Уж замуж невтерпеж

От дореволюционной тактичности свекрови Машу снова тряхонуло. Как же она восхищалась этим врожденным аристократизмом, этой поистине божественной внутренней интеллигентностью… Раньше восхищалась. Пока не догнала, что все это лишь формула, выверенная до тонкостей поведенческая линия. Профессор Бердашкевич с изяществом херачила на километрах доски решения задач, от которых «общий» мозг аудитории в самом прямом смысле вставал раком, а затем собственноручно скручивался в дреды. Она изящно пекла пироги, ухитряясь не испачкаться мукой, она изящно водила машину, ухитряясь за десять лет не заработать ни единого штрафа, она жила изящно. Но в ней не было ничего настоящего. Приходя в «материнские» объятия, которыми Галина стабильно баловала любимую невестку два раза в году, на ее день рождения и на свой собственный, Маша невольно размышляла, способна ли ее свекровь испытывать хоть какие-то дополнительные ощущения, помимо естественных потребностей организма… чувственный трепет, телесное возбуждение, оргазм, будь он неладен? Ответ напрашивался сам собой – навряд ли. Галина была высокой, но на вид довольно субтильной женщиной. Однако внешняя хрупкость была обманчива, впрочем, как и все в ней. Ее тело было сильным, по-мужски крепким, словно отлитым из стали. Маше нравилось обнимать ее, и нравилось самой находиться в ее объятиях. Но при всем при этом она неизменно испытывала посасывающее где-то под ребрами чувство «ненастоящести» происходящего. Ей хотелось сжимать ее все сильней и сильней, чтобы прощупать в этом теле хоть каплю искренности, хоть какой-то ответ на ее собственные порывы. Не пошлые, нет, скорее наоборот, слишком уж чистые и сентиментальные. Они и сейчас были таковыми, стоило лишь дать себе слабину. Но Маша не давала, потому что это было чревато. Она забивала в себе свою юношескую влюбленность с силой и завидным упорством Конана-варвара, иначе было слишком уж больно. - Вы в своем доме, и можете делать все, что угодно, - бесцветно проговорила она, обращаясь к все еще закрытой двери. Ей отчаянно хотелось добавить «цитирую», но она сдержалась. Много чести. Сегодня она уже достаточно громко высказалась. Пожалуй, даже чересчур. - Я не так уж часто это говорю, - Галина с показной неуверенностью вошла в комнату, мгновенно облапив Машу взглядом, пройдясь по ней с ног до головы, и в конце концов сосредоточившись на лице. В ее бархатном грудном голосе поигрывали ласково-виноватые нотки, словно рубиновый ликер в хрустальной рюмке. - Не часто, - вынужденно согласилась Мария, - но впечатлений хватает надолго, - она не удержалась и посмотрела на свекровь вполоборота. Та выглядела печальной и немного сконфуженной. Маша бы с радостью сказала: «не переигрывайте, Галина Алексеевна», но та не переигрывала. На ее лице действительно лежала серая тень усталости и подавленности. Короче, все в лучших традициях горячо любимого ей БДТ. Маше вдруг отчетливо вспомнилась другая сцена. Наверное, ключевая во всей этой истории, ставшей для нее и проклятием, и личной трагедией. Персонажи были все те же, только декорации и роли пока еще не имели ничего общего с нынешней постановкой. «Вы гуманитарий, Маша», - Бердашкевич аккуратным почерком выводила название своего предмета в лежащей перед ней зачетке, упорно не называя сидящую напротив студентку полным именем, наглядно демонстрируя ей свое пренебрежение, как бы говоря, твой уровень все еще – Маша. Вернись в одиннадцатый класс и подучи «матчасть». Воронкова Мария Анатольевна иронично кривила губы, привычно обведенные «темной фуксией». Довольно броский контраст с матово-белой кожей, но когда это фаны группы Агата-Кристи стеснялись самовыражаться. «Вы отлично выдергиваете из текста нужную информацию, бегло анализируете… пара слов туда, пара сюда, пара определений для приличия… иллюзия развернутого ответа. Вы даже не пытаетесь вникнуть в теорию, потому что вы ошибочно полагаете, что в ней нет ничего сложного. Но это вам не культурология, да простит меня покойный муж, - теперь она заполняла табель, мягко, но с приличным властным нажимом поскрипывая ручкой. Маша вполглаза следила за ее худощавой кистью и «вполноса» принюхивалась к «212», которыми неизменно благоухала Бердашкевич. «И надеяться на свой подвешенный язык здесь совершенно недопустимо, - суховато продолжала та. «Это, знаете ли, опасно для вашей будущей профессии. Если вы, конечно, пойдете по профессии». Она уронила это невинное уточнение как бы невзначай, без явной подъебки, но ощутить в ее голосе тончайшее кружево презрения было нетрудно. Маша поиграла бровями, делая вид, что не шибко согласна с данной гипотезой. На деле же она была полностью согласна. Бабка не глядя била в самый центр «проблемы», за что ей стоило отдать должное… И Маша отдавала, но ее задевало то, с каким надменным равнодушием с ней изволили общаться. Вернее, не задевало, а так… в легкую подбешивало. Во всяком случае, она давала своим внутренним ощущениям именно такое определение. По-хорошему, конечно, нужно было витиевато нахамить в ответ. Это всегда был ее волшебный конек-горбунок. С другой стороны, ей высказывали вполне справедливо, и не заслуживали никакой неоправданной бычки. Да, она конкретно хуевничала с гидравликой, и да, преподаватель не мог этого не заметить. Все логично, как вусмерть надоевший закон Паскаля. «Да я вроде как не планировала сжимать несжимаемые жидкости при помощи высокого давления», - миролюбиво съехала она, устремив взгляд на исписанную формулами доску. Кривой торопливый почерк, так и норовящий уйти вниз. Видимо, чья-то пересдача была тропически жаркой. С чела сошло семь потов, не меньше. Но решение было верным, это она определила, не спеша доползая взглядом до конечного результата. «Прелестно», - женщина косо усмехнулась, все еще не отрываясь от своей писанины. «Решите задачу?» - вопрос прозвучал унижающе снисходительно. В детстве Машу часто отправляли на отдых с бабушкой. Она обожала ездить на поезде, но очень боялась ходить там в туалет, и отчаянно тянула с собой бабулю, пока наконец не преодолела свои ПА, будучи уже классе в третьем. Она была очень горда этим, но бабушка порой забывала о великих внучкиных достижениях в области самоконтроля, продолжая по привычке спрашивать «сама пописиешь?» «Баа!» - Маша едва не топала ногой от досады. Как же так, она ведь столько старалась, ей было так сложно не бояться, она так хотела, чтобы бабушка гордилась тем, какая она смелая. Неужели та могла попросту забыть… Маша невольно поржала про себя, тон Галины был один в один «сама пописиешь?» В этом было что-то умилительное и обидное одновременно. Она медленно поднялась, напрочь проигнорировав предложенный ей двойной лист. Он почему-то показался слишком маленьким и неудобным. Она прилежно стерла с доски чужие горькие потуги, мужественно приготовившись к точно таким же. Собственное поведение малость удивляло. Это что еще за нежности семикалассника? Сотрем с доски, помоем пол в аудитории, может, еще шторы сюда купить? Она записывала условия, диктуемые монотонным голосом, лишенным всякой заинтересованности. Бабка демонстративно взялась проверять практические работы, диктуя условия по памяти. Она даже не обернулась, внимательно читая чью-то работу. Маше вдруг очень захотелось, чтобы она повернулась к ней. Да, они внегласно решили, что будут общаться именно так. Не сильно заинтересованная в предмете студентка и вообще незаинтересованный в данной студентке препод. Ничего личного, даже здорово, но Маше было неприятно. Почему-то… Поступила она играючи, за что надо было сказать огромное спасибо ее двоюродному брату, который к тому времени учился уже на пятом курсе, и по настоятельной просьбе Машиного отца готовил ее к экзаменам, как неистовый монах из Шаолиня. За каждую неверно решенную задачу, за кривенько написанную формулу добрый мальчик Алеша готов был поставить сеструху коленями не на горох, а на раскаленные угли. Он копил на машину, и дядя был совсем не против докинуть ему недостающую сумму, в обмен на услуги репетитора. «Ты там давай, Леха, построже с ней, чтобы это… до тонкостей мне разобралась», - напутствовал он племянника, поигрывая ключиками от новенькой Аудио. Ну и Леха был «построже», что в итоге дало свой безукоризненный результат. Маша спокойно чертила пьезометрический график двухтрубной тепловой сети, вспоминая Лехины сладчайшие пояснения. «Блять, учитывай зависимые схемы присоединения системы отопления, объем расширительных баков… че ж такое-то, Махыч? Я заёбся уже тебе одно и то же объяснять!» «А можно мне методичку?» - она почти что сидела на корточках, мельча по самому низу доски. Еще немного, и были бы приключения Шурика из операции «Ы», где двое веселых студентов начали писать на полу. «А я уж думала, не попросите», - Маша обернулась, едва не упав на жопу. Галина Алексеевна смотрела на нее в упор. Казалось, она давно следила за ее решением, отложив проверку работ. «Калькулятор?» «Спасибо, я и так посчитаю…» - дело принципа, едва не добавила она. Нахуя, аа? Что за бесшумное позерство, что за бесславная страна? Маша вспомнила одно из любимых изречений. Детский садик. Ей хотелось нравиться? Или что… Она все верно посчитала, моля Бога о том, чтобы не ошибиться. Искренняя мольба была услышана. Задача решилась верно. Она вернулась на место и вытащила из сумки влажные салфетки. Руки были в мелу «по локоть». Сама напросилась. «Хорошо», - с прохладной улыбкой процедила женщина, круглым приятным почерком выводя в зачетке это же самое слово. «На отлично никак?» - Маша тряхнула густым черным каре. Совершенно по-детски. Да что за пиздец с ней творился? Радуйся… и вали поскорее… Она раздраженно вертела в руке черную ручку. «Вам обрисовать детально?» - Бердашкевич наконец удостоила ее взглядом, чуть приспустив очки. «Не стоит», - Маша равнодушно оглядела пустую аудиторию, а затем встала, протянув руку за зачеткой. «Почему не пересдали Шембереву?» - вдруг неожиданно спросила Галина, вкладывая в ее протянутую руку «грамоту о профпригодности». «У него был инфаркт в том году…» Маша ехидно улыбнулась. «Не хотелось его травмировать». «Стало быть, меня можно, меня вам не жалко…» «Не особенно», - сухо произнесла Маша, направившись к двери. Кто-то наконец проявил интерес и разговорился, но теперь она не хотела говорить. В голове фанило «не тупи, найди контакт, съехай», но ей не хотелось. Ей хотелось поскорее наебениться. Ее давно ждали друзья. Она не станет уговаривать старую принципиальную козу ставить себе «отлично». Не будет, и все тут! «Вы очень грамотная, когда дело касается практики», - Бердашкевич буквально не давала ей выйти из аудитории. «Но что касается теории…» «Не достаточно того, что я учу вас наизусть», - резко парировала Маша. Резче, чем хотела, и резче, чем было позволительно. «В том и суть», - на удивление просто проговорила Галина, будто бы не замечая ее бычки, сняв наконец очки. Лазурно-голубые глаза устали. Она инстинктивно потерла переносицу. «Вы учите наизусть мой учебник, а значит, вам в нем ничего не понятно». Маша переступила с ноги на ногу, даже примерно не понимая, к чему весь этот разговор. Какая-то странная, суровая тяжесть сковала ее, какое-то мутное волнение, горькое и даже болезненное. Она ее расстроила? Настолько… «У вас прекрасный учебник, Галина Алексеевна», - она наконец взяла себя в руки. «Потрясающий… особенно касаемо практической части», - она оправдывалась, как маленькая девочка, которой не сильно нравится мамкина каша. Но жрать ее нужно, чтобы не расстроить любимого человека. «Станислав Андреич внятнее?» - Галя устало усмехнулась, немного откинувшись на спинку стула. Видимо, больная тема. Маша порылась в сумке, ища жвачку. Что ей было сказать? «Да», - сухо проговорила она. Ответочка за несправедливое «хорошо». С другой стороны, она ни капли не соврала. Учебник Шемберева ей нравился больше, как, собственно, и сам дед. Шикарный, спокойный мужик, совершенно чуждый фанатизму а-ля «прикладной физикой надо болеть». Он писал просто и чисто. Гидравлика и гидростатика в его исполнении играла всеми красками той самой теории, которую Маша считала примитивной. В принципе. Но он умел подать материал иначе. Сугубо жесткий теоретик, капитально зацикленный на советской манере обучения, но до чего объемный, до чего ненавязчивый в своей совковой стабильности. Ии… красивый… Маша с детства любила таких мужиков. Пересдать ему было роскошью, которую она себе не позволила, учась у Бердашкевич. «Маша, посмотрите, там есть кто-нибудь еще?» - похоже удар попал куда-то близко к цели, Галина снова потеряла интерес к беседе, вернувшись к проверке практических. Маша выглянула за дверь, чувствуя себя дерьмом. С чего? Почему? Она никак не могла уловить «нить повествования». Она будет теперь вечно виноватиться перед ней? Да… Не лучше ли реально сдаваться Стасу, вместе с параллельной группой, где училась Анька, ее лучшая подруга… «Там еще один человек», - грустно проговорила она, не зная как попросить прощение. «Хорошо, позовите, если не сложно…» Маша окликнула высоченного брюнета, который с неохотой направился к аудитории. «Ма, ну хорош этого цирка…» - парень надменно прошествовал мимо Маши, которая достала ему до груди, будучи на невысоких каблуках, и будучи ростом 170 см. «Спасибо, Машенька», - Маша вздрогнула, как от мощного удара по харе… очень мощного. Такого обращения она точно не ожидала. «И вам спасибо, Галина Алексевна…» Она поспешила закрыть за собой дверь, не зная, что больше сказать, не зная, как загладить вину. «Присаживайтесь, Игорь…» Это было последнее, что она услышала. Но это «мам» ее заинтересовало. Жестко, страстно, странно и совершенно непреклонно…