Он шел медленно, опустив голову и волоча ноги от усталости. Его кожаный доспех был в нескольких местах порезан, ворот разорван, он был весь в грязи и копоти, от него, как и от всех, воняло потом и кровью. Но он шел, и люди расступались перед ним, склоняя головы.       Кем бы ни был этот бастард Неда Старка, сегодня для всех он был победителем, он был спасителем и избавителем от этой жуткой вызывающей животный страх напасти, которая узлом скручивала кишки и заставляла скулить и молить о помощи. Мирцелла успела скорее прочувствовать все это, чем подумать, и, не успев сообразить, чем это грозит, опустилась на одно колено – и вслед за ней, точно пшеница под ветром, начали опускаться все остальные. Воины не переставали кричать «Да здравствует Король севера! Да здравствует Джон Сноу!». Одной только Дейнерис с ее драконами нигде не было видно.       Миг торжества продлился недолго. Прибежал запыхавшийся пухлый Сэмвелл Тарли и прошептал что-то на ухо Джону Сноу, тот кивнул и громко сказал, что нужно помочь раненым и убрать мертвых. Люди будто очнулись, поднялась суета и беготня, никто, несмотря на усталость, не думал об отдыхе. Мирцелла собрала всех женщин, каких смогла найти, и занялась ранеными – они таскали воду из колодцев и горячих прудов, обмывали раны, помогали их раздевать, пригодилось и тряпье для перевязок, над которым она трудилась много дней до этого. Пробегая через двор с очередным ведром воды, стараясь не расплескать воду из-за хромоты, Мирцелла краем глаза заметила, что те, кто еще стоял на ногах, стаскивали мертвецов в один огромный погребальный костер, а сир Давос стоял рядом и следил, чтобы сапоги, оружие и теплые плащи, которые с них снимали, никто не растащил. Мирцелла немного постояла, глядя на все это, а затем пошла дальше, но лихорадочная бодрость уступила место задумчивости. Столько сапог и плащей нужно только, если армия отдохнет и двинется дальше – но куда, если самый страшный враг Вестероса побежден? На Королевскую гавань, где засела ее сумасшедшая мать. По спине Мирцеллы пробежал холодок, в памяти снова всплыли те бесконечные ночи, когда она металась в лихорадке между жизнью и смертью после возвращения из Дорна.       Она лежала в постели в ворохе мокрых от пота простыней, а матушка целыми ночами сидела рядом в резном кресле с неизменным бокалом вина в руках и говорила, говорила… Но с ее губ срывались отнюдь не слова любви или утешения – она говорила только о мести. Описывала в подробностях, каким изощренным мукам она подвергнет всех змеек во главе с Элларией Сэнд за то, что они сделали с ее дочерью, как разнесет по камушку Солнечное копье и Водные сады, как отрубит голову принцам Дорану и Оберину Мартеллам, как сожжет Дощатый город и многое, многое другое, в бесконечных кошмарных подробностях. Годы спустя Мирцелла уже не была до конца уверена, что из этого Серсея Ланнистер действительно говорила, что было бредом, плодом ее отравленного разума, но образ матери, сидящей у ее постели с чашей вина, но глядящей больше куда-то в пространство, чем на больную дочь, врезался в ее память накрепко.       Когда Квиберн – мейстер без цепи, заменивший великого мейстера Пицеля, пока Мирцелла была в Дорне – сказал, что ее жизнь вне опасности, весь Красный замок как будто выдохнул и повеселел. Когда лорд Тайвин, ее суровый дед, впервые увидел внучку сидящей в кресле, он внимательно осмотрел Мирцеллу и одобрительно кивнул – высшая похвала, какой она могла удостоиться. Квиберн, стоявший у нее за спиной, заметил, что для полного выздоровления принцессе необходимо как можно больше двигаться и делать что-то руками, и посоветовал начать с простого и грубого занятия, например, работы в саду. Матушка возмутилась, что ее дочь принцесса и наследница Железного трона, и не будет копаться в земле, как какая-то крестьянка, но лорд Тайвин будто не заметил этого и сказал: «Если это необходимо для здоровья Мирцеллы, значит, будет. Проследите за этим, Квиберн, а ты, дитя, делай то, что тебе велит этот человек» - им оставалось лишь подчиниться, но Квиберн, несмотря на смутное отвращение и страх, которые он внушал Мирцелле да и вообще почти всем в замке, кроме ее матери и деда, оказались правы: от работы в саду ее рука, повисшая как плеть, начала понемногу возвращаться к жизни, а чем больше она двигалась, тем меньше у нее кружилась и болела голова. Зато начали возвращаться воспоминания, которые, казалось, сожгла болезнь: о ласковой улыбке и заботе о ней принца Дорана, о робких мальчишеских еще поцелуях Тристана, о притворной любви змеек, о прощальном поцелуе Тиены – тогда ее поцеловала в губы каждая, говоря, что это древний дорнийский обычай, но лишь на последних устах был яд, смертельный, если его проглотить. Но то ли Мирцелла оказалась сильнее, то ли Тиена пожалела ее, но она выжила. Что теперь с ними стало? Казнил ли принц Доран своих мятежных племянниц и любовницу брата или же они отравили и его?       Вечером того же дня состоялся пир – на столы выставили все оставшееся пиво и все запасы, наспех собранные по уцелевшим кладовым. Если пир накануне битвы был пронизан мрачным торжеством, то победный был полон отчаянного больного веселья, смешанного со скорбью по погибшим. Мирцелла, как и положено, сидела за высоким столом с рогом, полным вина с медом, ела жирную свинину, отрезая кусочки ножом и закусывала черствым хлебом – печи потушили со вчерашнего вечера, оставшиеся слуги сбивались с ног, ухаживая за ранеными и убирая мертвых, никто не озаботился о том, чтобы их разжечь. Люди поднимали чаши и орали здравицы то в честь Дейнерис Таргариен, сидевшую по левую руку от Мирцеллы с натянутой улыбкой, то – с куда более громким одобрительным ревом – за Джона Сноу, сидевшим рядом, а следующим глотком поминали погибших. Мирцелла, несмотря на пережитое, не могла отдаться полностью ни первому, ни второму: для всеобщей радости она была слишком чужой здесь, а для искренней скорби у нее не хватало сил – страх еще не отпустил ее до конца, и ее трясло, как от холода, несмотря на то, что в большом зале было жарко натоплено. Ее взгляд скользил по лицам – бородатым и бритым, молодым и старым: рыцари и одичалые, бедняки и богачи, дотракийцы и жители Речных земель – сегодня они все были едины между собой, даже если завтра к ним вернется старая вражда и взаимное презрение. Ни Джендри, ни Арьи Старк на пиру не было, и Мирцелла не знала, хорошо это для нее или плохо, и старалась не думать об этом: что бы ни было между ними, ее это никак не касалось.       Внезапно Мирцелла поймала взгляд Пса: он явно не разделял всеобщего веселья и молча пил, не отвечая на шутки и подначки рыжего одичалого по имени Тормунд, который повсюду ходил за ним. Заметив, что Мирцелла на него смотрит, он скривил губы в хорошо знакомой презрительной усмешке и поднял чашу в приветствии. Мирцелла кивнула в ответ и подняла свою. Внезапно ей захотелось сойти с положенного ей места за высоким столом и подсесть к нему: здесь были ее отец и дядя, но ее потянуло к человеку, который охранял ее в детстве – из сотен слуг он был одним из немногих, в ком она чувствовала приязнь, хоть и невеликую – он служил в первую очередь Джоффри, а их с Томменом охранял постольку поскольку. Почему-то ей казалось, что он поймет, каково ей. Но вместо этого она остаток вечера просидела на своем месте, медленно попивая мед, и ушла только после Дейнерис Таргариен.       ***       Двойная свадьба в Великой септе Бейлора должна была стать торжеством для столицы и всех Семи – точнее, Шести королевств – и завершить заключение мира между Севером и Югом. В тот день Мирцеллу подняли ни свет ни заря, почти не кормили, и, идя по узкому проходу между двумя рядами знати к алтарям Отца и Матери она чувствовала, как у нее дрожат от голода ноги и кружится голова. Любопытно, так же ли себя чувствует Санса? Но подруга шла рядом, глядя прямо перед собой, спокойная и прямая. Вдвоем они словно олицетворяли собой юг и север – Мирцелла в розовом атласе с золотым кружевом и тяжелыми жемчужными серьгами и с золотыми волосами, уложенными косами вокруг головы, и Санса в белом атласе с опушенным волчьим мехом воротом и рукавами и с распущенными по плечам огненными прядями – на шее у нее красовался огромный рубин в вычурной оправе, подарок жениха. У алтарей их ждали женихи, и трудно было представить себе двух мужчин, менее похожих, чем высокий статный молодой король Севера, и кривоногий уродливый карлик без половины носа. Тем не менее, Санса, стоя все так же прямо, произнесла все положенные обеты, как и Мирцелла. Верховный септон произнес над ними благословения, осветил радужным кристаллом, объявил мужьями и женами и велел обменяться поцелуями. На брачном пиру ее муж был так же бледен и неразговорчив, как его сестра, сидевшая рядом. Мирцелла впервые за вечер смогла поесть, а вот ее дядя больше налегал на борское золотое.       Наутро после свадьбы Робб уже уехал из Королевской гавани, один – а она осталась почти на целую луну в Красном замке, и только после долгих сборов и благословений тоже отправилась в путь – сначала в Риверран, куда ее сопровождал большой отряд красных плащей, а затем на Север. Санса и Тирион вышли ее проводить: он шутил, она была бледна, но спокойна: простилась с Мирцеллой тепло и обещала писать. В следующий раз Мирцелла увидела ее лишь через год с лишним.       ***       Это было почти через полгода после Долгой ночи. Замок постепенно зализывал раны, а недавно вернувшийся невесть откуда юный Рикон Старк принял на себя бразды правления, признанный всеми законным лордом Винтерфелла и Хранителем Севера – лордом, а не королем, поскольку он, только водворившись, сразу сказал, что его не интересуют пустые титулы, и что жизнь каждого северянина важнее, чем возможность носить корону. Бран Старк перед тем, как таинственно покинуть Винтерфелл, никому ничего не объяснив, успел признать брата, а также переговорить с ним наедине – содержание этого разговора осталось тайной, но именно после него Рикон Старк велел послать в Королевскую гавань ворона с письмом, извещающим его о присяге Дейнерис Таргариен или же «любому другому законному правителю Семи королевств». Лишь много позже, когда до Мирцеллы дошли вести о новом короле Бране Сломанном, ей стал ясен весь тайный смысл этих писем и бесед. Что ж, если новый король и был слаб телом, то ему нельзя было отказать в мудрости – отправляясь в столицу, чтобы занять трон, он благоразумно не стал оставлять за спиной очаг недовольства и возможного бунта в лице гордого, независимого и нищего Севера. Но радоваться наступившим наконец мирным временам ей не пришлось: новый лорд хозяин замка отнесся к ней без всякой приязни. Он был совсем ребенком, когда его отец, а затем мать и брат уехали из Винтерфелла на юг на войну с Ланнистерами, и никто из них не вернулся. Сидя на высоком месте в большом чертоге Рикон холодно объявил Мирцелле, что она, разумеется, имеет право на кров, стол и его защиту, как вдова его брата, но на большее может не рассчитывать. С этого дня Мирцелла начала превращаться в безмолвного призрака, презираемого всеми.       Санса, ах да… Мирцелла вновь мысленно вернулась к последней встрече с ней. Однажды в ненастный день, когда с неба сыпал противный снег с дождем, а весь двор замка превратился в жидкую грязь по щиколотку, у ворот появилась крытая повозка, запряженная парой усталых лошадей. Ей правили двое – человек в одежде черного брата и рыжий бородатый одичалый в шкурах – Мирцелла помнила его рядом с Джоном Сноу, и его звали Тормунд. В повозке были двое – Пес, похожий больше на мертвеца, чем на живого человека, весь в лубках, лежавший без сознания, и Санса, которая не сильно отличалась от него – похудевшая, бледная, тень прежней себя. Лорд Рикон принял их под своим кровом, но всего через несколько дней повозка со свежими лошадьми и запасом провизии двинулась дальше на север, к Стене. Мирцелла так и не узнала, что произошло между леди Ланнистер и ее братом, отказалась ли она сама остаться в Винтерфелле или же он не позволил, но с самой Сансой ей поговорить так и не удалось – та все время проводила у постели больного, спала и ела в той же комнате, и почти ни с кем не общалась. Мирцелла приходила к ней несколько раз, но, несмотря на приветливость и учтивое обращение, чувствовала, что Санса вряд ли слышит хотя бы половину из того, что ей говорят, и больше всего на свете хочет, чтобы все ушли и оставили ее наедине с Псом. Мирцелла не знала, что их связывает – до нее доносились только какие-то смутные слухи про побег в Браавос, но она тогда была в Дорне, а после ее возвращения у тех, кто ее окружал, были более важные предметы для разговора. В глубине души ее расстроила и обидела отчужденность бывшей подруги, но со временем эти чувства прошли.       Должно быть, она любила его – размышляла Мирцелла долгими ночами без сна – иначе откуда такая преданность, никакой благодарности не хватит, чтобы так ходить за умирающим, так всматриваться в его лицо, ловя малейшие признаки улучшения, быть настолько поглощенной другим человеком. Единственное, что она заметила, как-то раз войдя в комнату, что они занимали в Винтерфелле, утром – то, как Санса быстро отвернулась от нее и прикрылась теплой шалью. Мирцелла не была уверена до конца в том, что видела, но в любом случае это ее не касалось. После отъезда Сансы и Пса она не получала о них никаких известий и не знала, живы они или нет, а сама отправлять послания с вороном не решилась, да и не знала, куда именно его нужно послать. Возможно, зря, но теперь сожалеть об этом было уже бессмысленно – их судьбы, так похожие в начале, развели их по разным путям, разве что обе они оказались совсем не в том положении, для которого, как казалось, были рождены. Одна – вдова самозванного короля, да еще и бастардка, другая – сиделка (или любовница?) при умирающем дезертире, сама сбежавшая от мужа (или отпущенная им). Все это было уже прошлым, серым и поблекшим, как старые тряпки, настоящее было полно тьмы, а будущее – до сегодняшнего утра Мирцелла была уверена, что оно столь же мрачно, как и настоящее, но теперь перед ней замаячили неожиданные перемены, которые и манили, и пугали – впрочем, можно было порадоваться первому за многие луны живому чувству в душе, каким бы оно ни было.       В иных обстоятельствах Мирцелла, возможно, еще долго могла бы играть с этой мыслью, рассматривать ее так и сяк, наслаждаться, пока не вычерпала бы ее до дна, но в письме был обозначен срок, и ей не хотелось заставлять Джендри ждать. Поэтому через три дня она, проснувшись и проглотив неизменный завтрак из овсянки, лепешек, свежего эля, копченой рыбы и яиц, вернулась в свой солярий и, потирая руки от холода, села за стол. Пергамена у нее оставалось немного – всего пара листов, и Мирцелла порадовалась, что не использовала их для бесполезных записей своих мыслей и чувств. Чернила в чернильнице успели высохнуть, но она развела их водой из кувшина, и, царапая кончиком пера о донышко, смогла добыть достаточно, чтобы написать короткое письмо. После этого она костяным ножом отрезала полоску от листа, свернула маленький свиток, капнула воском от свечи и запечатала маленьким перстнем, подаренным ей на семилетие, на котором был вырезан двойной герб Ланнистеров и Баратеонов – коронованный олень и рычащий лев. Когда-то маленькая Мирцелла носила его на среднем пальце, теперь же носила как подвеску на шнурке под одеждой. Вдавливая печатку в мягкий теплый воск, она усмехнулась – эмблема сгинувшей династии, которая даже не успела толком утвердиться на престоле; впрочем, теперь было уже очевидным, что, если восстание Роберта Баратеона и поддержавших его лордов было почти неизбежным, то вот его правление с самого начала было шатким. Она просто жертва чужого тщеславия, фигура на доске чужой игры, одно хорошо – она фигура, которую сбросили с доски, а потому уже никому нет до нее дела, а значит, что бы она ни сделала, вряд ли кто-то может ей запретить. С этой мыслью она поднялась из-за стола и отправилась на поиски мейстера, чтобы отдать ему письмо. Любопытно, получит ли его Джендри с цельной печатью? Вряд ли. Впрочем, это не так уж важно. Она сделала шаг вперед по неизвестному пути, и даже если он приведет ее к беде, это лучше, чем медленное угасание здесь.