«…всякий грех, который погашает ревность, отнимает силу и расслабляет, отдаляет от Бога и лишает Его благодати, так что человек после него не может воззреть на Бога, а чувствует себя отделенным от Него; всякий такой грех есть грех смертный. …Такой грех лишает человека благодати, полученной в крещении, отнимает Царство Небесное и отдает суду».
ООП Низовья, Начертание христианского нравоучения, с. 112
|Наружная камера № 27 — черный вход, бар «Белая лошадь»|
|10 октября 2027 года|
|22:13|
Дон. Дон. Дон. Так звучит эхо набата, отдающее в виски глухими, но поражающими своим резонансом ударами. Стóит поостеречься — он чувствует приближение опасности. Ким без толики заинтересованности смотрел на электронные часы, туго перетягивающие запястье — не стоило застегивать на последнее деление. Но сборы впопыхах обычно гарантировали множество неточностей вроде не завязанных шнурков, слишком туго застегнутых часов или же через одну застегнутых пуговиц. Уже давно перевалило за полночь и на улицах кишмя кишели господа полицаи, поводящие носами в поиске добычи. Они словно табельные псы: разнюхивали каждый угол, зыркали по левые-правые стороны в беспорядочных поисках. И зная, что этот город принадлежал им по праву власти, вальяжненько прохаживались между тихими кварталами с затаившейся чернью. — Ночевки и дабловцы сегодня на редкость тихие, — крякнул в отдалении чей-то голос под двойное гарканье хохота. — Обычно что те, что эти орут всю ночь без продыху, — добавил второй, и улица вновь залилась басистыми перекатами смеха. — Моя тетка поговаривала, что знавала одну безногую ночевку… Да не вру я! Умелица та еще была, все мужики района про нее знали, а когда… Голоса затихли, скрываясь за редким забором с кривыми, пообтертыми досками. Жуки правопорядка слишком много о себе мнили. Но внутри начал тлеть фитиль приятного чувства гордости: после того как его выпустили, верхушка бюро усилила городские патрули. Пара молокососов, только выпустивших изо рта университетскую сиську, превратилась в пару десятков матерых полисменов, съевших собаку на Низовье и его отходах, шаркающих по приличному обществу грязными ступнями. Подперев спиной стену, шелушащуюся красной кирпичной крошкой, — серая толстовка ни к черту — мужчина достал из кармана пачку сигарет, губами вытягивая одну. Чиркнув кресалом, он поджег самый кончик, тут же втянул дым и заставил бумажные края распалиться еще больше. Огонек, отбрасывающий на его лицо слабый, теплый свет, колыхался в порывах ветра, как змея, струящаяся под звуками флейты заклинателя. Намджуну это зрелище казалось весьма завораживающим. Но, конечно, с неоновыми отливами вывески местного элитного бара жалкому огню было не сравниться. Подняв голову, он вчитался в знакомое название и хмыкнул на выбор хозяина. Железо на витиеватой лестнице, идущей прямиком к верхним балкончикам «Белой лошади», отдавало ржавчиной даже в темноте и, мужчина отлично помнил, скрипела при любой смене веса. Он знал каждый истошный звук, что проигрывала та или иная ступенька, когда гость пьяный в щи перебирал ватными ногами, не зная куда перенести свой вес и шатался, как надувной палочник. С очередной сизой струей, выпущенной в направлении кучкующихся грузных облаков, машина проехала по пустой дороге мимо забора, скрывающего его фигуру и свернула налево после мигнувшего желтого, перепрыгнувшего в яркий зеленый. Нужно было хорошо знать улицы и местность, чтобы стряхивать с хвоста слежку. С этим у Кима проблем не было — он плавал здесь, как рыба в воде, и что еще лучше — был самой настоящей акулой. Хотя, выделяться среди общего колорита помойных крыс не составляло особого труда. По крайней мере, если копы вязали кого-то, то с легкостью могли определить кто местный, а кто прибежал за острыми ощущениями в поисках легкодоступной развлекаловки. Закашлявшись от слишком резкого вдоха морозного воздуха с привкусом сигаретного флера, он за оттопыренный кончик слегка стянул капюшон. Лицо источало непоколебимость и спокойствие, а волевой профиль в неоновом обрамлении выглядел весьма привлекательно, несмотря на подбитый глаз, пару царапин на щеке и оконтовку из грязных волос. Кости продрогли от въедливого холода, а потрепанные кроссовки, которые совсем прохудились после лежания в коробках вещдоков пропускали влагу до самых стоп. — Не простыть бы, — пробормотал мужчина еле слышно, разглядывая потянутое облачным покрывалом небо. Лежать с температурой и забитым соплями носом, соскочив с приличного решеточного срока совсем не хотелось. Тем более у Кима все расписание было забито до отказу. Слишком много нужно успеть, а время катастрофически быстро убегало в неизвестном направлении. Черная легковушка с тонированными стеклами еще раз проехала мимо, но теперь не свернула — шуршала по влажному асфальту до самого перекрестка к продуктовому за баром и уже там откатила в направлении центра города, минуя секонды и пивнушки. Один из едких иероглифов в вывеске замигал, отбрасывая стратоскопные вспышки на лицо мужчины. Его было не особо видно в отдалении, объемное крыльцо с крутой лестницей хорошо прикрывало от глаз каждой правомерной псины. Намджун надеялся, что хотя бы теперь после двух часов петляния по неприглядным сырым улицам, пахнущим гнилью и человеческой похотью, полицаи успокоились и бросили его след. Он оттолкнулся от леденящей каменной поверхности и хотел удостовериться отстал ли хвост насовсем или это очередное затишье, но зацепился за что-то ногой и обернулся, удивленно смотря на большие полиэтиленовые мешки мусора. Видимо, работники были слишком уставшие или слишком ленивые, чтобы прибрать после себя и как добропорядочные граждане донести ношу до контейнеров, вместо этого бросив мусор посередине барового проулка. Будто в ответ его мыслям задняя дверь распахнулась с оглушающим хлопком о стенку. Сверху посыпалась пыль кирпичной крошки вперемешку с дребезжанием маленьких форточек. Оттуда вылетел молодой парень в грязном фартуке и с ярко-красными лохмами. Он недовольно кричал через плечо, еле протискиваясь широкими плечами сквозь коробки и швабры, завалившие черный выход. — Да не ерепенься, папаш! Щаз я все выкину, щаз! — вопил он в темноту помещения. Парень вывалился мимо железной дверной коробки и, стянув желтый, как яичный желток, фартук на левую сторону, обтер об него склизкие руки. Вид у него был возмущенный, а ноздри раздувались от злобы. — Разорался-то блять… О, какие люди! Мать честная, неужто сам Ким Намджун почтил нас своим присутствием? Как грица: «Какие люди да без охраны!» Намджун снисходительно пропустил мимо ушей колкость, прямо тыкающую в его недавно полученную свободу. Под «охраной» естественно подразумевались господа полицаи. Ким сунул продрогшие пальцы в карманы и ехидно взглянул на старого знакомого. — Что, детки в любом возрасте не любят выносить мусор? — Иди ты, чувак! — громкий смех всколыхнул тишину переулка и даже парочка помойных крыс, что терлась на другой стороне узкой улицы, заинтересованно вздернули носы. Мужчина хмыкнул и пожал протянутую руку, до сих пор зажимая сигарету зубами. — Скучал по мне, Джисон-и? — Ага, как по своей безвременно почившей бабке, что вместо наследства оставила коллекцию гребанных марок. — А если на чистоту? Мужчина затушил сигарету об асфальт и протолкнул в дырку мусорного мешка. Старый знакомый лишь молча наблюдал за ним. Это всегда было интересно — следить за Намджуном. Парень вновь рассмеялся под тихое «скучал, не то слово скучал, чувак», тряхнув огненной головой, и схватил два пакета. Третий мешок Намджун учтиво подхватил сам. — А как же низовская братия? Не прельщает своим присутствием? — Не смеши! Тут без тебя и твоих ребят такая тухлятина. Ни клиентов, ни извечного бедлама. Я чертыхаюсь, а папаша радуется, — балаболил парень, уводя Кима в сторону мусорных баков. Они обогнули здание и закинули мусор в большие баки на заднем дворе, которые были переполнены на половину. Но даже так — вокруг валялись разорванные пакеты, осколки бутылок, шелуха и пищевые отходы. — Еще одна галочка в сторону местной черни — немыслимая грязь и неопрятность здешних жителей, — невесело качает головой Ким. — Эт точно. Бытовуха ужасна, но извольте уж потрудиться. Низовье и так не жалуют, — взъерошив яркую копну волос, Джисон вновь протянул руку. — Лан, чувак, бывай. Мне еще все полы от блевотины драить, благодаря компашке ублюдков. — Годы идут, а в «лошадке» все также полно бандитских рож без капли воспитанности, — Намджун фыркнул себе под нос и потопал к более-менее освещенной части тротуара. Прежде чем скрыться за дверь бара, парень развернулся и ухмыльнулся: — Да если б банды. Мелкие ублюдки с Олимпа постоянно захаживают в компании местных. — Хм-м, — протянул Намджун, рассматривая кирпичики на самом верху здания. Опустив взгляд вниз, он увидел длинную вереницу непарнокопытных, некогда сверкающих белизной, а сейчас оставивших за собой лишь ощущение грязной серости. Он до сих пор помнил, как после очередного их загула в баре, упитый в усмерть Хосок начал рассказывать какие эти золотогривые лошади абстрактные и как они прямо сейчас текут в тайное место, где начинается лучший мир, где никто друг друга не теряет, где все светлое и чистое, как мертвое море, и находиться там также легко и приятно. На деле это были граффити белых лошадей (возможно, настоящие рисунки, они никогда не присматривались). Какие-то были прорисованы четче — с анатомической точки зрения, какие-то напоминали сюрреалистичные закорючки Дали, но в целом — табун скачущих и свободных коней, не более. — Вот как? Золотая молодежь, значит. — Ага, — Джисон неопределенно махнул рукой. — Чао, чувак. Ждем тебя и твое баблишко в гости. Смех парня скрылся вместе с ним за громоздкой металлической дверью. Вз-з-з-з. Вз-з-з-з-зу-у-у. Возвращая обратно на копну сальных волос спавший капюшон, Ким аккуратно сканировал местность вокруг, точнее то, что еще не успел осмотреть на предмет подозрительной активности: малооживленную улицу напротив, рыхлый поток машин за штилевым перекрестком, слепящий яркими фарами бетонные коробки, сверкающие поддельной дороговизной витрины по правую руку от него — о, этот мир чудесен в своей двойственности. «Дьявол кроется в деталях» — это было основным постулатом его жизни и не раз спасающей истиной. И на первый взгляд он ничего необычного не заметил, но что-то, то самое чувство, сосущее под ложечкой подсказывало, что здесь не чисто. Природная чуйка или закаленное матерью чутье на шавак, впивающихся тупыми клычками в спину — что-то из этого било внутри набатом. Бах. Бах. Бах. Опасность шепелявит над ухом. Оглянись, человек, или будешь в одной лодке с Ван Гогом. Откусит да не подавится. В нос ударил резкий шлейф хвойных веток, совсем как в непроходимом лесу полном остроигольчатых елок высоко в горах. Приятный аромат, немного резкий в своем исполнении. Но не когда исходил от убийцы. Сзади раздался шелест торопливых шагов. Намджун понял все молниеносно, но тело банально не успело среагировать: он напоролся брюхом на короткое лезвие, сверкнувшее вспышкой молнии в темноте. Мужчину пригвоздило к стене массой чужого тела. В неоновом переливе «Белой лошади» его кровь играла невообразимыми красками. Чужая голова дернулась вперед, крепкий лоб треснул по подбородку. Язык Намджуна закололо, а во рту добавилось густой слюны, но вкус был солоноват. Острие внутри плоти прокрутилось, Ким шипяще выдохнул от боли сквозь сжатые зубы и услышал над ухом: — Истощенный лев — легкая добыча. — Твой хозяин как всегда выбирает отличные животные аналогии, — показал в полуулыбке окровавленные зубы Ким. — Мой босс, — шипяще поправил шестерка, - на вершине пищевой цепи. В отличие от вас — ублюдков без имени. Намджун ощутил, как магма злости медленно разлилась внутри и обожгла внутренности, один орган за другим. Это чувство поднималось в нем неконтролируемо, смерчем восходило в самых потаенных и скрытых уголках, будило что-то доселе невиданное. Боль вперемешку с жаждой убийства бежала по венам бурным потоком, пульсировала, как вышедшая из берегов река. Он словил чужую кисть с крепко сжатым ножом, пальцы немного съехали, потому что мизинец и безымянный на руке человека отсутствовали, оставив после себя маленькие обрубки. Зафиксировать давящую руку было не просто, чтобы она не дернулась дальше, распарывая края раны, но Намджун справился. Другой ладонью он впился в шею напавшего гапхэ. Мужчина дергался так быстро, что нападавший не успел и пискнуть — рокировка мест произошла неловко, но заметить неточности в немеющих ногах и трясущихся руках не наметанному глазу было невозможно. Теперь уже лицо намджунова оппонента залил градиент из переливов неона, а его лицо, сосредоточенное на действиях и просчете ходов, покрылось тенью. — Даже у истощенного льва есть клыки и когти, — навалившись всем весом и не давая двигаться, Ким спокойно выдал в чужое лицо. В отдалении послышались полицейские сирены, что отвлекло внимание трехпалого. Мимо промчалась легковушка с неоновым подсветом снизу, вся округа заиграла громкими басами «Bermuda Triangle». Переулок окрасился опасностью. Здесь ей пахло. Здесь она звучала. Он сдавил шею, душа несостоявшегося убийцу. Вз-з-з-з-зу-у-у. Подняв голову, Намджун увидел маленький выпуклый сверкающий в темноте круг, похожий на жемчужину с длинным продолговатым телом, а рядышком — красную мигающую точку. «Нигде от них не скроешься. Липучие, как чертовы жвачки», — хмыкнул про себя Ким. Резким движением он протащил нападавшего по стене, тот вскрикнул — выступающие кирпичи, начавшие крошиться, впивались острыми осколками в спину. Из горла вырвался задушенный хрип — не смотря на полную фиксацию руки и ножа, лезвие все равно дернулось и впилось в левый край раны, съезжая чуть ниже и увеличивая ее в размере. В какой-то момент он даже ощутил треск ткани на животе. Ладонь стала липкой и склизкой от обилия крови, которая вытекала нескончаемым потоком. Запах металла и соли захлестнул весь переулок волной, сравнимый с удушливым цунами. Гапхэ посмеялся, отвлекаясь. Боль Намджуна настолько смешное зрелище? Мужчина скривился от отвращения к этой черни, соображая самый безболезненный и быстрый способ расправы. Точным движением локоть прилетел в челюсть, сталкивая улыбку с худощавого лица. Кровь плевками вылетела изо рта, при падении сверкая искрами в фиолетово-перламутровом цвете. Парень ослабил хватку и выпустил рукоятку и этот шанс Ким не упустил — саданул со всего размаху смазанным ударом колена в солнечное сплетение. Упав, гапхэ начал задыхаться, судорожно хватая короткие вдохи, и одновременно отхаркнул слюну, смешанную с кровью. — И тебя, слабого ублюдка, послали меня убить? — негодующе запыхтел Джун, стискивая рану вокруг ножа, чтобы уменьшить кровотечение до минимума. Булькающий смех врезался в лоб, безмолвно открывая казалось бы вещную истину. Предупреждение. Кровавый поток почти сошел на нет, оставляя после себя тянущую слабость во всех конечностях, пока мужчина смотрел на сгорбившуюся фигуру, что жамкала ладонями грязь, пожухлые листья под ногами и выброшенные чернью упаковки закусок. Он отошел на шаг и, раскачав амплитуду собственного тела, чтобы вышло более сильно, если уж точность у него сейчас страдала, с разбегу впечатался локтем в чужое темечко. Парень бессознательно свалился мордой в неглубокую лужу, отражающую ночное небо и табун белогривых, вьющихся меж сияющими в темноте кирпичами. Ким спокойно выдохнул, приваливаясь к стенке напротив: не так он себе представлял первый денек откидной. Намджун не жертва. Не тот, кого едят, он тот, кто ест. Прорезанные мышцы и мягкие ткани живота затягивались болезненным онемением, что не сулило ничего хорошего. Слишком много крови потеряно, и Ким просто надеялся, что короткий и острый кончик не достал до органов. Оказаться одной ногой в могиле не входило в планы. Замечая платок-бандану на чужой шее, он нагло его стащил, намереваясь зажать рану, но внезапно замер. Полузакрашенный волк смотрел желтыми, как ядовитые лютики, глазами с чужой шеи. — Волки, значит, все же освоились в стаю… — хмуро пробормотал Ким, отгибая чужой воротник для лучшего обзора и прижимая ткань к животу, которая тут же пропиталась алой влагой. Поднимаясь на ноги и глубоко задумываясь, он все еще шарил глазами по чужой коже, оценивая узорчатого хищника, тело которого лишь на половину было серым. Тлеющая пустота, образовавшаяся во время единения с собственным «я» в камере, медленно застилалась горящей рекой злости и раздражения. Намджун ненавидел этих шавок из центральной банды. А альфу, который подставил его и заставил год сидеть под замком в обрамлении всеобщего позора (даже чертова чернь с Низовья хихикала над его промахом по углам) он собственноручно изведет. Прокусит шею толстыми клыками, впиваясь в артерии на глотке и будет стискивать челюсти, пока волчье тело не перестанет дергаться и жалобно скулить. Лев слишком горделив, чтобы спускать на тормозах унижение. Намджун тоже. Вз-з-з-з-зу-у-у. Вз-з-з. Вз-зу-з-з. Целых два сверкающих глаза уставились на него, мигая яркими вспышками наблюдения в темноте домовых стен. Ким держался за стену, покачиваясь от усталости и лишения после стычки сил, медленно развернулся и пошел в сторону норы. На потрескавшихся губах играла легкая кровавая улыбка, ведь он все еще удерживал в голове вьющиеся лентами мысли о скорой расправе. Бум. Бум. Бум. Так звучит биение барабанов, попадающее в ритм сердечной мышцы. Стоит поостеречься — он знает о приближении опасности. Но крадется она изнутри.