Тепло
27 июля 2022 г. в 02:03
Проблема заключалась даже не в том, что Вэнь Нин был мертв. Скорее наоборот, все осложняло как раз то, что живым оставался Цзян Чэн. Уж лучше бы его беспокойные пальцы потеряли свои нервные окончания, стали бы бесчувственными и холодными, лучше бы сердце выучилось пропускать удары, не билось так горячо и быстро. Его жар, который буквально тёк вместе с кровью в венах, ярость сверкавшая в глазах — всего было до крайности много. Они оба представляли собой конечные точки одной прямой. Отстраненно свесивший голову воскрешенный мертвец и пышущий здоровьем наследник ордена Цзян. Свести их в одну плоскость было ошибкой. При столкновении таких противоположностей всегда случалось одно из двух: либо их тянуло друг к другу в поисках баланса, либо разворачивалось противостояние. Пока этот маятник колебался, раскачивался из стороны в сторону, по ощущениям прошла вечность и немного больше, на деле едва успела догореть первая палочка благовоний. Из груди рвался тяжелый, громкий вздох, который позволить себе Цзян Чэн от чего-то не мог. Так и стоял напротив, развернувшись спиной, нервно проворачивая кольцо на пальце.
Существовали суеверия, будто бы дыхание оскорбляло мертвых. Если так, то как раз у этого усопшего был бы редкий шанс лично выразить все свои недовольства, если таковые бы возникли по мере их беседы. Их затянувшегося обоюдоострого молчания. Послышался шелест одежд, заставивший бросить взгляд назад, но Вэнь Нин лишь малость сдвинулся к краю, поежился. Совсем как раньше, будучи неуклюжим мальчишкой, наедине с другими людьми он чувствовал себя неуютно. Исключением была старшая сестра, которой здесь и сейчас, конечно, было не место. Вэнь Нин сидел на чужой кровати, свесив голову так, чтобы длинные спутанные волосы упали на осунувшееся, посеревшее лицо. Он не любил свое отражение при жизни, самый обычный деревенский простачок без особенностей, о нынешнем виде язык не поворачивался говорить. Мерзость. Если господин Вэй был преступником, посмевшим разрушить естественный ход вещей, то он сам по себе — всего-то ошибка, недосмотр. Не грешник, а сама суть греха.
Иллюзия полумрака, или сложенные на коленях ладони подрагивали? На тонких запястьях отсутствовали широкие кандалы, стальные цепи остались в каком-то другом месте, на эту встречу пришел только сам бывший адепт Вэнь. Безоружный, можно было бы сказать, если бы он не был сам по себе оружием воплоти. Призрачный Генерал. Он не хотел, чтобы его называли так… Ему было все равно. Вэнь Нин не хотел, чтобы так называл его Цзян Чэн, согласившийся на щекотливое предложение, прощальный подарок названного брата, покинувшего раз и навсегда орден Юньмэн Цзян. В такой формулировке звучало паршиво, на деле едва ли было лучше. Вэнь Нин снова подвинулся, Цзян Чэн выдохнул.
Старейшина Илин лично привел подтверждение своего необычайного мастерства, достигнутого на пути Темного Искусства, пожиравшим его прежнюю душу кусок за куском. Все началось по новой с одного слова: «Получилось». По загривку Цзян Чэна пробежал холодок, он никак не мог смириться с огненными всполохами в глазах Вэй Усяня, которые жили своей собственной жизнью, редко угасая полностью и возвращая светлый цвет радужек. «Вам надо кое-что обсудить наедине». Цзян Чэн, получивший уже после очередного обмена угрозами и бессмысленными аргументами с глазу на глаз письмо, смял бумагу, а после и вовсе сжег ее. Последовало второе послание. На проклятой цифре четыре терпение дало слабину. Он отправил ответ, не рассчитывая получить приглашение. Учтиво официальный тон Старейшины казался язвительным, как будто тот дразнил своего бывшего шиди. Раньше Вэй Усянь любил дергать тигра за усы, теперь, сам став хищником и обзаведясь неожиданным выводком, посылал своих тигрят другим. Теперь они сидели в комнате с единственным окном, выходящим на безлунную ночь. На уши давила абсолютная пустота.
Родственные души должны вести себя иначе? Ведь за тем затеяна вся эта ерунда, откровенное сводничество, которым Вэй Ину следовало заниматься в бесконечно далекие былые годы. Тогда это имело бы какие-то шансы. Теперь все полетело под откос, и забавы Темного Заклинателя не смотрелись ни шибко смешными, ни хотя бы с капелькой снисходительности и сочувствия. Это касалось любого из находившихся здесь. Два искалеченных, не зализавших свои раны, мужчина с бесконечно вредным характером, гневливый как тысяча потревоженных демонов, и второй, юноша, который тем самым демоном почти представал. Только таким, которого подняли с постели в четыре утра и отправили на уборку картофеля, вместо планов по завоеванию миров. Злодеем, даже после своего трагической гибели, Вэнь Нин не был никогда, однако и знание этого факта не даровало облегчения. Он по-прежнему был заперт в теле монстра, твари, от которых заклинатели оберегали мирно живущих на земле людей.
Вэнь Нин оставался родственной душой Цзян Чэна, как и наоборот. Сглаживавшая черты юного лица меланхоличная красота не пропала, но заострилась, стала жестче, что-то неуловимо меняя. Дело было даже не в прожилках тьмы, растекшихся чернилами по контуру овала лица, не в матовом блеске переставших моргать глаз. Это все внешнее, изменения проступали из-под внешности, что-то там внутри глубоко-глубоко.
— Цзян Ваньинь… — Вэнь Нин прошелестел своим новым голосом, не просто сказал, обратился, и оборвал себя, словно вставший в тупик. Как правильно обратиться, как продолжить? — Глава ордена Цзян, вам неприятно встретить меня? Я полагаю, что мне следовало вернуться к господину Вэю, он должен ожидать мое раннее возвращение, вам не надо…
— Ты так разговорчив, когда не следует, — Цзян Чэн потер уставшие глаза. Оказалось, он уже с полторы минуты, не моргая, смотрел в противоположную стену, задумавшись о своем. Об их общем. — Я могу спросить у тебя?
— Все, что вы пожелаете, и на что я буду знать ответ. Бессмысленно утаивать что-то, побывав на том свете… — Вэнь Нин поджал губы, помрачнев. Он понимал, что факт его смерти был неоспоримым, но подчеркивать это самому казалось таким глупым. Неуместным. Не при человеке, от руки которого поднимались вверх по предплечью всполохи фиолетовых молний, который всем естеством презирал и ненавидел и Вэней, и Тьму. Последнюю он готов был принять в качестве помощника в битве, но теперь она была на стороне выживших, отбившихся от стаи шелудивых псов, которых он так хотел стереть с лица земли подчистую. Тьма в лице Старейшины Илин ныне не союзники с ним.
— Ты пришел сюда только по распоряжению Вэй Усяня? — Цзян Чэн повернулся лицом к собеседнику, того требовал этикет, который в ордене Цзян будущему наследнику все-таки смогли привить. Высокий, широкоплечий, он почти полностью закрывал собой сутулого Вэнь Нина, съежившегося под невеселым взглядом, как будто монстр имел право на страх. — И еще. Ты что-нибудь чувствуешь сейчас?
Последнее прозвучало неожиданно, из легких Призрачного Генерала как будто ударом в солнечное сплетение вышибли весь дух, он сконфуженно прикрыл поддернутые белой дымкой глаза и прислушался к себе. В комнате было холодно, от Цзян Чэна шла колебавшаяся вокруг волна тепла, значит температуру как-то интуитивно он понимал. Возможно, это было преподношение от судьбы за то, что он нашел перед смертью Избранного, родственные души ведь связаны как раз на этом. Одна из лежавших на колене рук поднялась вверх по собственному бедру, сминая ткань штанов, ища предположительно наиболее удобный участок. То, как он буквально гладит себя по ноге, Вэнь Нин тоже прекрасно ощущал, и потому смущался пуще прежнего. Остановившись на внутренней стороне бедра, он с силой ущипнул себя.
И еще. И еще. Никаких изменений не происходило, место, где он старательно оттягивал и тер кожу, не откликалось болью, жжением, ничего из того, что можно было усилием воли оживить в воспоминаниях. Конечно, воскрешение — это не тоже самое, что просто вернуться в свое тело спустя какой-то отпуск, это не перерождение, не вторая попытка начать все с нуля, заново. Вэнь Нин прекратил мучить себя. Руки вытянулись, как прежде, словно у самого примерного ученика в классе.
— Слабо. Что-то чувствую, но это скорее память о том, как все должно быть, чем настоящее. Простите, — Вэнь Нин вздернул подбородок так быстро, что Цзян Чэн не успел отвести в сторону взгляд, как в ледяной омут ныряя в бездну перед собой. Тьма в глазах не была огненными всполохами, не обжигала, это было спокойствие и собранность, картину равнодушия разрушала только прикушенная от волнения губа, — я сам попросил господина Вэя направить меня к вам, он упомянул, что мог бы помочь… Простите, глава ордена Цзян. Вам должно быть одинаково противно находиться в одном помещении и с размазней, и с лютым мертвецом. Я лучше…
Вэнь Нину не позволила подняться на ноги упавшая на плечо ладонь. Цзян Ваньинь усадил его обратно, продолжая придерживать. Его лицо всегда было слишком эмоциональным, даже на фоне шатавшегося рядом Вэй Ина. Тот оставался извечно веселым, недовольство предпочитал выражать словами и действиями прямо в лицо, у Цзян Чэна все кипело внутри. По изгибу бровей, приподнятым губам, неизменно в осуждении, отвращении, гневе, по морщинкам в уголках глаз — он читался легко, не скрывая угрозы. Сейчас все было иначе. Он стоял, губы слегка подрагивали на выдохе,
— Это ты должен простить меня.
Цзян Чэн опустился, сначала на одно, затем на второе колено, на пол под настороженный взгляд. Фиолетовые полы ханьфу разлетелись в стороны, накрыв собой ступни Вэнь Нина, который боялся лишний раз вздрогнуть. Как будто они поменялись ролями, хотя, в общем, оба были полноценными хищниками. Вэнь Нин — прирученный, натасканный на команды, Цзян Чэн — непредсказуемый, импульсивный, подчиненный одной своей воле. Если в их мире все управлялось напутствием судьбы, то есть немаленькая вероятность, что так все должно было закончиться, перетертые жерновами истории, чередой случайностей, души состыковывались намного лучше.
В этот момент рука Цзян Чэна опустилась до чужого локтя, мягко и заботливо, если бы это был кто угодно другой, кроме Сань Ду Шеншоу, это можно было бы назвать проявлением нежности. Так успокаивают детей, так и просили сейчас задержаться, оставаться на месте. Он разучился быть ласковым, но отчаянно требовалось высказать все. Внутри копились переживания, делиться которыми было не с кем, и вот в один вечер барьер переполнился, выстраиваемая годами стена внешней черствости оказалась ниже перелившейся через ее края боли: те руки, в которых была возможность все исправить, опустились слишком рано, не попробовав. С этим сожалением пришлось жить слишком долго, и еще дольше — придется потом. Терпение лопнуло, громко и звонко, и от того, наверное, так шумело в ушах. Цзян Чэн как никогда остро ощутил, каким непроходимым дураком был все время, играя в догонялки с предначертаниями. Как долго он хотел оставаться маленьким напуганным мальчиком?
Он не перестал ненавидеть Вэней. Но только, потому что это уже не имело никакого смысла. Не предпринимая попыток подняться, Цзян Чэн оставался на полу, пока Вэнь Нин не коснулся, давясь своей робостью, его плеча. Вздрогнув, тот как ото сна очнулся, фокусируя взгляд на печальном лице. Так близко.
— Я не хотел, чтобы ты умер, и должен был попытаться сделать что-нибудь, прийти на помощь раньше, поспособствовать прекращению охоты на тебя, — Цзян Чэн хотел было сказать «на вас», но это было бы сплошное лукавство, он же пообещал себе быть честным. И самого-то Вэнь Нина с сестрицей не оставили бы в покое, что говорить о прочих: о стариках и детях, о представителях побочных ветвей, слугах. Всех, кто не держал оружие в руках, наоборот, целительствовал или рассказывал малышне сказки на ночь. Выходило, что все эти люди провинились одним своим рождением не под тем знаменем.
«В гибели ордена Цзян не виноват этот старший ученик, Вэй Усянь, Вэни просто вытянули жребий, расправой над кем пугать врагов». Горечь повторения истории.
— Я хочу, чтобы ты был жив. Или, — тут он шумно сглотнул, мотнув головой, — чтобы ты был мертв, по-настоящему, чтобы проклятый Вэй Ин перестал мучить твое тело, чтобы ты мог упокоиться с миром, чтобы после…
— Господин… посмею себе вольность заметить, — обе вэньские ладони сжались на плечах, у снования шеи, — но вы страдаете куда сильнее.
Вэнь Нин потянул его, Цзян Чэн и забыл, какая теперь сила покоилась в этом хрупком теле, ничего ему не стоило втащить главу ордена на кровать, вот только неловкий и смущающийся от постороннего взгляда мальчишка этим не ограничился. Он не просто хотел поднять его, нет, перевернув на спину обладателя родственной души, второй половины самого себя, Вэнь Нин прижался щекой к мелко вздымавшейся груди. По мышцам прокатилась судорога, но Ваньинь не предпринял попытки вырваться, убраться из-под давящего тела.
— Вы так красивы. Вы всегда были таким, но у меня не было возможности сказать об этом, только теперь, когда вы точно не ответите мне взаимностью. Если я скажу, что, — Вэнь Нин сделал движение головой, пародируя домашнюю кошку, притираясь щекой к жесткой ткани, — что вы запомнились мне еще со дня соревнований? Что я не хотел появляться в завоеванной Пристани Лотоса, потому что боялся увидеть вас там?
— Я бы ответил, что тогда твои чувства не были сколько-нибудь взаимными и ты, — Цзян Чэн погладил жесткие, спутанные на концах волосы, — был глупым влюбленным ребенком.
Если бы Вэнь Нин умел бы дышать, если бы это было для него необходимым, он бы начал задыхаться, позорно потерял бы сознание или, еще хуже, вскочил бы, запутавшись в ногах, споткнулся бы у самого порога и вывалился бы наружу. Но сейчас у него было спасение: ставшее маской лицо, его вялые мышцы, менявшие положение только при некотором усердии. Больше ничего не бурлило внутри, престало сжигать заживо. Они действительно поменялись ролями.
— Тогда? Вы сказали «тогда не были»?..
— Да.
Вэнь Нин понял.
— Мы никогда не встретимся после смерти, — задумчиво протянул он, — поэтому я предпочел бы оставаться с вами хотя бы в настоящем.
Кончики пальцев Цзян Чэна в мозолях от постоянных тренировок, грубы и не знакомые с игрой в прикосновения между двумя взрослыми людьми. Высшие силы создавали их для оружия, для побед в битвах, но никак не для того момента, когда ты вдруг оказываешься с родственной душой на кровати, и голову от чего-то странным образом кружит даже в горизонтальном положении. Особенно в таком. Боль стрельнула по плечам, заныли мышцы поясницы, только тогда пришло понимание, насколько напряжено было тело с того момента, как глава ордена оказался перевернутым на лопатки. В своей неповоротливости они оказались в равных условиях, но преимущество все равно принадлежало Вэнь Нину, у него было то, что вытравливал всеми доступными способами из себя Цзян Чэн. У него была слабость. Его сухие губы слегка приоткрылись, имитируя короткий выдох, а рука, не находя себе места, опустилась на пояс, тихонько бряцнул колокольчик. В застывших глазах — для этого требовалось слишком тонкое искусство движения, недоступное ожившим, — читалась готовность быть отвергнутым. Снова. Он с легкостью снес бы удар наотмашь, откинувший бы его в противоположный угол, принял бы скривившиеся в отвращении губы Цзян Чэна. Что угодно, больнее, чем при жизни, уже никогда не будет.
Цзян Чэн зарылся непослушными пальцами, которые едва чувствовал от волнения, в густые и темные, как смоль, волосы на затылке, запутавшись, случайно оттянув их. Хотев сказать что-то, Ваньинь проглотил извинения, прикусив себе язык. Вэнь Нин не поморщился, он едва ли разобрал чужую неосторожность, этого было слишком мало, чтобы причинить ему какой-нибудь вред. Теперь всего будет мало. Пусть нынешнее положение было двусмысленным, говоря откровенно, одним из тех, что служат поводом для грязных слухов, ни о какой страсти между Избранными речи не шло. Так казалось Цзян Чэну. Оба никогда не были настолько близки с кем-либо, это пьянило здравый рассудок, лишало смысла и невзначай подсовывало новый: находиться с человеком вот так просто, без причин, не думая о том, что это исключительно воля Небожителей со своими неуёмными играми. Какая разница, если они пролежат так до утра? Что будут делать, когда проклятое солнце наконец-то соизволит взойти?
— Если вам угодно, обнимите меня, — шепот настолько задушенный и живой, что мутится в голове все мутится, он робкий и смущенный донельзя. Воображение стремиться добавить румянец щекам, прильнувшей к искусанным губам крови, глубины вопросительно поднятому взгляду. Распущенные волосы добавляли Вэнь Нину очарования, не детского, а вполне юношеского, его обаяние было простым и прямолинейным, без ледяной и недоступной красоты первых в соответствующих списках заклинателей. Такие мальчики влюбляются кротко, находят единственную, строят очаг… Такие мальчики выигрывают бой с самой жуткой лихорадкой, едва не сожравшей живьем тело, чтобы умереть через считанные года. — П… простите. Я не хотел, чтобы вы подумали что-то такое, я просто заметил руки, и…
Молчание Сань Ду Шеншоу он трактовал привычно. Но — неверно.
Цзян Чэн легко приподнялся на локте, поцелуй пришелся не в губы, с которых сорвался то ли вскрик, то ли свистящий вздох, он прижался к ледяной шее, к твердой, неподдающейся давлению коже. Нельзя, неправильно, но близость сводила с ума. Они, не сговариваясь, решили продолжить в молчании. Одежда Призрачного Генерала — далеко не обыденное для мертвеца тряпье, но сама ткань как будто быстрее старела на его теле, изнашивалась: края нижней рубахи уже покрывали с десяток разной величины дыр. Без сопротивления все было отброшено прочь, Цзян Чэн смотрел, закрывал глаза и после этого позволял себе продолжать прикосновения, путанные и неправильные, не доставлявшие удовольствия. Он сейчас был не здесь, а в Пристани Лотоса, тогда, замерзая под одолженными Вэнь Цин одеялами. Если бы все сложилось по-другому, если бы тогда он не взял это глупое обещание никогда более не попадаться ему на глаза, а послушал бы Вэй Усяня.
Ни души, ни названного брата у него более не было.
— Нет, Цзян Ваньинь, — ладонь Цзян Чэна лежала на обнаженной груди, и Вэнь Нин положил свою поверх. — Ты здесь. И я тоже здесь и сейчас.
— Вэнь Нин… — но что дальше? Извинения? Пройденный этап.
— Зови меня Вэнь Цюнлинь, — за такую улыбку, будь она на прошлом лице, можно было пожертвовать многим. В итоге пожертвовали исключительно ею самой.
— Могу я как-то… чтобы и ты… — слова застревали в горле, любое продолжение фраз казалось глупым и бессмысленным.
— Нет, — перебили его, — это тело создано для сражения в большей степени, чем для быта, и имеет свои недостатки, — Вэнь Цюнлин прижался пустым поцелуем к ключице Избранного, прильнул, укладываясь вновь. — Вы можете быть со мной до рассвета, моя душа еще не утеряла связи с миром окончательно, я чувствую вас. Притупленно, не так, как тогда, но чувствую. Подарите мне это.
Хотя бы это.
Он хотел бы дать больше. Но Вэнь Нину, как всегда, впрочем, достаточно такой малости, чтобы почувствовать себя самым счастливым… человеком? мертвецом? на всей этой необъятной бесконечно бессмысленной для него земле. Он пытался дать удовольствие обещанному ему самой судьбой мужчине. Для Цзян Чэна это были последние сколько-нибудь согревшие его объятия.
***
Цзян Чэн проснулся разбитым, вымотанным и спустя долгих тринадцать лет. Каждый минувший год он тешил себя тем, что произошедшее в ту ночь — дурной сон, который он никогда не отважился бы воплотить наяву. Морок, навеянный Старейшиной Илин. Он поднялся с мокрых от пота простыней, глубоко дыша, садясь на край кровати, чтобы прижать ладонь к горящему лбу. Цзян Чэн так и не смог позволить натянутой струне самообладания лопнуть, и теперь обречен жалеть об этом весь остаток жизни. Если только не случится какое-нибудь очередное чудо, и пепел не обратится обратно в плоть.
От мертвых нет толка живым, так его учили. Но получалось с точностью наоборот, это мертвеца не было никакого дела до человеческих страданий. За границей смерти все истлевало.
Цзян Чэн давно перерос тот возраст, чтобы верить в сказки.
Иногда плохой конец — самое правильно, что могло с тобой произойти.