Крылья по скидке

Лазарет Ловудского приюта, расположенного где-то в топях Йоркширского графства, ныне был переполнен. Эпидемия тифа уносила жизни воспитанников ежедневно, погружая длинные холодные коридоры в ещё большую тишину. Оставшиеся дети, брошенные без заботы воспитателей, изо дня в день испуганно жались друг к другу, проводя время по большей мере в общих комнатах приюта, будь то длинная классная или же квадратная затхлая Зала. Сердитый от собственных забот доктор, ежедневно навещавший ещё живых больных, теперь смурно стоял у постели одной из воспитанниц, бормоча себе что-то под нос. Его цепкий старческий взгляд прошёлся по худеньким плечикам, впалым щекам и блёкло-медным волосам, рассыпавшимся по подушке. Ворчание на мгновение смолкло, но лишь для того, чтобы доктор Руквуд смог чертыхнуться. Маленькая девочка слишком сильно походила на его покойную дочь, погибшую от того же тифа пятнадцать лет назад. — Она совсем плоха, доктор? — с каким-то вялым беспокойством поинтересовалась миссис Симпль, зябко кутавшаяся в толстую вязаную шаль и то и дело поправляющая сползающие на нос очки. — Поди помрёт? Старик отмахнулся от неё, сделав какие-то пометки во вздувшемся от времени и влаги журнале. — На всё воля Провидения, миссис Симпль, и вы это прекрасно понимаете, — ответил он, ещё раз смотря на ребёнка с прищуром; впрочем, помедлив, мужчина всё же продолжил. — Единственное, что могу сказать: силы девочки на исходе. К ночи должна начаться лихорадка. Если выдержит — будет жить. Нет — умрёт. Воспитательница рассеянно покивала и, всё же поплотнее запахивая шаль, прошла к следующей кровати, на которой тяжело дышала девочка помладше. Зябкий холод смерти, крадущейся за ней по пятам в этом длинном тёмном зале, заставлял женщину нервничать. Ночь тянулась до отвратительного долго. Бледные воспитательницы сновали туда-сюда в белых холщовых халатах, поднося воды или отирая мокрой тряпкой лоб; кто-то из детей спал, кто-то — почти что задыхался. Около полуночи миссис Симпль приказала подать в каморку, примыкающую к лазарету, холодных сандвичей и крепкого чая. — Всем нам нужно подкрепиться, — шикнула она, когда молоденькая воспитательница отмахнулась от неё, продолжая сидеть у постели коротко остриженного мальчика-подростка. — Не спорь, Тесса, иди… я послежу за ними. Доктор Руквуд, оставшийся по одной ему известной причине в приюте на ночь, теперь уселся на стуле с высокой жёсткой спинкой и уставился на часы; губы его шевелились. Он считал, пытался считать минуты, оставшиеся лежащему перед ним ребёнку до встречи с Создателем. Тяжёлое чувство вины, что он испытывал ещё в юношестве, не в силах помочь кому бы то ни было, наконец овладело им полностью, затопило. Он вскочил со своего места, меряя быстрыми размашистыми шагами комнату, и впервые за пятнадцать лет ему захотелось помолиться. Тяжёлый, но едва различимый в мёртвой тишине стон, донёсшийся откуда-то слева, заставил его всего подобраться, разворачиваясь, впериваясь в лицо рыженькой девочки. Теперь она тяжело дышала, а на её маленьком лице собрались бисеринки пота. «Началось, » — пронеслось у старика в голове, пока он подходил к ребёнку, всматриваясь в тонкие черты. — «Началось…». Он сел у постели, подвинув стул чуть ближе, и принялся выжидать, понимая: помочь он не в силах. Ребёнок дышал громко, отрывисто, приоткрыв рот, пока лицо его искажалось в каком-то разочаровании и даже муке. Не в силах смотреть на то, что видел при смерти дочери, старик зажмурился и пропустил момент, когда в комнате вдруг стало слишком тихо. Распахнув глаза, мужчина кинул беглый взгляд на девочку, понимая: она мертва. Доктор Руквуд поднялся, теряя живость, с которой в порыве напряжения он мерил шагами комнату, и медленно направился к двери в подсобку, чтобы сообщить очередную скорбную новость воспитательницам. Они, конечно же, снова расплачутся, будут стенать и спрашивать, за что им это всё, за что страдают «их» дети. А он, конечно же, сухо попрощается и выйдет на крыльцо приюта, чтобы сесть в новенький автомобиль и уехать в свой пустой дом в соседней деревеньке. И, пожалуй, всё же нальёт себе скотча: слишком вымотался за этот день. А ведь успел навоображать себе, что девчонка поправится, и он… Сухой кашель заставил достопочтенного старика едва ли не подпрыгнуть. Он обернулся, не веря собственным глазам: погибший с минуту назад ребёнок сейчас сидел в постели и держался за горло, дикими глазами оглядывая всё вокруг. Она прохрипела что-то неразборчивое, как будто бы даже на другом языке, после чего огляделась, закатила глаза и потеряла сознание. — Миссис Симпль, — гаркнул мужчина, распахивая дверь в подсобку. — Ваша Катерина осталась жива. Приставьте к ней кого-нибудь, её здоровье всё ещё оставляет желать лучшего, но тифа больше нет…

***

Недостаток кислорода ощущается особенно остро, когда ты понимаешь: ещё несколько сотен метров и ты умрёшь, сплющенная тоннами металла иностранного авиалайнера. Мгновение — всего мгновение — и темнота, так резко наступившая, разрезается твоим собственным кашлем. Привкус крови во рту и пустыня Сахара там же. Отличный сервис больницы. Екатерина зажмурилась, садясь в постели и стараясь надышаться. Как же было страшно… Открыть глаза оказалось сложнее, чем она думала: в них словно песка насыпали. Впрочем, через несколько секунд в голову ударила мысль совсем иного толку. Уж лучше бы она их не открывала. Койки, койки, ещё койки… целые ряды кроватей с белым застиранным постельным бельём и лежащими на них детьми. Сводчатый потолок, стрельчатые окна — как будто она находилась в старой, но замызганной церкви где-то в Германии. Пыль, пыль, ещё пыль… и острый запах камфоры. Почему-то очень сильно захотелось кричать. Добил взгляд, брошенный на собственные руки. Ни такого привычного маникюра, ни колец — маленькие тонкие пальцы и детские ладошки заставили мозг затормозить на несколько мгновений, прежде чем с её губ сорвалось так знакомое русское красное словцо, окончательно отправившее в нокаут. Голос был детским. Чувствуя, как реальность утекает куда-то сквозь пальцы, она, впервые в жизни, молилась. Молилась о том, чтобы не проснуться.