Уж замуж невтерпеж

- Как же вы мне настопиздели… оба… и ты, и сынок твой распрекрасный! – Маша громко хлопнула двумя дверьми поочередно. Сперва кухонной, а затем дверью в их с мужем спальню. Благо, Толик еще был в школе. При нем она бы, конечно, не позволила себе такого поведения. «И ты, и твой сынок…», - что ж, она снова интуитивно верно распределила роли, поставив свекровь первее мужа. Как, собственно, и всегда. Маша рванула к шкафу. Резвый прыжок на с грохотом подтащенный стул, и вот она уже вышвыривает с антресолей огромный фиолетовый чемодан. Нет-нет. Сегодня она уйдет. И никаких больше отговорок. Тридцать три года, главный инженер в весьма небедствующей транспортной компании, «симпотная», как утверждают друзья-приятели, да она и сама в курсе, благо, зеркало дома имеется… местная, в конце концов. Почему не закончить двенадцатилетнее рабство прямо сейчас? В кармане черных классических брюк булькнуло сообщение. «Уебывать собираешься? Наконец-то! Скатертью дорога!» - смска буквально смеялась ей в лицо, а Маша улыбалась в ответ, почти что с ребяческой нежностью. Сейчас они с мужем были едины как никогда. Она не стала отвечать, у нее еще будет возможность поблагодарить его лично. Поблагодарить без всякой иронии за данный ей карт-бланш. Кажется, впервые в жизни Игорь не стал продолжать политику «двойных стандартов», которую обожала его матушка, отреагировав не так, как ему было велено «сверху», а так, как нужно было. Им обоим нужно. Он устал от их брака не меньше, чем она, и в глубине души Маша ни в чем не винила его. Она сама генерировала собственные несчастья, начиная с момента своего поступления в политехнический. Она начала методично укладывать вещи. Внутри немного колотило, как перед важным экзаменом, но в целом было «удовлетворительно», она была готова и «предмет знала». Маша задумчиво прижала к груди темно-зеленую шелковую блузку, она давно не носила ее, потому что эта вещь была своеобразным одноцветным светофором, напоминающим ей о собственной непроходимой тупости и идиотизме. Да уж, сейчас, кажется, самое время удариться в институтские воспоминания, чтобы позже с разбегу ударить себя головой о стену. Она бросила блузку отдельно от общей горы вещей, подумакивая вообще не брать ее отсюда. Пусть останется со своей сестрой-близняшкой, висящей в гардеробе через стену. Маша уже давно не подражала фирменному профессорскому стилю своей свекрови, хотя она и сейчас в тайне балдела от него. Она могла подолгу залипать поверх ноутбука на собирающуюся на работу женщину, на ее строгие «подтянутые» платья, на юбки с завышенной талией, идеально сидящие на все еще точеной фигуре, на элегантные брючные костюмы, предпочтительно черные, которые оживлялись эффектного цвета блузками, косынками и летящими газовыми шарфами. «Пока, Машенька», - приторно бросали ей, цокая невысокими каблуками по коридору. Долгие годы соответствующих практик и полнейшего пизде… дзена, и Маша научилась вовремя отводить взгляд. Ей смело можно было вручать Оскара за идеально разыгранное «мне насрать на тебя». «Счастливо, Галина Алексевна», - она равнодушно махала рукой в сторону прихожей, понимая, что, скорее всего, свекровь ее не услышала. Порой она намеренно перебарщивала с показным равнодушием, заставляя ластиться к себе. Потому что, когда ластилась она, ее отпихивали с поистине царской, величественной надменностью, заставляя чувствовать себя вчерашним говном. Это всегда было очень болезненно. Еще с тех самых незапамятных институтских времен, когда Маша училась у профессора Бердашкевич. Когда часами сидела возле ее кабинета, раздраженно вертя в руках сигарету, которую нельзя было закурить. Сидела она обычно в ожидании пересдачи, а высидела себе свекровь. Какая ирония, аа. «Кто там у меня еще остался?» - Галина выпархивала из кабинета, словно дятел из дупла, присущая Маше «тончайшая» образность про себя описывала этот процесс именно так. «Воронкова, а я уж думала все… не удостоюсь, - она слегка кривила чувственный напомаженный рот в неком подобии улыбки. «Komm zu mir…» Надо сказать, что отношения у них не сложились сразу. Маша не проявляла должного уважения к гидравлике, больше упираясь в действительно интересные ей предметы, такие как автоматика и управление, экологическая безопасность технических систем, за что и была тут же «невзлюблена и отвергнута». Бердашкевич на дух не выносила равнодушного отношения к своему предмету, но еще больше она не выносила так называемых эрудированных халявщиков, слишком полагающихся на собственную смекалку. Прикладной физикой надо болеть, заявляла Галина Алексеевна, и многие искренне соглашались с ней, подобострастно разглядывая ровный, белоснежный шедевр немецкой стоматологии. Но Маша никому и никогда не заглядывала в рот. - Алло, мам… - она села на кровать, порывисто закинув ногу на ногу. Боль в коленке моментально ударила в оба виска сразу. Слишком резкое движение, привычное для нее, но непростительное для травмированного правого колена. Маша досадливо поморщилась, аккуратно массируя эту несчастную часть своего тела. Десять лет прошло, а оно все никак не отпускает. Не остаться бы к старости с эротичной тростью. Прогнозы врачей были утешительными, но нужно было быть максимально осторожной. Один раз порванные сухожилия навсегда теряют свою эластичность, а потому никогда полностью не заживают. Достаточно одного неудачного движения, и вымораживающая боль на пару с недельной хромотой обеспечена. - Забери Толика из школы и покорми… Ладно… ладно, - Маша отрывисто закивала, все еще щурясь от боли в колене. И черт ее дернул ляпнуть про «покорми». Высоковатый голос на другом конце, судя по всему, был точно такого же мнения. - Без тебя разберусь, - мать иронично хмыкнула. – Что случилось-то? Работы много? Нет, не то чтобы они были в плохих отношениях, но в первые два-три года после замужества Маша сама отдалилась от родного дома, полностью растворившись в собственной семье, а вернее, в собственной свекрови. Ошибки она признавала плохо, да и мать на этом не настаивала, особенно после смерти отца, который держал их семью, словно строительный клей. Не стало его – не стало ничего. Все они как-то моментально рассыпались, развалились, откололись друг от друга. Старшая сестра практически сразу уехала заграницу, процитировав к отбытию классика: «Прощай, немытая Россия…» Маша проводила ее сухим телефонным звонком, и больше никогда не спрашивала о ней у матери, прекрасно зная, что и та не спрашивает о ней. «Видимо, не так уж были близки», - сочувственно говорила Галина, когда речь невольно заходила о сестринских непонятках. «Так бывает, кровное родство мало что значит, все мы родные только по душе. Все остальное – карма. Не переживай, мой золотой… того не стоит». И Маша жадно внимала каждому ее слову, сидя рядом с ней на диване, стараясь не прижиматься слишком тесно, не нарушать хрупкую пространственную границу дозволенного, но жадно ловя тепло чужого тела. Таких уютных зимних вечеров было много, с этим не поспоришь. И в такие вечера она к своему дикому ужасу жалела, что Игорь скоро придет с работы… что Игорь вообще существует. Что-то в ней незримо ломалось, еще толком не успев построиться. Или же… Или же все «оно» было выстроено уже с первого курса института, и теперь ломалось под гнетом совершенно ненужного брака, совершенно не той реальности, о которой она на самом деле мечтала. Тогда Маша боялась ответить себе на этот вопрос. Тогда было слишком много молодости, слишком много надежд и иллюзий. - Я сегодня к себе переезжаю. Разводимся мы походу. Маша выдохнула в трубку, решив не тянуть кота за яйца, рассказывая историю про «долго ли, коротко…» - С Галей поругалась? – голос матери неприятно просел. – Опять лезет, куда сам хер не лазил? Сватьи не ладили по вполне определенным причинам, но ради общего внука старались держать марку дружбы народов. Обе дикие фанатки «нерасторжимых» браков, обе упертые и зацикленные на собственных убеждениях. Чистейший совок, как поговаривал Игорь, с неудобоваримой напыщенностью анализируя их интеллигентные споры. Маша тактично помалкивала в ответ, чувствуя совершенно иную подноготную вечного «конфликта». Обе бабки метили территорию, не более того. - Я не за Галей замужем, мам, - раздраженно буркнула Маша, поднимаясь с супружеского ложа, застеленного ядовито-малиновым японским покрывалом. Неужели ее никто и никогда не поймет? Неужели она на всю жизнь заработала для себя эту насмешку… «Не-не, Мария Анатольевна у нас глубоко замужем… за собственной свекровью…» Ее часто приглашали на танец, с ней часто пытались познакомиться, в барах, в ресторанах, на рабочих фуршетах. И вряд ли ее друзья и коллеги хотели обидеть ее, отпуская подобные шуточки. Совсем не злые. Просто Маше они давно начали казаться злыми и бесчеловечными. Ужасными. Возможно, она сама была виновата. Возможно, раньше она слишком много говорила о Галине, возможно, она и сейчас продолжает, сама того не замечая. - Не за ней, только ощущение обратное, - мать сменила напряжный тон на дружественно-сочувственный, что было еще тяжелее и неприятнее. – Собирайся спокойно, делай свои дела, я Толясика заберу, а вечером привезу, ну или сама заезжай. - Хорошо, на созвоне, - она отключилась, все еще чувствуя неловкость от общения с собственной матерью. И когда так произошло… когда успело? Она знала «когда». Раньше они могли часами сидеть на кухне, болтая о том о сём. И самого большого пакета семечек им было мало. Раньше. До того, как… Она аккуратно складывала джинсы, всеми силами отвлекаясь от опустошения, что рваной дырой постепенно заполняло и грудь, и живот. Что будет, когда она съедет? Как они будут общаться потом? Зная ее свекровь – никак. Она будет привозить ей внука. Пара вежливых кивков, и она должна будет уйти. Она ведь сама так захотела. Боги, какая трагедия… Внутри поднималась злость на весь мир. Да, блять, трагедия! Она так сможет, но долго ли? Сбросить с кровати чертово шмотье, и лечь спать, завернувшись в это преотвратное малиновое покрывало, колючее, как терновый куст. Оно ведь так нравилось ей раньше. Реально, она хотела спать. Глаза предательски слипались. То ли нервы, то ли хроническая усталость, хуй разберет. Ее буквально валило с ног. Но… взрослые бабы так не поступают. «Если хочешь идти, иди…» Маша усмехнулась, представив, как хорошо можно выспаться под эту дебильную песню. Она продолжила складывать необходимые вещи, сосредоточенно прикидывая, за сколько раз увезет все остальное. Шкаф был поистине огромным, да и вещей накопилось немало. Верхняя… обувь… Для обуви, походу, придется заказывать контейнерную перевозку, не меньше. Маша любила обувь куда больше, чем одежду. Она пристально оглядела масштабы трагедии. Слава богу, что у Игоря была своя личная гардеробная. В их же «общем» шкафу висела пара его спортивных костюмов, лежала пара футболок, какое-то белье… похоже, что и пары его носок здесь не имелось. Она давно перестала за этим наблюдать, даже примерно не представляя его обновки, его последние покупки. Поистине идеальная жена. Здесь бы прослезиться. Но… помнится, он сам хотел «что-то», что ни в коей мере не было бы похоже на его мамашу. Маша вздрогнула всем телом от, казалось бы, совсем тихого и ненавязчивого стука в дверь. Привычный тремор во всех четырех конечностях, а уголки губ сами собой ползут вниз. Нет, она никогда не избавится от этого состояния. Никогда не повзрослеет, окончательно стерев все это из своей памяти… Диагноз. - Машенька, могу я войти?