Уж замуж невтерпеж

Игорь отключился, а Маша начала нарезать круги по квартире. Ей не пилось, не курилось, не сиделось, а столь необходимый после тяжелого рабочего дня сон исчез, кажется, безвозвратно. Она написала, позвонила и через некоторое время позвонила снова – тишина. Каждый длинный гудок вытягивал по одной Машиной нервной клетке, подцепив оную хирургическим пинцетом безответного дозвона. Тревога мрачными тенями расползлась по квартире, таилась по углам и оттуда смотрела на Машу ее собственными широко раскрытыми глазами. Толик давно улегся спать, в домах напротив постепенно гасли вечерние огни, окно за окном, другие люди с их другими проблемами тоже ложились спать, а она все стояла на балконе, завернувшись в старую папину куртку. Из его вещей в этой квартире была только эта большая теплая парка, потому что только ее Маша забрала из родительского дома, чтобы кутаться в нее, когда совсем тошно, чтобы согреваться ей, когда больше не от чего было согреться. Поразительно, но она все еще пахла его одеколоном. Маша уткнулась носом в ворот, зарылась в него лицом. Ей хотелось плакать. И она плакала. Слезы катились по щекам поздним осенним ливнем «наверное, последним в этом году». Давно ей не было так пусто, одиноко и… страшно. Может быть, никогда не было. А может быть, каждый момент собственных терзаний мы воспринимаем как нечто особенно хуевое. Маша вдруг искренне задумалась об этом, глядя в темно-синее октябрьское небо, без единой звездочки. Завтра будет холодно, еще подумала она и ушла с балкона, плотно прикрывая за собой дверь. На кухне она вылила вино в раковину, а затем и весь имеющийся у нее алкоголь. Ее тошнило от запаха и вида бутылок, как в первые пять недель после штопки – привет тиктоковским «в завязке». Вымыв раковину с хлоркой, она налила себе яблочного компота и засела вк. Мемы с котами, коты с мемами как-то волшебно умиротворяли и успокаивали растрепанные нервы. Этакий котовий феназепам. Далее Маша почитала ахуительные истории из группы «Борщ» и поулыбалась перлам из «Подслушано в БГТУ», родимый физфак был самым отбитым, разумеется. Ностальгия разлилась по ней теплой, ласковой волной, как яблочный компот по ее многострадальному желудку. Институтские времена были славными, очень славными. Вот бы вернуться «туда» хотя бы на часок, пройтись знакомыми коридорами, вдохнуть ветхий, но почему-то всегда будоражащий запах той самой аудитории. Посмотреть, как «она» войдет своим легким торопливым шагом, как изящным движением руки положит портфель на стол, как с полуулыбкой кивнет группе «приветствую, господа, прошу прощение за опоздание, пробки». Маше с ее первого ряда всегда казалось, что эта улыбка принадлежит только ей. Вернуться бы… отмотать назад. Утром она проснулась не с бодуна, но трясло ее один хуй так же. Бесконечно ворочаясь, подремать три часа за ночь – шикарное дело для «растущего организма». Она покормила сонного Толика завтраком и отвезла в школу, а затем поехала знакомым адресом, но не на работу. Уже поднявшись по лестнице на третий этаж, Маша вспомнила о существовании лифта. Отдышка астматического деда, всю жизнь курящего «Приму», заставила ее немного перевести дух у нужной квартиры, прежде чем нажать на звонок. Она могла бы открыть и эту дверь собственными ключами, как сделала это с домофоном, но Галине не хватало только инфаркта, от внезапно появившейся в квартире бывшей невестки. Она наконец позвонила. Дверь открыли через пару минут и после второго настойчивого «дзынь». Машу уже успели хватить и брат-Кондрат и сестра-Трясучка «умерла… стало плохо, валяется где-то на полу, уже убежала на работу, старая дура, посмотрела в глазок и тихонько отошла от двери – Маша идет на хуй». Великое множество вариантов, один прекраснее другого, пронеслось у нее в голове, прежде чем щелкнули дверные замки. - Батюшки, - Галина стояла, подперев плечом дверной косяк. – Какими судьбами? – сухая кривоватая ухмылка пока еще не накрашенных губ. Бля, все сначала, все, сука, сначала. Маша рассмеялась, хотя это было уже нихуя не смешно. Галина картинно принюхалась, а затем совсем уж театрально заглянула в Машины зрачки. - В баночку тебе не поссать? – Маша расплылась в елейной улыбке «от уха до уха». – Пустишь? – она все еще топталась на пороге. Вернее, ее там намеренно морозили. Галина посторонилась, наконец пропуская раннюю и незваную гостью в прихожую, а затем закрыла дверь. - Че не отвечаем любимой невестке? – Маша смерила свекровь укоризненным взглядом, в котором не было ни намека на сарказм. - Плохо ведет себя невестка, - Галина выделила последнее слово, как «бывшая». Она прекрасно умела играть в интонации. Да и во многое другое тоже. - Да-а? И в чем же выражается? - Маша, я собираюсь на работу…       - Если у вас все, Мария, то можете быть свободны, - процедила Маша, сквозь поджатые губы, идеально копируя манеру свекрови. Она могла бы скопировать ее всю, «от макушки, до пяток», если бы ее попросил об этом какой-нибудь выдающийся театральный режиссер.              - Похоже, - Галина усмехнулась, и лицо ее на мгновение потеплело. – Ты почему не на работе? – спросила она, многозначительно разглядывая Машин потрепанный вид.              - Игорь сказал, что тебе плохо было очень, что скорую вызывал, что болеешь ты, Галя, - вместо ответа с горечью перечислила Маша.              - В жопе у него вода не удержится, как я погляжу, - Галина недовольно прищурилась и скрестила руки на груди. – В больницу меня принеслась укладывать? И че вы разводились, спрашивается? Смотри, какая завидная солидарность. Может, снова сойдетесь? - И я кричу – остановите пленку, это кино я уже смотрел, - Маша сквозь зубы напела когда-то хит латвийской группы Брейнсторм. Но это не будет «еще один фильм про разлуку», нет, она не допустит. – И это вот все, что ты мне можешь сказать? – Галина молчала, теребя пояс халата. – Если ты надумала снова отгазовать назад, я тебе не позволю. Мне надоело это наше блядское общее несчастье, - Маша уверенно шагнула в ее сторону. - И что ты сделаешь? Нагнешь меня на стиралку? На мою собственную в этот раз, - Галина подалась назад и прижалась спиной к стене. Она на секунду зажмурила глаза, словно ей в лицо ударил яркий, болезненный свет, а затем быстро сморгнула навернувшиеся слезы. Ее лицо было белым, как мел, а Машино стало чернее ночи. Эта боль, она никуда не уйдет, если не принять ее, не пропустить через себя. Она хотела сказать об этом Галине, но язык стал ватным, как и сами слова. Маша медленно подошла и опустилась перед ней на колени. А затем обняла за талию и прижалась лицом к ее животу. Галинины руки плетьми упали вдоль туловища, а затем скользнули в Машины волосы, теперь уже она сама прижимала ее голову сильнее. - Если ты сейчас извинишься и уйдешь, я тебя никогда не прощу, - отрывисто прошептала она, и Маша знала, какие сухие у нее губы сейчас. Она не собиралась уходить. Больше никогда. Она дернула за пояс халата, а затем задрала ночную рубашку, и Галина сама придержала подол, не давая ему «помешать». Маша развела ее бедра и уткнулась в совершенно готовую, уже слегка набухшую промежность. Она влажно и медленно прошлась языком, чувствуя на нем мгновенный ответ, который не подделаешь и не купишь. Она лизала, всасывалась, проникая настойчивее и глубже. Будь ее воля, она бы влезла в нее целиком, вывернула наизнанку, чтобы почувствовать, что все в этой бабе принадлежит только ей одной. Галина не издавала «тех самых» звуков, было лишь слышно ее тихое, чуть сбившееся дыхание, но ее пальцы так жадно впивались в Машины волосы, то собирая прилично отросшее каре в тугой хвост, то распуская, чтобы снова собрать и крепко натянуть на затылке, что все остальное было не обязательно. Маша постепенно добавляла пальцы «один, два… три». Плавная, почти нежная волна движений внутри, не на мгновение не отрывающиеся от клитора губы, и Галина наконец позволила себе сдавленный стон, а затем еще один, какой-то совершенно обреченный, но от этого еще более сладкий. Маша удержала ее за бедра, не давая сползти на пол по стене. Она чувствовала, что Галинины ноги не совсем крепко стоят на земле. Что ж, это тоже было комплиментом, и весьма утонченным. - Так, а где были мои «да, девочка, да, еще, вот так… умница»? – игриво поинтересовалась Маша, чтобы отвлечь их обеих от возможной неловкости первых пяти минут «после». - Будет тебе еще, - в тон ей пообещала Галина. По ее губам скользила легкая довольная улыбка. - К ботанам своим не опоздаешь? - Хуй с ними, - Галина махнула рукой, а затем взяла за руку Машу и резко дернула в сторону спальни. В кровати они бесконечно долго целовались, то томительно-нежно, то страстно, голодно, почти что кусаясь. Машу качало на волнах мучительно-предоргазменного состояния, пока Галинины пальцы не позволили ей кончить, даже не входя. Маша запрокинула голову назад, на ее плечо, чувствуя на своих висках и щеках обжигающие, но в тоже время по-матерински щадящие поцелуи. Она могла лежать так вечность, балдея от этих бесконечных ласк. - Давно ты так хотела? - Давно, Машенька, - Галина поцеловала ее в плечо и перевернулась набок, уткнувшись лицом в подушку, словно стесняясь, словно боясь дальнейшего. – Грубо… я хочу, чтобы ты трахнула меня грубо, - еле слышно прошептала она, и ее тело содрогнулось в ожидании. Маша смотрела на нее со щемящим чувством жалости, желания и обожания. Даже не обожания – боготворения. С ней не хотелось грубо. Ее хотелось ласкать, вылизывать с ног до головы, но просьба была слишком понятной и откровенной. Маша склонилась над ней и резко вошла. - Так тебе нравится, старая ты сука? Так ты хочешь, чтобы тебя ебали? – она навалилась всем телом, буквально вдавливая бывшую свекровь в матрас. – Отвечай, когда я тебя спрашиваю. - Да, - сдавленно прохрипела Галина. - Громче, мне нихуя не слышно, – Маша выдернула пальцы и замерла в ожидании. - Да, да! – полустон – полувскрик. Маша снова вошла жесткими поступательными движениями. Тело под ней судорожно напряглось и обмякло. Вцепившиеся в подушку пальцы подрагивали. Маша уткнулась ей в шею. Нежно. У нее больше не было сил «держать марку». Она больше не могла совладать с этой всепоглощающей нежностью. - Ты хоть любишь меня? – прошептала она, чувствуя себя маленьким ребенком. – А-а? - Люблю, - Галина медленно повернулась к ней и взяла ее лицо в свои ладони. – Люблю… люблю. Им не нацеловаться вечность. Маша знала это, как знала собственное имя… Она сидела на открытой лекции, посвященной дню вуза. Хорошо поставленный голос профессора Бердашкевич мерно плыл по залу, усиленный грамотной акустикой аудитории. - Система с делителем потока относится к дроссельному способу синхронизации, принцип которого заключается в обеспечении равенства сопротивления в параллельных гидролиниях. Давайте обратимся к схеме... Маша обратилась к схеме, гоняя во рту жвачку. Она давно начертила ее в своей голове и… в своей жизни. Дроссельный делитель потока. Они и сами были похожи на эту схему. Она подслеповато сверилась с доской, а затем с часами. Десять минут до конца. Как же быстро летит время. Ей хотелось и не хотелось окончания этой лекции. Встречать Галину после работы стало ее долгожданной традицией. Трудясь на благословенной удаленке и больше не будучи замужем за Игорем, она наконец сумела позволить себе эту роскошь. По окончании она посадит ее к себе в машину и наконец поцелует так, как мечтала целый день. Но больше никогда не почувствует себя ее студенткой. Последняя, прощальная лекция. - Шемберев твой любимый в соседней аудитории будет читать, - Галина иронично усмехалась, выбирая блузку под новый брючный костюм. – Уж не знаю, как я удостоилась такой чести, что ты идешь ко мне. - Все конкурируете? – Маша посмеивалась и привычно курила в форточку. – Синюю надень. - В здравой степени, - та же усмешка. – Старит меня синий. - Ахуенно тебе синий. А раз в здравой степени конкурируете, то цени, Галина Алексевна, мой тщательно обдуманный и нелегкий выбор. - Да уж ценю, куда мне деваться. - Чай будешь? – Маша поспешно выходила из комнаты, едва удерживая на цепи слетевшее с катушек либидо. Желание снова уложить на кровать и трахнуть в этом ворохе блузок, брюк, колготок и бюстгальтеров – было практически невыносимым. «Ты все никак не уймешься?» - с ласковой насмешкой шептали ей на ухо, раззадоривая еще сильнее. «Потерпишь… слишком голодно было». Маша медленно тянулась к выходу, вместе со всеми остальными слушателями. Разновозрастные студенты вполголоса переговаривались и одобрительно кивали в сторону кафедры, мол, нормальная тетка, «внятная». Кто-то подходил к Галине с вопросами, кто-то благодарил за интересно прочитанный материал, кто-то жал ей руку. Маша издали наблюдала за всем этим действом, в глубине души немного завидуя этим ребятам. Все у них еще впереди. Целая-целая жизнь. Писать себя в старперы было, конечно, рановато, но пара седых волос, которые подло не прокрасил черный Лореаль Париж «ведь вы этого, блять, достойны», заставил ее призадуматься о смысле бытия и… перейти на оттенок посветлее. - Ну что, Мария, - голос бывшего преподавателя оторвал ее от «созерцания» собственной старости. Они наконец остались одни. – Имеются какие-то вопросы? - Нет, Галина Алексеевна, все в высшей степени доступно и понятно, - Маша сидела на парте, закинув ногу на ногу. - Понятно ей, - Галина бегло пролистнула какое-то пособие и посмотрела на нее, подперев кулаком подбородок. – Я тебе еле-еле зачет натянула по этой теме, - Маша медленно и с чувством пила ее улыбку. Бордо шестидесятилетней выдержки. От него не оторваться. - Еле-еле, это мягко сказано, - Маша по-детски болтала ногой, глядя на свой замшевый сапог. – Я те напомню, как было. Сперва был «незачет» от Вашего Величества, потом я не пришла на пересдачу, а потом не пришла ты и у меня было адское желание сдаться Стасу, но я терпеливо дождалась тебя с больничного. - Иди сейчас сдайся, - Галина игриво подмигнула ей и кивнула в сторону выхода. – Помрет от счастья, Станислав Андреич. - Загляну к нему, не волнуйся, - Маша тоже подмигнула. Зайти, поприветствовать одного из лучших преподавателей на физфаке было делом святым. - Загляни-загляни. - Давайте с доски что ли сотру, Галина Алексевна, - предложила Маша, пока та собирала свой лекционный материал в портфель. Ей очень хотелось взять мел, понюхать его, испачкать им руки, написать что-то на допотопной коричневой доске. Большинство аудиторий, разумеется, были оснащены маркерными досками, но огромные аудитории, в основном предназначенные для проведения отрытых лекций и других подобных мероприятий, все еще хранили дух «древности» и гордились этим. - Сотрите, Машенька, если не затруднит. Маша усмехнулась во влажную тряпку. Она пришла не зря. Они должны были вспомнить и отпустить то, с чего когда-то начали. Оставив лишь теплый свет воспоминаний. Она трижды мыла тряпку и еще прошлась сухой до кучи, убивая последние микроразводы. Галина наблюдала за ней, не отрываясь, Маша, чувствовала ее спиной, и чувствовала, как горят кончики ушей. Все как тогда, будто и не было этих двенадцати лет. - Готово, - она повернулась к ней, гордо указывая на искрящуюся первозданной чистотой доску. Профессор Бердашкевич благодарно кивнула. - Решите задачу? – взгляд поверх очков, форма которых не менялась двенадцать лет, «тот самый взгляд». - Диктуйте условия, Галина Алексеевна, - Маша прилежно заправила за ухо темную прядь и взяла мел.