***
На следующий же день она вновь стояла на балконе с книгой в руках, благо то был заслуженный субботний выходной, и солнце стояло высоко и светило ужасно радостно, так что настроение у всех жителей Дыры было точно такое же. Миссис Джерри окликнула Гермиону с улицы, помахала ей сухонькой бледной ладошкой и пошаркала по асфальту, бубня себе под нос что-то про «милую душеньку». Гермиона ласково улыбнулась её медленно удаляющейся спине. А подняв взгляд, тут же застыла — там снова стояла Паркинсон, и в этот раз у неё были мокрые волосы и фиолетовые губы, и было совершенно непонятно, зачем же она их накрасила, если только что вышла из душа. У неё снова в пальцах белела сигарета. — Паркинсон! — возмущённо крикнула Гермиона, не сдержавшись, и сразу устыдилась своего крика. Какое ей дело до привычек этой девчонки — тем более что девчонка уже довольно взрослая? Паркинсон недоумённо нахмурилась, но всё же огляделась. И когда ей на глаза попалось растерянное лицо Гермионы, выглядывающее из распахнутого окна, она чуть ли не облегчённо улыбнулась, обнажив белые острые зубы. — Грейнджер? А ты что тут делаешь? — завопила она и принялась тушить сигарету. — Давно? Гермиона обречённо вздохнула. Ну на кой чёрт она вообще её окликнула? Не отвяжется же.. «О, Гермиона Грейнджер, ты просто дурёха, — шептала она себе, торопливо выписывая на магловском листе А4, который лежал поблизости, большие аккуратные буквы, — сдалась тебе эта Паркинсон». Она поставила в конце предложения жирную, но оттого не менее изящную точку и выставила своё послание в окно. Сощурившись и беззвучно двигая губами, Паркинсон принялась читать, а потом заливисто расхохоталась. Звуки её смеха дребезжали в стёклах даже у Гермионы, наверняка сотрясая и весь двор тоже. — Хорошая мысль, Грейнджер! Всегда знала, что ты наш местный гений, — успокоившись, проорала Панси из своего окна. — «Не будем пугать прохожих»? А ты смешная, детка! До завтра, ещё увидимся! Панси, всё ещё смеясь и подвизгивая, отсалютовала ей ладонью и скрылась за задвинувшимся балконным окном. Гермиона растерянно подняла брови, поджала губы и шумно вздохнула, но уголки рта всё равно так и норовили рысплыться в улыбке. А ведь она так и не сказала ей бросать курить.. То была их вторая Балконная встреча.***
С тех самых пор, с заветной Первой Балконной, таких встреч было ещё очень много. Это уже походило на какой-то странный ритуал — книга в руке и сигарета в доме напротив. — Паркинсон, бросай курить! — как можно тише, но так, чтобы её услышали, кричала Гермиона, перелистывая страницы. — Разбежалась, Грейнджер! — хохоча на всю улицу, словно назло, сообщала Панси и широко улыбалась. Пусть и видела эту улыбку Гермиона слегка размыто, — всё-таки не вплотную же стоят дома — при виде неё тоже хотелось улыбаться. Кажется, даже соседи уже привыкли к ежедневным орам и переругиваниям, которыми оглашали двор две совершенно разные девицы(девицам, которых так добродушно называла миссис Джерри, было уже по двадцать четыре, но это никого не смущало). Гермиона каждый раз просила Панси бросить, Панси каждый раз отшивала, а потом как по листку одинаковые вопросы про «как день?» и про «как там Поттер?» О Гарри Панси говорить очень любила. Она могла час напролёт заливаться соловьём о том, как много Драко в своё время про него рассказывал, о том, как она бы хотела с ним подружиться и «отхватить из большого кармана пару золотых», про его глупые, но прикольные очки и про много чего ещё, что Гермионе было совершенно не интересно, но она слушала и даже кивала иногда в такт её словам. Сама Гермиона о Гарри не особо распространялась по его же личной просьбе, но на вопросы о его отношениях с Джинни отвечала покладисто, потому что он, вроде бы, не был против, если подробности не доходили до общественности. Пусть Гермиона ничего почти что не знала о той новой Панси Паркинсон, ей почему-то очень хотелось доверять. Гермиона отвлеклась от книги «Опаснейшие зелья и травы. Всё обо всём. Том III», которую усердно штудировала уже второй день, поворачиваясь на окликнувший её голос. В балконном проёме стоял Рон с букетом леденцов в виде медведей, наверняка производства магазина Всевозможных Волшебных Вредилок, и размахивал ими в воздухе как погремушкой. На его веснушчатом лице играла яркая улыбка. — Рон? — Гермиона, а мы навестить тебя пришли, как выдалась минутка, — объявил Рон, протягивая леденечный букет. — Надеюсь, не помешали? Кто «мы» стало ясно в ту же секунду, когда из-за роновой спины вышел не менее радостный Гарри в гигантской бежевой рубашке. Со времен Хогвартса он своим традициям в одежде так и не изменил. — Гарри! — Гермиона, оглядев друзей, счастливо улыбнулась и бросилась было обниматься, но тут третий голос очень громко и очень невовремя окликнул её по фамилии. — Грейнджер! Я долго ждать буду? Вижу же, что ты там! — возмущённо завопила Паркинсон, высунувшись из окна. — Три минуты уже сижу! Гермиона остановилась и резко обернулась, растерянно оглядывая фигуру в балконе напротив. Она состроила недовольную гримасу, но Паркинсон не обратила на это никакого внимания. — Живо сюда! Курить и сегодня не брошу, но подтвердить-то надо! — Панси, да подожди ты! — смущённо пискнула Гермиона, вновь глядя на недоумевающих Рона и Гарри и мечась от балкона к своей квартире. — А ещё чего сделать? — Панси! Гермиона решительным движением закрыла окна, прижалась к ним спиной и тяжело задышала, сдувая со лба упавшие кудряшки. Объясняться с друзьями не хотелось, но по их взглядам Гермиона поняла, что сделать это всё равно придётся. — Это Панси, — обречённо выдохнула она, всё ещё налаживая сбившееся непонятно от чего дыхание. — Да мы видим, — почесал за ухом Рон. — Ребята, просто.. она живёт там, и я как-то встретила её, когда читала, а потом мы как-то начали, ну, знаете.. Гарри примирительно замахал руками. — Гермиона, тебе не обязательно оправдываться. Я же и сам теперь с Драко общаюсь, — сказал он и отвесил скривившемуся Рону подзатыльник. — Меня больше интересует, что эта чертовка делает в этом районе. Я думал, на такой выбор способны только мы с тобой. Он обаятельно улыбнулся, и Гермиона улыбнулась тоже. — Сама не знаю. Она странная, но мы даже.. сдружились, наверное. Она грамотно использовала данный ей второй шанс, кажется, и я её даже уважаю немножко. Знаете, она.. интересная, — мечтательно вздохнула Гермиона и вопросительно уставилась на поднятые брови друзей. — Чего? — Да так.. — задумчиво произнёс Рон, наконец всучив Гермионе букет. — Ладно, я пойду, мне ещё надо помочь Джорджу выписать новый тираж улучшенных Удлинителей ушей. Заскочу как смогу! Он порывисто обнял Гермиону на прощание и с характерным треском аппарировал. То, что они находились в магловском районе, его ничуть не смущало. Гарри проследил за ним взглядом и вновь обернулся к подруге, мягко улыбаясь. — Я бы посидел с тобой, но теперь вижу, что мы невовремя. Ты иди, не заставляй свою.. Панси ждать, — ехидно сказал он и потрепал Гермиону по макушке. — Передавай от меня, что ли, привет. И обещай, что ты знаешь, что делаешь. И тоже нагло аппарировал, оставив после себя лишь лёгкий запах одеколона. Гермиона вздохнула и раздвинула окна, на миг задумавшись о странных взглядах друзей, но, как только увидела скучающее лицо Паркинсон, выбросила эти мысли из головы и крепко сжала пальцы на леденцовом букете. — Паркинсон, бросай уже курить! — Не дождёшься! В Лондоне солнце клонилось к закату.***
Спустя месяц к Балконным относились хорошо не только соседи, но и маглы, которые каждый день проходили по этому двору между домами по пути с работы. Магловские детишки, ничего не стесняясь, ставили ставки — когда Панси Паркинсон сдастся и бросит курить. Кое-кто был уверен, что она будет стоять на своём до последнего, а некоторые даже умудрялись подбегать к окнам или во двор ровно в то время, когда начиналась привычная всем перепалка, и выкрикивать Гермионе слова поддержки. Гермиона только хмурилась, изо всех сил стараясь не улыбаться, и снова листала книжные страницы, краем уха слушая речи Паркинсон. Ей и самой уже было без этих встреч скучно — особенно по средам, когда бумажной работы было куда больше обычного и выходить почитать сил уже не оставалось. Но Гермиона знала со стопроцентной точностью, что Панси всегда стоит там и ждёт, а может, просто курит и ей на самом деле всего-то некому выплеснуть скуку, вот она и болтает с Гермионой. От таких мыслей следовало бы загоняться, но почему-то было совершенно всё равно, по какой причине Балконные продолжаются с завидной стабильностью и конца им совсем не видно, — главное, что вечерами, когда весеннее небо почти уже не освещало страницы, можно было слушать чужие рассказы и просто улыбаться. Все соседи, пускай и не были против их с Панси оров, частенько подкалывали Гермиону и советовали «привести уже подружку к себе домой». Гермиона упорно отказывалась, объясняя это тем, что не такие уж они и подружки. На самом деле она бы действительно пригласила Панси — только почему-то ощущалась какая-то неуместная неловкость от одной только мысли об этом. Очередные Балконные её, конечно, заглушали, но та появлялась снова и снова, и справиться с ней было совершенно невозможно.***
— Грейнджер, ты ещё не устала от этого? — непривычно тихо спросила Паркинсон, положив подбородок в ладони. Тихо — это не на всю улицу. Гермиона высунула в окно листок с надписью: «Ты о чём это?» — и невинно улыбнулась. Панси не выдержала и засмеялась, испугав сидящую на ветке маленькую птичку. — Да так! — сказала она и вдруг исчезла в глубине своего балкона. Гермиона решила, что она просто ушла, и с так и не растаявшей улыбкой вгляделась в плотные чёрные строчки пособия по Британскому праву, но Паркинсон снова её окликнула. Подняв голову, Гермиона раскрыла рот в удивлении и едва не выронила книгу со второго этажа. «Давай ко мне? Скучно», — гласили небрежные, но вполне ровные чернильные буквы на желтоватом пергаменте. И где только она взяла его в магловском районе? Гермиона улыбнулась ещё шире и достала новый листок из стопки, которую она очень мудро припасла под рукой, чтобы общаться с Панси, и вывела на нём шутливое: «Я в твою халупу не зайду». Впрочем, это было не совсем правдой, потому что Гермионе и правда было интересно, где живёт Паркинсон и как выглядит её квартира, но сказать прямо она почему-то не решалась. Паркинсон только едва слышно хмыкнула с противоположного окна. Она что-то начирикала на обратной стороне пергамента и высунула в окно. «Как скажешь». И исчезла теперь уже, кажется, окончательно. Гермиона облегчённо вздохнула и снова побежала глазами по строчкам, полностью увлекаясь текстом за несколько секунд. Её серьёзный настрой прервал звонок в дверь спустя минут пять или чуть больше. С каким-то дурацким радостным предвкушением, словно она уже и так знала, кто трезвонит ей в квартиру, Гермиона едва не побежала открывать, а когда открыла, — даже забыв посмотреть в глазок, — смогла только сдавленно хихикнуть и пропустить гостью внутрь. Панси заинтересованно огляделась. — Надо же, Грейнджер, такая занятая, а ремонт всё равно сделала, — важно сказала она, кончиками чёрных ногтей барабаня по поверхности кухонного стола. — Панси, как ты вообще узнала номер квартиры? — спросила Гермиона, растерянно следуя взглядом за её пальцами. — Тот мальчишка с первого сказал. Как там его.. — Алес! Ну я ему.. — Алес? Странное имечко. Гермиона встала и поставила на плиту железный чайник-свистун. — Он из Польши. Его родители приезжают иногда, а так он с бабушкой живёт. — Подожди, это с той бабкой, которая тебе всегда махает? Гермиона усмехнулась её нарочито небрежному интересу. — Она тебе тоже махает, я видела. И нет, она тоже со второго, как и я, — улыбаясь, прощебетала она, почему-то совсем не стесняясь Панси в своей квартире. — Всё-то ты замечаешь, а? Панси взяла со стола перечницу и покрутила её в руках, а потом вдруг встала и уверенно прошагала к холодильнику, предварительно вернув перечницу на место. Она открыла белую дверцу, задумчиво оглядела содержимое под непонимающим взглядом Гермионы и, что-то решив для себя в голове, взяла четыре яйца и полезла в шкаф за сковородкой. Гермиона даже удивилась, что она почти совсем не использовала палочку: только чтобы аккуратно разбить яйца, ничего при этом не размазав по столу, — и продолжила смешивать в кружках кофе. Паркинсон заказала с молоком, и Гермиона послушно выполнила её указания по пропорциям, после чего они обе сели за стол и принялись есть. Как ни странно, разговор не был неловким, не был глупым и невпопадным, какими часто бывают подобные разговоры между не очень хорошо знакомыми людьми. Панси подозрительно охотно отвечала на вопросы Гермионы о работе, много смеялась, сказала номер своей квартиры, в которую въехала недавно, призналась даже, что читала статьи в Ежедневном Пророке, где мельком писали о Гермионе тоже, а сама спрашивала о жизни, об ухажёрах, об Аврорате и о Гарри Поттере, и это было до того просто и чудесно, что Гермионе захотелось оставить её у себя на сегодня. Она несколько смущённо высказала своё предложение, но Панси только снисходительно улыбнулась и ничего не ответила, а Гермиона решила не допытываться. Оставшийся кусочек выходного до самой ночи они провели вдвоём, разговаривали, шутили, и Гермиона даже, переборов себя, подкалывала Панси и хохотала с ней до упаду, совсем позабыв о любой серьёзности. А ещё в тот день Гермиона по-настоящему поняла одно — Панси Паркинсон действительно изменилась. Причём в самую лучшую сторону. Она обзывалась скорее по инерции, совсем беззлобно, как это делал теперь Малфой, она беспечно закидывала руку на чужое плечо, она растрёпывала неизменные кудряшки, укладывалась головой на коленях и была совершенно новым человеком. Таким, каких Гермиона встречает очень редко, но они всегда крепко поселяются в её жизни — как тот же Драко, или даже Гарри, перенявший у него парочку фразочек и привычек. И это осознание было, пожалуй, едва ли не лучшим осознанием за все последние несколько лет в жизни Гермионы, так что, когда стрелка часов перевалила за полночь, настроение было всё ещё прекрасным, а прекращать веселье до ужаса не хотелось. А потом Панси засобиралась домой, и Гермиона опять предложила ей остаться. На этот раз она, демонстративно приложив к подбородку два тонких пальца, подумала немного и согласилась, хотя Гермиона на это даже не рассчитывала. И они заснули минут через двадцать на кровати хозяйки квартиры, повернувшись друг к другу лицом и то и дело хихикая от брошенных сонных шуток и прочей дребедени. Наутро Панси проснулась от горы непослушных кудрей во рту и принялась несерьёзно ругать Гермиону за неопрятность. Хотя, впрочем, потом она усадила её на стул и принялась расчёсывать, недовольно бурча себе под нос и сыпя неприличными словечками во все стороны. Так закончилась — или не закончилась вовсе? — их Первая Квартирная встреча, самая непонятная и запоминающаяся.***
Квартирных было ещё миллион и даже больше, но считать их смысла уже нет, потому что с того памятного дня Панси заваливалась к Гермионе без стука и без спроса, по приглашению и без, в её присутствие и отсутствие, перенесла туда часть своих вещей и купила новую зубную щётку с блёстками на случай внезапных ночёвок, каждый раз критиковала скучный бежевый цвет обоев Дыры и рисовала на её стенах непристойные рисунки. К рисункам Гермиона с огромным усилием, но привыкла, и теперь вся квартира красовалась разными словами неприличного характера и изображениями, о содержании которых говорить не стоит. Гарри с Роном и Драко, который тоже приходил иногда вместе с ними(сопровождаемый кислой миной Рона), всегда удивлялись их неожиданной близости и шутили по этому поводу, а Гарри и вовсе смотрел всегда ужасно понимающе. Он смотрел на Гермиону взглядом Гермионы, и от этого было немного не по себе. Но она не жаловалась, позволяла портить свои обои и перевешивать картины, позволяла проскальзывать шуточкам и подколам со стороны друзей и чувствовала, что они с Панси теперь.. другие. Она уже твёрдо могла звать её своим другом, но так ли это было? Уж кто-кто, а Гермиона Грейнджер — тот человек, который никогда себе самому врать не станет. Так что, пусть это было совсем непривычно, но признать, что Панси ей уже не совсем просто подруга, она в итоге смогла. Единственное, что не изменилось даже полгода спустя — Балконные встречи. Они были почти каждый день, всё так же с перепалками и громогласными орами, но на каждую из них всё равно собирались под окнами неугомонные мальчишки и девчонки, и подсчитывали в своих блокнотиках ставки, и вели споры. — Панси, ну ты так все лёгкие себе уничтожишь! — Плевала я на них с Астрономической башни! Вот и все отношения Гермионы Грейнджер и Панси Паркинсон — в двух не меняющихся с месяцами фразах.***
Миссис Джерри, Алес, его бабушка, одна высокая женщина, из квартиры которой горелой овсянкой всегда пахло сильнее всех, и даже угрюмый дедуля мерлиновых времён окончательно перестали называть Гермиону с Панси подружками. Они всегда по-доброму ухмылялись — за исключением дедули — и говорили что-то вроде «девочки» или «две миловидные мисс», что Панси жутко раздражало. «Ну какая я им миловидная мисс? — сокрушалась она. — Я только если миловидный гот». Слово «гот» она вычитала в магловском журнале и его значение понимала не слишком, но считала, что её чёрных одежд и гиганстких грубых ботинок было достаточно, чтобы к таким людям относиться. Гермиона с подобным сравнением согласна не была категорически, но ничего поделать с предательски расплывающейся улыбкой не могла. Ботинки Панси она всегда чистила от грязи, хотя та была очень против, а чёрные водолазки упорно прятала в ящик в особенно жаркие дни — и всегда знала, что Панси ни за что не пойдёт в свою квартиру, чтобы взять новую оттуда. Так что, пусть она и в шутку считала себя готом и неизменно красила губы в чёрный, тёмно-вишнёвый и фиолетовый(иногда присутствовал тёмно-синий), а всё равно частенько на́шивала «грейнджеровское тряпьё» и сильно не протестовала. Идиллию портил только паренёк лет двадцати с тёмными прямыми волосами и хищным взглядом, который всегда недобро смотрел на Панси с Гермионой и бубнил под нос что-то про отклонения от нормы. Ни о каких отклонениях в себе Гермиона и не подозревала, а свои странные, двоякие чувства к Паркинсон принимала такими, какими они и были — неуёмными, нежными и притворно-снисходительными, — и чем-то неправильным их не считала. Она всё ещё боролась за права меньшинств, в которые входили не только домовые эльфы, и себя к ним хоть и не относила, но цену себе знала и на злые взгляды паренька внимания большого не обращала. Она никогда не думала, что влюблена в Панси или что-то такое, но определённо понимала свою тягу к ней, и объяснить её простой жаждой дружбы было бы кощунством. Панси тем временем уже едва ли не жила в Дыре, только днями забегала к себе на квартиру и искать работу твёрдо отказывалась, оправдывая это пост-пожирательским синдромом. Такого синдрома, вообще-то, не было, но Панси это не волновало. Жила она на скудные деньги родителей, которые достались по наследству, а со старой работы в магловской кафешке её погнали за прогулы. В целом жизнь Панси Паркинсон протекала в последние деньки октября две тысячи пятого в месте, называемом Дырой и изрядно уже изрисованном. К старым рисункам добавлялись всё новые, а к усталости Гермионы на работе — щемящая нежность, когда она приходила домой и видела Панси, спящую на мягком диване в гостиной. В такие моменты она всегда садилась на корточки, убирала чёрные локоны с её лица, легонько проводила пальцами по чужой щеке — так, чтобы не проснулась, — и ложилась головой рядышком, сидя уже на коленках и счастливо улыбаясь. Просыпалась она на плече Панси, пересаживающейся тоже на пол и иногда перебирающей её волосы. Гермиона любила, когда такое случалось. Что самое странное — у Панси она не была ни разу, а сама Панси с того раза на балконе больше её не звала, хотя Балконные продолжались, пусть уже и не каждый день, а только в моменты её редкого нахождения в своей квартире. Местные уже окрестили их парочкой, и никто против не был — даже Панси. И даже Джойс, тот гомофобный паренёк, особого сопротивления не выказывал.***
День, когда произошло что-то из ряда вон выходящее — в рамках их размеренной совместной жизни, — был днём их первого поцелуя. Это произошло совсем случайно, в один из их обыкновенных выходных вдвоём за кухонным столом. Просто Гермиона засмотрелась на Панси чуть дольше, чем обычно, а та не стала отводить взгляд. А потом — касание губ. Лёгкое, тёплое, почти целомудренное, тёмно-вишнёвое и только на малость смущающее. Панси первая подалась вперёд, прижавшись к её губам своими, подождала секунду, а потом, не встретив сопротивления, несмело попыталась углубить. И Гермиона ей это тоже позволила — положила руку на шею, под нужным углом поворачивая голову, сама придвинулась ближе, перегибаясь через столешницу, прихватила нижнюю губу Панси зубами и едва слышно выдохнула, совсем-совсем близко. Это было ужасно несвойственно Панси, но она как будто жутко боялась, уже оказавшись напротив и придерживая руками чужие талию и плечи. Прямо сама невинность, хотя таковой она точно не была. Целуя её на своей кухне, Гермиона сделала вывод, что, наверное, никогда и никого ещё так трепетно не любила, как эту девчонку — девушку, — и что обязательно нужно будет заглянуть к ней в квартиру, просто чтобы забрать оттуда оставшиеся вещи. И что огромным ботинкам Панси надо освободить, наконец, побольше места в коридоре, потому что они всегда стоят на ковре и жутко его загрязняют. И самое главное — что их Балконных встреч уже больше не будет, останутся только Квартирные. Она целовала Панси уже больше не легко и не целомудренно, она задирала её чёрную облегающую водолазку и бегала руками по бледной коже, она чувствовала лёгкий привкус сигарет во рту и горячий, чуть ли не обжигающий язык, она очень её любила. И мурашки, табуном разбегающиеся по спине, и огромное, необъятное счастье, и невозможная новая жизнь — теперь это всё уже её. И девчонка с чёрным каре, которая так и осталась для неё девчонкой, теперь тоже её. Панси, тяжело дыша, отстранилась и прислонилась своим лбом ко лбу Гермионы, дрожащими руками обнимающей её шею. В кухонное окно стукнула одинокая дождевая капля. — И ничего не скажешь? — Бросай курить, Панси. Панси довольно усмехнулась. — Попробую, Грейнджер, — сказала она и вновь увлекла её в поцелуй.