Холод
17 июня 2020 г. в 16:54
Все это вздор. Сожженная Пристань Лотоса, сбежавший из-под присмотра Цзян Чэн, обезумевший от своего горя, уничтоженное золотое ядро — все это не могло уместиться на таком коротком временном промежутке, быть явью. Вэй Усянь сидел на полу у кровати, где вторые сутки лежал не приходящий в сознание брат. Его лицо было гораздо бледнее обычного, лоб покрывали капли испарины, скатывавшиеся к вискам, под сомкнутыми веками беспокойные глаза дергались, наворачивали круги. Можно было подумать, что у него лихорадка, но, если коснуться лба, то становилось ясно, что все с точностью до наоборот. Кожа была ледяной, необычно твердой на ощупь, еще холоднее были руки, сколько бы ни пытались согреть их, накрывая сначала двумя, затем тремя одеялами. Они безвольно свешивались через край. Погода за окном, снаружи, была солнечной, в комнату просачивалась духота. Не вдохнуть лишний раз, от чего постоянно преследовала слабость и кружилась голова. Хотя, может быть, это последствия пережитого.
О своей дурноте Вэй Ин думал менее всего.
— Почему ему не становится лучше? — спросил он Вэнь Цин, принесшую очередное снадобье утром. Она хмуро окинула заклинателя взглядом, но под этим скрывалось не простое раздражение. Закушенная и второпях отпущенная губа как будто намекала, что целительница колебалась между молчанием и ответом. — Он такой холодный из-за ядра?
Вэй Ин не был глупцом никогда, Боги забыли отсыпать ему терпения и прилежности, но вот умом не обделили точно. Между ними повисло молчание. Оба ответ прекрасно знали, но чтобы произнести подобное вслух нужно было обладать куда большей решимостью, — как минимум, нужно словами подвести черту спокойной жизни Цзян Чэна, — чем та, которой мог похвастаться Вэй Усянь на данный момент. Девушка из ордена Вэнь, вроде как враг, посмотрела с сочувствием ему в глаза, после с совсем откровенной жалостью перевела взгляд на больного. Тот сморщился, словно почувствовав это, но оставался в беспокойном сне. Ее иглы действовали безотказно, самый проверенный метод даровать тяжелобольному должное спокойствие.
— Ты ведь понял. Холод не связан с золотым ядром, — Вэнь Цин наклонилась, приоткрывая ладонью рот молодого господина и заливая снадобье меж тонких губ. Точно, не пролив и капли мимо. Когда блюдце опустело, она материнским жестом мазнула его краем по подбородку, как бы собирая невидимые капли, и выпрямилась. Вэй Ин продолжал молчать, покусывая изнутри щеку и сосредоточенно думая. — Его душа стремится к родственной, жаждет воссоединиться. Он оказался…
— Он оказался одним из этих расколотых, я правда все понял, — несвойственно резко для себя бросил Вэй Усянь, прижимая ладонь к уставшим глазам. Невозможность. Как, бросившись сдуру в ловушку, он смог набрать на свою голову большее количество проблем? — Кто это может быть? Нужно скорее найти, чтобы…
— Уверен? — нехорошая усмешка сбежала по губам Вэнь Цин, сама она задумчиво поскребла ноготками подбородок. По спине метнулся предательский холодок, интуиция подкинула единственно возможный вариант продолжения ее слов, и он совсем не приходился по сердцу. — Вэй Усянь, на пути ему не встречались девушки, более того, изменения начинаются сразу после касания с Избранным. Он бы почувствовал это… Нет. А в Пристани просто…
— Не осталось женщин, — закончил за нее Вэй Ин и так понятное им обоим. Пол Избранного был не самой важной проблемой из нынешних, но без этого загадочного человека, который должен оказаться рядом прямо сейчас, все лечение пройдет напрасно. Тело продолжит обращаться в лед изнутри, индеветь, пока не дойдет до крайности, и точка возврата останется позади. После этого обмен поцелуями и клятвой уже не сможет помочь, повредятся необратимо внутренние органы. Вэй Ин наблюдал, как умирает один из немногих близких его людей, и ничего не мог с этим поделать. Болезнь, только с одним глупейшим средством против, смешное дурацкое лекарство — некто другой. Он продолжил. — Кроме тебя.
— Кроме меня, — согласилась отстраненно она, выражение лица нисколько не изменилось. — Но я коснулась его уже после всего произошедшего, да и жар не ломит мои кости, ты ведь знаешь: я бы не смогла снять его никакими целебными примочками, как не могу помочь и ему. Воля Богов серьезная прихоть, не лекарям с ней состязаться на равных. Если же тебе так будет спокойнее, я могу поцеловать его.
— Нет нужды, я понимаю, что это не ты, — с грустью кивнул Вэй Ин, потому что именно девушка Вэнь, именно такая, как она, могла бы сыграть идеальную партию тяжелому сердцу Цзян Чэна. Сильная, как его мать, умная, красивая, та, кто могла держать в руках себя, мужа, город. Нет, в нынешнем положении никто с Вэнями не сойдется, однако, это не мешало Вэй Ину видеть в жестких чертах лица прекрасную перспективу для судьбы брата. Было бы легче, если бы это оказалась она, не менее больно, но, с эгоистичной точки зрения, намного легче. — Скажи тогда мне, что из всего этого следует.
— Его трогали только люди Вэнь Жоханя, и более никто. Те, кто схватили, те, кто держал под замком. Вэнь Чжулю… — ее оборвал взмах вскинутой в воздух руки, по плечам метнулась крупная дрожь, почти судорога. Слышать было невыносимо, что кусок души его брата предназначался какому-нибудь Вэньскому псу, особенно такому проклятому отродью, как Выжигающий Ядра.
— Когда он очнется, вас ждет тяжелый разговор, — напоследок поправляя сползшее одеяло, прошептала Вэнь Цин, в глазах ее плескалась беспросветная грусть. Как будто что-то болит, но ей запрещено об этом рассказывать, и она изводится, грызет саму себя, лишь бы промолчать. Не сказать лишнего. Вэй Усянь заметил бы это, если бы не был поглощен собой, мыслями о брате и погибшей семье, о не найденной до сих пор шидзе, о том, как затормозить стремительное падение вниз по наклонной. — Попробуй после пробуждения переубедить его, что не все Вэни плохие и достойны смерти…
— Если это кто-то из солдат Жоханя, то это ублюдок, достойный смерти, и незачем его переубеждать, — сухо пробормотал он, отрицательно качнув головой. — Ничего не выйдет, он поклялся мстить до самой своей смерти, и теперь не отпустит сомкнутые челюсти, сколько бы его не швыряло по сторонам… А где Вэнь Нин? Я не видел его с того самого дня, как он отговорил тебя выдавать нас.
— Ему нездоровится, отравился чем-то. Недоучка, какой из него лекарь, если он до сих пор путается в рецептах. В общем-то, как полегчает, он сразу же примчится к тебе. Ты же знаешь, — она устало улыбнулась, точно так же, как и всегда, и не осталось никаких подозрений. В их положении следовало либо безоговорочно доверять ей, либо немедленно убираться, потому что в противном случае все обречено на поражение уже сейчас.
Вэнь Цин вышла прочь, закрывая за собой дверь, и быстро, глубоко вдохнула прохладный вечерний воздух. И еще раз, пока не начала пьянеть от переизбытка кислорода в легких, пока не заныло в грудной клетке. Ей нельзя возвращаться со следами слез на щеках, с опухшими глазами, ей вообще нельзя было плакать. Никогда с тех пор, как на плечи легла забота о младшем брате, ради него она готова оставаться сильной без передышки, ей не нужен никакой отдых. Точно также как Вэй Усяню и его вздорному братцу не нужно знать, что вторые сутки Вэнь Нин ужом изворачивался на постели, сбивая все простыни в изголовье, сбрасывая на пол. Полностью обнаженный, он все равно не мог отыскать покоя ни в каком положении, раз в десять-пятнадцать минут вынужденный подниматься, чтобы постель под ним остывала, чтобы можно было вернуться на нее без опасения, что тебя вплавит в треклятый матрас. Можно было помочь, усыпить его также, как Цзян Чэна, но что делать, когда температура повысится еще? Ей станет гораздо тяжелее переворачивать его с бока на бок, к тому же никто больше не сможет сориентировать и направить ее искусство врачевателя, не скажет надломленным тихим голосом: «Сестрица, воды, сестрица, вот тут, рядом с желудком, так нестерпимо болит, сестрица, мои легкие полыхают, мне не выдохнуть». Она тут же направляла энергию туда, где гнездилось последствие недуга, залатывала бреши. Пока могла. Пока организм сам находил силы бороться, вцепившись в жизнь так, как Цзян Чэн в своих сущих и воображаемых врагов.
Он выживет. Вэнь Цин готова поклясться здесь и сейчас на всем том, на чем зиждется мироустройство и порядок вселенной, что ради жизни брата она сломает сам ход вещей, что будет хитрее, настойчивее, умнее. Он выберется из ямы, в которой должен был отыскать свою Истинную Любовь. Девушка сплюнула себе под ноги ком слюны, кривя лицо.
Дрожавшей рукой Вэнь Цин вытерла все-таки набежавшие без спросу слезы, судорожно всхлипнув, молясь, что сонный оставшийся за дверью Вэй Усянь не услышал ее треснувшего барьера, прорвавшихся во внешний мир эмоций. Чувства — зло. Чтобы помочь и себе, и брату, ей следовало давно испепелить их, непросто запечатать в каком-нибудь пыльном уголке души, а вытравить из себя без зазрения совести. Действительно. Этим двоим, оставшимся за ее спиной, незачем было про то, что Истинный Цзян Чэна — Вэнь Нин.
Что самый добрый и искренний человек этого мира — пес Вэнь Жоханя, беспородная дворовая шавка, щенок с молочными зубами, еще сам по себе пахший матерью и теплом ее живота и груди.
Что это Вэнь Нина вновь будет выворачивать на пол, на стену, к прохладе которой он в забытье прижмется лбом, обезвоженный и голодный, неспособный исполнить самостоятельно ни одну свою нужду.
Что это Вэнь Нину в десятки раз хуже, чем Цзян Чэну, хотя он подобного вовсе не заслужил, на его руках — ни единой капли крови. Он даже не давал пощечин.
«Убеди его», — прошептала Вэнь Цин под нос, прижав к груди сжатую в кулак руку, как будто молясь на чудо. Ведь ее непокорность смогла поступиться с улыбкой Вэй Ина, ее сердце смогло прислушаться к его просьбе и без угрозы убить за неподчинение брата. Почему бы ему не постараться, чтобы спасти своего драгоценного шиди. Убедить его. Потому что это единственный, чтоб его, способ, и она тоже умела намертво вгрызаться в глотку. И сделала это вместо своего братца.
Вот только Вэй Ин на чудеса не был способен, не такого уровня. Они должны были покинуть территорию, захваченную врагом, направиться прямиком к той горе, потому что Цзян Чэн не видел смысла в дальнейшей жизни без золотого ядра. Все его существование сводилось отныне к борьбе, и для победы, для бесчисленных побед, ему нужны были отнятые силы. Вэнь Цин предложила им в качестве проводника до ближайшего безопасного места своего нерасторопного брата. Неуклюжий, заслуживший обращение «недотепа», что мог он сделать, как помочь? К тому же целительница оберегала его хлеще, чем волчицы оберегают своих детенышей, щетинясь на каждого неосторожного идиота, показавшегося возможной угрозой. «В таком состоянии вы будете продвигаться медленнее, да и молодой господин Цзян чувствует себя, откровенно говоря, паршиво», — в ее словах неоспоримая истина, но какой толк в компании в лице талантливого лучника, который не способен попасть в цель, пока на него кто-то смотрит? Будет прятаться по кустам, прикрывая их тыл, пока не споткнется о корешок и не вывалится под ноги неприятелю? Вэй Ин тепло относился к мальчишке с вечно настороженными тревожными глазами, было в нем что-то детское, заставлявшее хотеть заботиться о нем, оберегать. И как раз поэтому ему не хотелось брать его с собой.
Он погибнет. Шансы на провал слишком велики, как только мудрая и прозорливая Вэнь Цин не видела этого? Видела. Но видела и другое, расклад, при котором ее брат так и так лишался жизни, и от этой безнадежности предпочитала все-таки рискнуть. Впервые за все время пребывания здесь Вэй Ин увидел Вэнь Нина, и все стало понятнее. Надо было быть совсем уж непроходимым глупцом, зациклившимся на одном, чтобы не догадаться раньше. Он зациклился на Цзян Чэне. Через пару домов от них изнемогал ежедневно и еженощно юноша, который теперь походил на собственную тень.
В народе всегда говорили, что холод переносится людьми проще, чем жар, что замерзавшим половинкам повезло сильнее: снижение температуры также имело чудесный эффект обезболивающего. Пару раз в сутки Цзян Ваньиня сводило судорогами, которые длились от силы час, после чего он был способен самостоятельно идти, даже мог продемонстрировать неплохие боевые умения. Вэнь Нин же угасал. Длинные каштановые волосы сбились в один сплошной колтун, хвост был заплетен прямо так, с ним. Видимо, ни сестра, ни он сам не нашли в себе силы возиться с подобными пустяками, как внешний вид. По выцветшим, посеревшим щекам блуждал румянец лихорадки, нездоровый и отливавший пурпурным. Как будто кто-то влепил смачную пощечину отощавшему лицу, и на выступившей скуле наливался кровоподтек. Одежда липла к влажному телу, кислый запах пота пропитал и ее, и саму кожу, поры, въелся намертво. Красно-белая ткань в светлых местах очерчивала торчащие косточки, и жгла сильнее, не позволяя жару безболезненно уноситься ветром. Под ханьфу образовался, должно быть, настоящий парник. Вэнь Нина, что неудивительно, потряхивало.
Лицо Вэй Усяня исказилось, как будто от резкой зубной боли, от которой сводит нижнюю челюсть. Вот почему он был обязан стараться лучше, обязан был убедить убеждать брата каждую минуту, что среди людей по фамилией «Вэнь» есть добрые люди, как те, кто помог им. От него зависело, откроется ли сердце, расколотое потерями, утратившее мягкость и тягу к нежности давным-давно, но теперь закаленное самой смертью. Цзян Чэн тоже понял, верхняя губа вздернулась, выразив всю глубину отвращения, а из горла вырвался клокочущий рванный смех. Короткий, но нездоровый, сломленный. От такого смеха стынет в жилах кровь.
Вэнь Цин опустила взгляд на свои скрещенные на груди руки. Ей казалось, собравшиеся вокруг нее мужчины вздумали ее таким изощренным образом пытать, даже родной братец, который не предпринимал ни единой попытки хоть как-то исправить, переломить ход событий. В конце концов, одного поцелуя было бы достаточно для спасения обоих, после этого можно разойтись в стороны, на разные уголки страны, мира, как пожелаете. Потеряйте бесполезные стремящиеся к цельности души, спасите полезные в быту тела.
Но спасти «вэньского пса», даже в связке с собой, значило недопустимо многое.
Вэнь Нин выдавил улыбку, поклонился, приветствуя. Он улыбнулся не натянуто, по-настоящему, но с не очевидной жалостью и горечью.
На безнадежно сломанном не видно трещин.
Потому жалел он совершенно точно не самого себя. Потому что Цзян Ваньинь скорее предпочел бы откусить самому себе губы и прожевать их, после плюнув в лицо никчемной шавке в одеждах ненавистного ордена, нежели согласился бы на одно-единственное прикосновение. К тому же, ему несравнимо проще, на его теле не появлялись новые и новые ожоги, от которых спасали на время охлаждающие мази, залечивали, не давая ранам гноиться. Ему было проще, и это меняло все. Вэнь Нин был смирен с потерями, с рождения не блеща талантами, он чувствовал себя немножечко обреченным. Это такая судьба.
Поэтому он, слыша сдержанный голос господина Цзяна, от которого веет сдержанной злобой, пугается до цветных кругов и черных точек перед глазами, до шума в ушах от прилившей к голове крови. Он пошатнулся на негнущихся ногах, едва-едва ловя равновесие, сутуля хрупкие плечи. Прижать бы еще руку к губам, нервно прикусив костяшки, но лицо он ежеминутно смачивал прохладной водой из фляги, горячие губы на тонкой потрескавшейся кожице причинили бы только неприятные ощущения. Ему правда хватало боли. Их троица только вышла к той самой непримечательной части окружающих земель, где был самый слабый патруль. Отсюда выбраться не представляло бы труда и большему числу человек, раз на то пошло, перед приездом Вэнь Чао бдительность адептов ордена Вэнь притупилась. Не без, разумеется, уловок Вэнь Цин, как главы организованного надзирательного пункта.
— Вэй Усянь, иди дальше. Я нагоню тебя, — в ответ не последовало никакого уточнения, лишь черные тонкие брови были слегка вскинуты, но лоб почти тут же разгладился. Вэй Ина сложно было заставить молчать, но он умел понимать моменты, когда без его вмешательства что-то могло пройти лучше. Это не касалось его.
Вэнь Нин вздохнул, впихнул усилием воздух в легкие, как будто глотнул жидкого огня, горло скребло, спекшийся язык приклеился к небу, никак не желая отлипнуть. Он дрожал, боясь поднять глаза на того, чьи глаза метали фиолетовые искры без ведома и контроля их обладателя, уверенного, что ядро все еще потерянно безвозвратно. По загривку стекали крупные капли, неспособные облегчить телесные муки и изгнать озноб. Глядя на это лохматое, изведенное болезнью недоразумение, Цзян Чэн остановился напротив. От Вэнь Нина волной шел такой сильный жар, что он своим промерзшим до костей телом чувствовал себя точно засунутым в печь. Мышцы, сухожилия заломило от согревающего чувства, душа внутри нырнула куда-то вниз, ухнула, и сиротливо свернулась где-то в районе живота — иначе почему его так крутило, почему там что-то начало противно ныть? Одеяла, три, пять слоев одежды не могли даровать Цзян Ваньиню покой. Это сделал дурной парнишка из ордена, чье имя должно поноситься поколениями в веках, которое проклянут бесчисленное число раз.
Почти смешно. Почти.
Цзян Чэн не желал оставаться в долгу, в конце концов, эта семья в самом деле рискнула, спасая их, помогая зализать раны, ни мать, ни отец не одобрили бы, если бы он оставил благодарность у себя за пазухой. «Стремись к невозможному». Простить одного из убийц твоей семьи, живущего на пепелищах, на реках пролитой крови и трупах невинных — это вписалось бы в главную заповедь ордена Юньмэн Цзян? Или же матушка немилостиво за подобную необдуманную дерзость и ересь назначила бы сыну удары дисциплинарным кнутом, о которого спину разрисовали следы незаживающих шрамов? Говоря следующее, подбирая слова, поднимая руку к щеке, спрятанной за упавшими на лицо волосами, поддерживая подбородок, заставив посмотреть на себя — делая все перечисленное медленно и вдумчиво, он сам готов наказать себя, сожрать с потрохами.
Смешно. Прикосновения молодого господина Цзяна единственные за слишком долгое время, что не доставили боли. Они успокаивали, вынуждая податься навстречу, прильнуть, от источавшейся его телом прохлады между ними образовалось как будто отдельное пространство, в котором Вэнь Нин мог позволить себе дышать глубоко, как прежде.
— Так мы будем в расчете. Как обещала твоя сестра, ты больше не попадаешься мне на пути, — голос Цзян Чэна прозвучал треском десятка сухих веток в сильных руках, под ногами, его голос безжалостен и резок. Он словно пытался тем самым отринуть любую возможную связь, которая способна сформироваться между ними, но уже поздно. Они поймут это после, а пока он наклонился, разница в их росте не велика, но сутулый и зажавшийся Вэн Нин подчеркивал ее, усиливал.
Губы едва коснулись друг друга и замерли, оба должны были вслушиваться в ощущения своих тел, но все перекрывало дыхание человека напротив. Стук его сердца, отдававшийся в каждом кончике пальцев, его запах, дрожь. Кажется, даже мысли. Никто точно не знал, какой «поцелуй» засчитывался судьбой за заключение союза между Избранными, какого хватало, какой был недостаточным. Цзян Чэн понимал, что решиться на еще один, второй раз к ряду втоптав высокомерную гордыню в грязь собственноручно, он не смог бы, потому усилил уже имеющийся. Его тяжелая рука легла на плечи, обнимая таким образом, удерживая на месте, как будто сдавшийся сладкому покою Вэнь Нин решился бы убежать. Как будто у него нашлись бы силы на это. Так целовались бездумные подростки, жадно, ударяясь влажными от чужой слюны зубами, прикусывая языки, с треснувшими от усердия нижними губами и привкусом горько-сладкой меди во рту. Так целовались, когда были готовы умереть завтра.
Да хоть сейчас. Цзян Чэн почувствовал, как по плечам разлилась нега, смягчая задубевшую кожу, и не смог удержаться от того, чтобы не повести ими, разминая. Только тогда он обратил внимание на ладони, легшие поверх них, не сжимавшие, не цеплявшиеся за него, просто… Просто лежавшие там, как будто это само собой полагавшееся им место. В общем-то, по замыслам богов так и должно было быть, если бы не. Если бы. Теперь уже практически глава своего ордена отстранился от Вэнь Нина, между губ задержалась тонкая ниточка слюны, лопнув на секунду позже. Глаза напротив все смотрели загнанным в ловушку олененком, влажно поблескивая. Слезы? Нет, другое, то есть само собой там была влага, но само их выражение имело какое-то другое значение.
Неуловимое и непонятное.
— Иди к своей сестре. Она будет счастлива, — Вэнь Нин улыбнулся, кивнув. Улыбнулся. После всего. Цзян Чэн с корнем рвал те неловкие ростки какого-то чувства, что решили пробиваться внутри, оставляя в себе глубокие борозды. Вот они, еще один тип ран, которые навсегда оставались с человеком, неприметные глазам, но забыть которые не стоило и надеяться. Так было нужно. Надвигалась важнейшая в его жизни война.
Вэнь Нин же полагал, что свое великое счастье он уже получил сполна, вытирая замерзшие губы, припухшие и порозовевшие их уголки. Видимо, ему достаточно. Он не смел бы просить большего.
Он не просил и тогда, когда сестра метнулась за Вэй Усянем, чтобы он спас от истребления детей и стариков, сам Вэнь Нин, лишенный оружия, остался на защите. Целитель, он умел хорошо сражаться, но так и не научился одному — побеждать. Что может быть отвратительнее смерти в одиночестве? В тот момент, когда темнота окончательно скрутила разум, вышибая дух, он не мог ни о чем думать. Только представлял морозный поцелуй в теплое время года, представлял напрягшиеся под его пальцами мышцы, текстуру фиолетовой ткани. Он хотел хотя бы умереть безмятежно счастливым, если ему выпал такой шанс. За короткую жизнь ему правда хватило всего, он даже смог уберечь от немедленной расправы ребятишек, беззащитных людей, волей случая облаченных в расшитую алым белую ткань.
Не хватило только одного. Но маленькие мальчики всегда мечтают о недосягаемом, в этом как будто заключался жизненный смысл.
Может быть, после случившегося закрепления союза, их душе с большей вероятностью повезет переродиться целой, не такими болезненными угловатыми осколками, которые чаще ранили не столько окружающих, сколько сами своих владельцев. Быть может, это так сработает. Никто не знал. Но в таком случае Вэнь Нин был даже самую радость рад смерти, как избавлению от терзаний. Смерть в одиночестве становится подарком, если она случилась не впустую, если она ради чего-то или кого-то. Все обретало смысл.
Стоящий с перекошенным от гнева лицом Цзян Ваньинь думал не о перерождении, точнее сказать, думал о том, что даже такого ничтожного шанса этого неокрепшего щенка лишили безжалостно и жестоко. Лютый мертвец, скованный цепями, покоился в пещере. В угольно-черных глазах Вэнь Нина не осталось его меланхоличной красоты, их подернула белая дымка, смешавшая в одно пятно радужку и зрачок. Ослабшая нижняя челюсть оставалась приоткрытой, можно было разглядеть даже темный язык, но Цзян Чэн избегал задерживать взгляд на губах. Что угодно, только не воспоминания, самая дотошная и изводящая пытка. И пытаешь ты сам и самого себя. Он смотрел на молчавшего названного брата, на алую бездну, плескавшуюся внутри него. Длинные пальцы держали корпус флейты.
Цзян Чэн сжал в кулак ладонь, прижимая ту ко лбу, глухо ударившись костяшками о кость, на первом же слове в голосе прорезался угрожающий рык.
— Почему? Почему?! — отнимая от лица руку, он сделал выпад в сторону Старейшины Илин, глаза сверкали хлеще ночного неба в грозу. – Кто дал тебе это право Небожителя играться с людской жизнью? Почему ты просто не позволил ему умереть?!
— А почему ты — позволил? — отчеканил Вэй Усянь, склонив голову вбок. Алые искорки во взгляде предостерегающе вспыхнули и погасли в глубине. — Я уверен, что смогу вернуть ему сознание.
Цзян Чэн молчал. Смотрел на Вэнь Нина, свесившего голову, хрупкого даже сейчас, в обличии воскресшего мертвеца. Он смотрел на его пустое, ничего не выражавшее лицо, и думал, что ни за что бы не хотел знать, что отражалось сейчас на его собственном.