• з а к л ю ч и т е л ь н а я часть трилогии • ♥ Бан А й л и ♥
~ XXXI ~
На улице стылый холод. Середина декабря похожа на расстроившиеся духовные инструменты, что не прекращая берут фальшивые ноты. Он мучается от бессонницы вторые сутки подряд. Смывает глаза на пару минут — и ему уже чудится, что посмотрел не один сладкий сон. Таблетки, прописанные лечащим врачом, не помогают. Да и пьёт он их недобросовестно. Розовые пилюли напоминают ему конфетки из детских автоматов, на которые у его жадной матери вечно не было денег, но зато всегда были деньги на очередную бутылку соджу. На протяжении недели его эмоциональное состояние меняется от светлой тоски до печальной радости. Накануне в порыве злости он выпотрошил кухонным ножом игрушечного питона, рассыпав по полу гранулы из вспененного полистирола, а после плакал, долго и тихо, когда в вечернем репортаже новостей узнал о том, что в Тихом океане морские котики глохнут из-за шума кораблей. Весь персонал дома уже успел свыкнуться со странностями хозяина, а вот новеньких удивляет, когда он варит варенье из лепестков роз и вяжет свитер для своего домашнего оцелота. Так много в этом доме лжи и правды, так много хорошей актёрской игры, что хоть сейчас можно собирать все корейские кинопремии. Умиление и отвращение. Восхищение и страх. Привязанность и вражда. С утра он смеётся, как умалишённый злодей, а уже вечером смотрит испуганно и обречённо. Болезнью пропитано не только всё его тело, но и его мысли. Порой он не различает дня и ночи, теряется календарных числах, во временах года. Может не выходить из дома месяцами, а может месяцами в нём не появляться. Такой непостоянный, но такой одинокий. Шестая сигарета за ночь. Со стороны кажется, что он уже дышит дымом. Красное вино по вкусу то же, что и кровь. На дне стакана танцуют демоны. Он щурится. Следом щурятся демоны. На гранях стекла блестят капли. Он сердится, хмурит брови и со всей силы разбивает бокал о стену. Ему кажется, что это был последний хрусталь в доме. При первом знакомстве он всегда просит не дарить ему ничего хрупкого, но его будто бы не слышат, пропускают мимо ушей пожелание безусловно важное для него. Каждый раз он не зря начинает фразу одними и теми же словами: «Здравствуйте, меня зовут Бён Бэкхён, пожалуйста, не дарите мне ничего хрупкого». Его просьбу определённо игнорируют и не берут всерьёз. Сказанное — не часть шутки. Он вообще не умеет шутить. Очередная вспышка гнева — и весь пол в осколках, что обжигает его ступни, подобно раскалённым углям. Он не ведает, что творит. Бьёт первое, что попадается под руку. Нечаянно или со всем отчаянием, на которое способен.Ацеклагин, панадол, тайленол.
Три слова на протяжении всей ночи слетают с его потрескавшихся губ. Сотня или, быть может, тысяча. Он не знает, сколько именно раз успел произнести материнскую мантру. Ему душно. Хочется выйти в окно, но Сехун нарочно забил ставни гвоздями. Распахнуть их настежь теперь не получится. Глаза смотрят под ноги. Осколками усеян пол. Пожилая домработница снова будет сердиться, а следом будет сердиться он. Только она в этом доме умеет давать ему отпор. Так уж и быть, он не гордый. Приберётся. Он умеет признавать свои ошибки. Умеет прощать. Умеет звонить первым. Звонить он, в принципе, очень любит. Ему нравятся длинные разговоры не о чём конкретном и обо всём сразу. Руку ранит стекло. Не отрывая ног от пола, он шаркает в сторону прикроватной тумбы, наслаждаясь болью, которая отдаётся в его порезанных ступнях. Кровавая дорожка лениво тянется за ним следом. Во втором ящике покоится её шейный платок. Шёлковая ткань всё ещё хранит молочный запах ребёнка. Подносит к носу. Вздыхает полной грудью. Вот уже несколько месяцев хочет умыкнуть у неё ещё что-нибудь. К семье Бан у него особая слабость на протяжении нескольких лет. Он давно влюблён в Ёнгука. По крайней мере, ему кажется, что это любовь. Рядом с ним в груди всё время разгорается пламя. Ладошки поют, лицо бледнеет. Он бы даже был не прочь поцеловать этого надменного полицейского. Только вот в том, чтобы слечь на пару месяцев в больницу со сломанными рёбрами, нет никакой радости. Ёнгуку не нравятся подобные вещи. Любое, сказанное им слово, его раздражает. Старший Бан считает его шутом, воспринимает как ошибку природы и уже давно грозится вырвать ему язык за неуместные шуточки. Однако Бён Бэкхён не умеет шутить. – Босс, к вам тут сестра, – напряжённый голос из холла. – Просто прогони её, Каспер, – зашипел он своему охраннику, перевязывая ладонь шёлковой тканью, которой хватило мгновения для того, чтобы окраситься в алый. – У неё пистолет, – выпалил молодой человек. – Всё равно прогони, – прикрыл Бэкхён глаза, стискивая между собой зубы. Повязка на ладони становится туже — и он упивается этим чувством боли. – Обещаю, если тебя не успеет спасти реанимация, я буду обеспечивать твою семью до конца её дней. – Совсем охерел? – влетела в комнату Чонгю, откидывая на прикроватную тумбочку огнестрельное оружие — свой единственный способ, чтобы миновать охрану брата. – Не бушуй, голова раскладывается, – большими пальцами помассировал он виски. – Каспер, следующий месяц ты работаешь у меня бесплатно. Серьёзно? Бугай под два метра ростом не смог остановить шмакодявку? – Какое же ты всё-таки уебище! – сжимая кулаки, налетела на него девушка. – Я же просил, не визжать, – попытался он пальцем прочистить ухо, где застрял звон женского голоса. – Меньше колёс жрать надо, – злыми глазами впечаталась она в брата. – Кто бы говорил, – вздохнул Бэкхён, падая на кровать. – Сама ведь не брезгуешь у меня их таскать. – Что ты наделал? – руки дёрнули молодого человека на себя, заставляя принять вертикальное положение. Только сейчас он смог различить распухшие от слёз веки, от которых даже у него защипало в глазах. – Тебя кто-то обидел? – пальцы потянулись в сторону покрасневшего лица. – Ты совсем с катушек съехал, больной ублюдок! – со всей силы залепила она ему пощёчину, от которой он снова упал на кровать. – Ничего себе, – потёр молодой человек ушибленное место, прикрывая глаза. – Кажется, полегчало. Спасибо, Чонгю. Правда спасибо. Мне, кажется, наконец-то полегчало. Ты не против, если я теперь посплю? – Бэкхён, – потянула она его снова за планку на рубашке, – зачем ты это сделал? – А что я сделал? – потёр он слипающиеся веки, ощущая, что дико хочет спать. Все тяжёлые часы бодрствования начали укутывать его в сладкое одеяло из недосмотренных снов. – Ты... ты... – с глаз её стали срываться слёзы, падая на его руки. Капля первая. Вторая. Третья. Такие круглые, такие неестественно большие — и каждая, без исключения, обжигала не хуже чем сигарета, прижатая к коже. Не сдержавшись, Чонгю рухнула на пол, припадая лицом к коленям брата. Рыдания отчаянно рвались наружу из её груди, но, заплутав, никак не могли оттуда выбраться. Они прошли долгий путь. От низа живота к лёгким. Однако застряли где-то в районе сердца. Уцепились за него когтистыми руками и сжимали. Сжимали со страшной силой. До затуманенного сознания Бэкхёна доходили лишь страшные нечеловеческие хрипы. Чонгю настолько протяжно выла, что ему казалось у неё внутри от давления что-нибудь лопнет, и она начнёт кашлять кровью. Пальцы её то и дело царапали его кожаные брюки и сжимали его рубашку. Безнадежность жила в каждой клеточке её организма. – Чонгю... – мужские пальцы промяли и без того осунувшуюся женскую щёку. – Ты убил его, чудовище, – простонала сестра, закрывая ладонью рот и не давая воплям сотрясать её тело. – Убил? – удивился молодой человек, пытаясь вспомнить, кого он лишил жизни и лишал ли он когда-нибудь и кого-нибудь её вообще. Да, он любил доводить людей до психоза, в каком прибывал большую часть своей жизни сам, однако, чтобы вот так взять и ни с того ни с сего убить, — Бэкхён был не готов. Ему нравилось пугать. Нравилось пытать. Нравилось наказывать. И даже отнимать что-то дорогое. А вот перерезать горло или закатать в бетон было не по его части. Он вообще не мог вспомнить, когда поднимал на кого-то руку будучи не в состоянии истерии и душевного расстройства. – Ты псих, – всхлипывала Чонгю на мужской груди. – За что ты с ним так? Ты же обещал мне, что не тронешь его. Сказал, что с этого момента его жизнь в моей власти. – Чонгю... – обхватил он её лицо ладонями, заглядывая в глаза. – По кому ты так убиваешь? – Зачем ты убил Джебома? – прошептала она потрескавшимися губами с открывшимися на них ссадинами, из которых сочилась свежая кровь. – Но я не убивал Джебома, – протёр он краешком своей рубашки мокрый лоб Чонгю, а потом и её опухшие глаза. – Врёшь, – выплюнула она в негодующее лицо. – Меня не интересуют твои парни. Я не трогал Джебома. – Ты мог его заказать, – лихорадочно заблестели женские глаза. – Ты бредишь сейчас, прям как я? Зачем мне это? – пожал он плечами. – Разве есть в этом теперь какой-то смысл? – Ты не мог его простить. Ты сказал, что отрежешь ему член и заставишь его сожрать. Ты сдержал своё обещание. Ты садист. Все это знают. – Да брось, вероятно, не только у меня были с ним разногласия. – Разногласия? – замолотила она по груди брата. – Так ты это называешь? Чёрт возьми, да при вашей последней встрече ты замотал его в полиэтилен и подвесил вверх ногами. – Он был неосмотрителен в словах, – пожал Бэкхён плечами. – Ты же знаешь, как меня обижает, когда я высылают приглашение на чашку чая, а меня игнорируют. – Зачем ты так? – продолжала заливаться слезами девушка. – Твоя любовь к нему точно яд. Только вот, когда он его в тебя впрыскивал, он не учёл того, что сам может пострадать. – Что ты несёшь? – задрожали её губы. – Безрассудно любить человека, которого не можешь получить, душа моя. – Ненавижу тебя, – комната наполнилась криками и ударами кулаками по полу. – На свете много прекрасных мужчин. Хочешь, я найду тебе кого-нибудь другого? – Мне не нужен никто другой. – У меня есть на примете замечательный полицейский. Хочешь себе полицейского? В форме, с наградами. Грудью пули ловит и никогошеньки в этом мире не боится, даже меня. Представляешь? А меня ведь все боятся. Даже я себя под час очень сильно боюсь. – Как же ты мне осточертел, – с отвращением толкнула она его грудь. – Твоя душа такая же мерзкая и уродливая, как твоё лицо. – С этим сложно поспорить, – с грустью в глазах погладил он длинными пальцами свой безобразный шрам. – Психопат, – выпалила она во всей возможной в душе ненавистью. – Ты права, – устало прошептал молодой человек. – Так много людей окружают меня, а ещё больше живут во мне — и где бы я в итоге не спрятался, они найдут меня.Ацеклагин, панадол, тайленол.
Глаза сомкнулись. Бэкхён откинулся на кровать, уносясь в заоблачные сады Семирамиды, где он был счастлив и полностью здоров. Где прекрасные нимфы играли ему на арфах, где он пил красное вино для удовольствия, а не чтобы забыться. В призрачном мире его фантазий над головой всегда светил раскалённый диск солнца, а воздух был настолько свеж, что позволял дышать свободно и легко. Средь гроздей глицинии, облачившись в шелка, он больше не мучался от головных болей. Никакие демоны не терзали его тело и душу. Он смеялся — и смех его был искренним и заразительным, что нельзя было не поддаться его очарованию. Он плакал — и чище и прозрачнее его слёз могли быть только слёзы Христа. На его стороне была правда. Он не пребывал в заблуждениях. Не только окружающие верили ему, но и он сам верил себе. Он заглядывал в глубину хрустального озера и понимал, что картинку она не искажает. Бён Бэкхён был настоящим. Бён Бэкхён был живым. Как будто никто и никогда насильно не поил его лекарствами и не устраивал ему сеансы психотерапии. Он был самым обычным человеком. Без капли празднества. Простой точно земля и небо. Простодушный как дурачок и невинный словно младенец.***
Солнце несколько дней подряд расстроенное чем-то не выглядывало из-за облаков. Метель белая всё время пела и пела свои тоскливые песни за окном. Боми сутками, как тюленчик, валялась на диване, время от времени отвлекаясь на еду. Благо гостевая зона соединялась с кухней, и ей не нужно было преодолевать большие расстояния, чтобы от своего лежбища добраться до холодильника. К счастью, даже отвратительное настроение аппетита в ней не подавляло. Напротив, ощущая в желудке бездну, — ела она теперь не то, что за двоих, а то и за троих. Дни её теперь походили на ночи. Такие же тоскливые и такие же бессмысленные. Длящиеся бесконечно долго. Тягучие словно ириска, прилипающая к зубам и вырывающая новые пломбы. Боми хотела бы воскликнуть, что наконец-то обрела, а потом неожиданно потеряла жизненный ориентир, но ей было совестно признаться, что какому-то мужчине удалось её приручить. Гордость Боми была выше того, что признать победу Ким Воншика. Глухой дверной щелчок — но Боми его едва ли слышит. Уже битый час она пытается уснуть — и в голове её одни овечки. Раз овечка, два овечка. Белая, серая. Пушистая и стриженная наголо. Целое стадо. Пышное стадо, рядом с которым австралийская овчарка и пастух в лице Ким Воншика. Нужно было перестать терзать себя, подумать о чём-то светлом, но сколько бы она не старалась выбросить бывшего мужа из головы, он всё время в неё возвращался. Боми даже повода искать не нужно было: достаточно было просто включить телевизор и услышать в очередном репортаже новостей как два крупных конгломерата сцепились между собой. Ей хотелось быть простым зевакой, любопытным горожанином, упрекающим и осуждающим неугомонных богачей, которые не могут поделить между собой сферы влияния, но Боми была куда больше, чем очевидцем конфликта. Отныне Боми была его участником. Сквозняк пригнал запах улицы. Потом последовал лёгкий шорох куртки и скрежет замка на зимних ботинках. С любопытством приподнявшись на локтях, Боми уставилась в дверной проём. Спустя пару минут на пороге гостиной в полицейской экипировке показался Ёнгук. Бодрый и едва ли усталый. Под глазами можно различить тёмные синяки, которые Боми ещё с утра пыталась увлажнить кремом, чтобы хоть немного спасти ситуацию. Старший брат Айли так же мало спит, как и Воншик, но вряд есть ещё что-то в чём они похожи. Без сомнения — оба трудоголики. И, пожалуй, на этом всё. – Всё ещё маешься бездельем? – закатил он глаза, заставая девушку в том же положении, в каком покинул её утром. – Долго ты ещё так будешь от одной подружки к другой бегать? – Тебя напрягает моё присутствие? – перекатилась девушка со спины на бок. – Меня очень напрягает то, что ванная комната постоянно занята, – поплёлся он в сторону холодильника. – Я всю жизнь живу с двумя девушка, но ни одна из них не является настолько чистоплотной. Что ты там делаешь по несколько часов? – За неимением у меня теперь мужика — мастурбирую, – хмыкнула Боми, поднимаясь со своего нагретого места. – Тебе нужно так много времени для того, чтобы кончить? – рассмеялся он ей в ответ. – Хочешь проверить? – приподняла девушка бровь. – Упаси меня от такой ошибки, – закатил он глаза, начав искать на полках холодильника чего-нибудь съестное, только вот кроме кимчи и остатков куриного бульона обнаружить ничего не посчастливилось: за день Боми успела сточить всё, что накануне приготовила Айли. – Думаешь, чего я не могу у Джин долго оставаться? Зависть меня жрёт. Они с Сехуном, как кролики, ей-богу. Задрали. Что не час, то признание в любви. Чего не скажешь о доме семьи Бан. У вас тут прям дом целомудрия. Здесь вообще хоть раз кто-нибудь трахался? – забралась Боми на барный стул, запахивая плотнее на теле шёлковый халат. – В этом доме не знают таких грязных слов, – цокнул полицейский языком. – Теперь знают, – хмыкнула Боми. – Как понимаю, просвещала ты не только наши стены, но и соседские. – Ты чего? До сих пор сердишься на тот случай с порно? – Какого хера ты вообще вздумала включить стереосистему? – Хотела полного погружения, – пожала девушка плечами. – И как? Погрузилась? – прожёг её взглядом Ёнгук. – Три оргазма за час, – нависнув над столом, Боми поддалась навстречу к полицейскому. Кончик языка прошёлся по пересохшим губам. – Если ты не в курсе, то порно бывает не только извращённым, но и очень даже чувственным... – Боже, тебе только в Эдемовом саду работать, – покосился полицейский на девушку. – В качестве наливного яблочка? – рассмеялась Боми, похлопав себя по округлившимся щёчкам. – В качестве змеи. Это ведь она искушала там всех подряд. – Зануда, – обиженно поджала девушка губы. – По твоей вине соседка до сих пор на меня подозрительно косится, а сосед недавно даже руку пожал. – Само собой, – цокнула Боми, – столько часов не каждый выдержит. Теперь ты в его глазах — шкатулка полная секретов. Помяни моё слово, скоро точно придёт за советом о том, что нужно делать, чтобы столько же часов не падал. – Боми! – возмутился мужчина. – Что? – невинно захлопала гостья ресницами. – Всё, я ставлю родительский контроль. Никаких фильмов девятнадцать плюс. – Ворчливая старушонка, – скрестила она на груди руки. – Ты невыносима, – резко провёл он по лицу рукой, точно снимал капли воды. – Вместо того, чтобы дурью маяться, пожрать бы лучше приготовила, принцесса. – Ишь чего удумал? – насупилась Боми. – Не собираюсь я становиться второй Бан Айли. – Всё равно ведь валяешь на диване днями напролёт, – вздохнул он расстроенно, после чего, не доходя до стола, вгрызся зубами в куриную голень из вчерашнего бульона. – Не боишься отравиться? – изогнула девушка бровь. – Всё настолько плохо? – покосился он на неё недоверчиво. – Не хочу, чтобы ты откинулся раньше времени, – показала она мужчине язык. – Кстати, почему ты ходишь в моей футболке? – оглядел он чужую фигуру, замечая, что гостья с момента прибытия в его дом успела отъесться. Он знал, что Боми тщательно следит за своим весом и боится каждого лишнего грамма, однако сейчас результат ночного жора был на лицо. Боми явно днями напролёт заедала стресс. По крайней мере, причину он находил только в этом. – На мне она смотрится лучше, чем на тебе, – исправляя осанку, гордо выпрямилась девушка. – В этом вся причина, – недовольно проворчал мужчина. – Хватит уже таскать мои вещи. Боюсь, ты и меня скоро из собственной комнаты выселишь. – А тебе так сложно уступить мне комнату? – начала канючить девушка. – Сложно. – Небось всё дело в том, что ты под кроватью прячешь эротические журнальчики? – Боже, говоришь так, как будто ты весь дом ещё не прошерстила и не выяснила, что и где лежит, – вздохнул он обречённо, встречаясь с карими глазами, которые в последнее время казались потерянными, как у человека, заблудившегося в чаще тёмного леса. От жизнерадостной наследницы Грин Плаза почти ничего не осталось. И сколько бы Ёнгук не пытался проанализировать происходящее, он всё время приходил к выводу, что опечаленный вид — это не следствие того, что компания председателя Пака пребывает в кризисном состоянии, почти что на грани банкротства. Причина грусти Боми была не в обесценивании акций и том, что она больше не может ходить в дорогие места и носить брендовые вещи. Боми тосковала не по своему статусу. Тоска Боми имела мало общего с материальным. – Может расскажешь, почему после развода ты оборвала все связи с родственниками? – Захотела — и оборвала. – Вы ведь теперь вообще не общаетесь? – Вообще, – притянула девушка к себе вазочку с конфетами, начав искать в ней обёртку позавлекательней. – А что насчёт отца? Он не докучает тебе? – со скрипом отодвинул мужчина ногой стул, собираясь на него сесть. – Не докучает, – потянула она за два хвостика конфетки, раскрывая её. – Он считает меня виновной в том, что Воншик провернул какие-то денежные махинации за его спиной, которые и привели его империю к краху. – А ты тот тут причём? – закинул он в рот маринованной редьки. – Разве не он насильно выдал тебя замуж? – Он считает, что я была в курсе готовящегося заговора, но не предупредила его. – А это на самом деле так? – полюбопытствовал Ёнгук. – Не знаю, – пожала девушка плечами, – всё, что говорил Воншик относительно компании, я пропускала мимо ушей. Да, вероятно, пару раз он успел заикнуться о том, что не хочет видеть Грин Плаза в качестве своего конкурента, но, боже, это то же самое, что ребёнку грозить взрослому игрушечным пистолетом. Я ни разу не брала его слова в расчёт. – Почему? – Я всегда считала отца самым умным человеком в этой стране, не думала, что кто-то может оказаться смышлёнее, – рассеянно пожала Боми плечами. – Хотя... Лукас кое-что дал мне перед своим отлётом в Китай. То, в чём я совершенно не разбираюсь. – Что он тебе дал? – Что-то вроде компромата, – развела Боми руки в стороны. – Признаться честно, я ни черта не поняла, когда открыла и начала всё это изучать. Там было так много цифр и букв... – Ты отдала эти документы Воншику? – предугадал мужчина судьбу носителя информации. – Забавно, у меня в руках был самый настоящий ящик Пандоры, но я так и не решилась обнародовать всем его содержимое. Зато разрешила кому-то другому. Кажется, что я всё ещё боюсь его. Ну, отца. – Мой друг прокурор разбирает его дело, – постучал Ёнгук ложкой по краешку бульонной чашки. – Накануне в Грин Плаза произвели арест и изъятие всех внутренних документов с обвинением в нарушении закона о финансовых операциях, в уклонении от уплаты налогов и в пренебрежении законов о кадровой политике. – Растрата и злоупотребление полномочиями — обвинения, которые могут рассматривать годами и даже десятилетиями, – хмыкнула Боми. – Чувствую отца ждёт очень много судебных заседаний и очень много апелляций. – Удивительно, как всё это всплыло. Разом. – Я знаю, что отец давал взятки правящей партии, поэтому ему всё сходило с рук. – Теперь он потянет на дно не только себя, – кивнул мужчина. – Сменится вся верхушка власти и всё окружение президента. Или, быть может, они и его решили поменять? – Ничего, Корея уже давно привыкла менять коррупционных президенов. Вряд ли подобным её можно удивить, – пожала Боми плечами. – Ким Воншик затеял действительно опасную игру. Сравнимую настоящему государственному перевороту. Подобное сложно провернуть одному, думаю, за ним стоят не обделённые властью люди и планировали они это всё уже давно. – Пожалуй, – растелилась девушка на столе, – пожалуй, и я удачно вписалась в их план. Забавно. Должна ли я чувствовать себя частью чего-то великого? Ну, знаешь же это теорию о рукопожатиях? Если бы Ким Воншик на мне не женился, то не смог бы провернуть свою махинацию. Представляешь, Пак Боми — это та девушка, которая убрала тринадцатого президента Южной Кореи с его поста. Жаль только в книжках истории обо мне ничего не напишут. – И что ты теперь намерена делать со своей жизнью? – Наслаждаться каждым её моментом, – пробубнила она едва слышно, раскалывая между зубами конфетку. – Тогда проживи их с пользой для себя. – Непременно, – хмыкнула Боми. – А как идут твои дела с расследованием? Количество имён с каждым месяцем увеличивается, а вы там еле шевелитесь. Неужели маньяк настолько неуловим? – Он самая настоящая заноза в заднице, – хмыкнула Ёнгук. – Ещё хуже, чем твой криминальный авторитет? – Не напоминай, – отбросил мужчина на тарелку обглоданную от мяса косточку. – От последнего хоть один плюс: я могу заранее предугадать его действия. Знаешь, он любитель длинных писем. – Писем? – переспросила Боми. – На электронную почту тебе что ли шлёт детали своих будущих преступлений? – Если бы, – закатил глаза полицейский, – он придерживается мнения, что в электронных нет души, поэтому с наслаждением выводит мне мемуары на крафт-бумаге чернилами. – Романтик? – Ненормальный. – Так значит это у вас игра такая? – засунула Боми в рот ещё одну конфетку. – У тебя недостаточно власти его посадить, у него недостаточно сил тебя убить, поэтому вам только и остаётся, что пить друг другу кровь. Вы как супружеская пара, которая на стадии кризисных отношений. Развестись — не можете, потому что не хотите делить имущество и детей, да и помириться уже не вариант, когда охладели друг к другу и завели на стороне любовников. – Ты это так видишь со стороны? – Я не знакома с ним лично, поэтому мне трудно судить, – пожала Боми плечами, – но что-то мне подсказывает, что он не просто так до тебя доёбывается. Что ты ему сделал, Бан Ёнгук? Или он на ровном месте к тебе любовью воспылал? – Понятия не имею, – поковырялся мужчина зубочисткой в зубах. – Врешь, – поддалась Боми вперёд, нависая над столом. – Кстати, – решил перескочить полицейский с одной темы на другую, – почему ты не в трауре? – По брату? – спрыгнула девушка со стула, направляясь в сторону дивана. – Кому нужна эта показуха? Мы с роду не были близки. Родственниками мы всегда были только на бумаге. – Тебе его не жаль? – удивился Ёнгук. – Что-то мне подсказывает, что не просто так его на тот свет утащили, – бросила девушка взгляд через плечо. – А ты как думаешь? – Неважно, что думаю я, – щёлкнул он языком. – Важно, что сейчас думает убийца, и кого он наметил следующим на роль жертвы. – Гук... – позвала девушка полицейского, рассматривая его широкую спину. – М? – вопросительно глянул он на неё, ставя бульон в микроволновку. – А давай прогуляемся. – Прям сейчас что ли? – Ага, – кивнула девушка. – Ночь же на дворе. – Купим чего-нибудь вкусненького. – Так бы и сказала, что всё сточила и тебе нечего больше есть. – Ну и не надо, без тебя тогда схожу, – спрыгивая со стула, поджала девушка губы. – Да стой ты, – поймал он её за локоть. – Сейчас дожую — и сходим. Не шататься же тебе одной по тёмным переулкам. Фонари один за другим начинали просыпаться. На город опускалась декабрьская ночь. Тихая и морозная. К окнам пристал мокрый снег. Воздух был прохладен настолько, что в нём начинал зарождаться предзакатный туман. Люди торопились домой. На проезжей части слышался гул машин. Водители нервно пытались отвоевать друг у друга ряд посвободнее. Конец рабочей недели давал о себе знать: уже сейчас многим хотелось поскорее очутиться в ближайшей забегаловке с друзьями, выпить пару бутылок соджу и пожаловаться на строгое начальство. На двери кафетерия уже как пару минут красовалась табличка, извещающая о закрытии. Джексон заканчивал влажную уборку, когда Айли, чтобы облегчить управляющему задачу, снимала со столов взгромождённые на них стулья. – Проводить тебя? – поинтересовался молодой человек. – Не нужно, я слишком часто стала тебе докучать, – возразила девушка. – Ты мне не докучаешь, – улыбнулся управляющий, – по пути ведь. – Спасибо за заботу, – смутившись, бросила Айли взгляд за окно, где снег белоснежной простыней накрывал город. – У младшей получилось перевестись за границу? – Угу, – промычала девушка, любуясь снежными хлопьями за окном. – Надолго она? – Будет учиться около года по обмену, – пробормотала Айли, пальцем пытаясь раздавить снежинку по другую сторону окна. – Уломать Гука было практически нереально, но ей удалось. Теперь он звонит ей постоянно. В любую свободную минуту. Я думаю она просыпается и засыпает под его голос. Как-то она назло решила его игнорировать — он сказал, что если подобное повторится, то он бровью не поведёт и прилетит. – Чего и следовало ожидать от полицейского Бан Ёнгука, – рассмеялся Джексон. – Сейчас у него, наверно, завал на работе. Сутками поди там пропадает. – Есть такое, – согласилась Айли, бросая взгляд на молодого человека, с усердием скребущего торец стола, на который прилепили жвачку. – Я слышал про Джебома, – откинул молодой человек в сторону нож, решив, что разберётся с жвачкой утром. – Хотя кто в Сеуле не слышал об этом? Все новостные сводки только и говорят, что об убийстве наследника Грин Плаза, в тот самый момент, когда компания пытается пережить кризис. – Всё это очень страшно. Надеюсь, что преступника скоро найдут и Ёнгук больше времени начнёт проводить дома. Я очень сильно за него переживаю. Он ведь тоже в один момент может стать мишенью, если разозлит убийцу. – Да брось. Я думаю, что это маньяку его стоит бояться, раз за дело официально взялся сам Бан Ёнгук. – Как я знаю, он не сильно-то и хотел. Это вроде не в его юрисдикции. Подобным делом должен был заниматься соседний отдел. У брата на руках с весны весит парочка нераскрытых дел, а теперь ещё и вот эти загадочные убийства. – Тебе не тоскливо дома одной? – поинтересовался управляющий, натягивая куртку и по пути ища в ящике стола ключи от кофейни. – Сестры нет, брата нет. – С недавних пор у нас поселилась Боми, а вместе с ней скучно не бывает, ты же знаешь, – тепло улыбнулась Айли. – Она любого может растормошить. – Знаю, – улыбнулся он девушке, – знаю, что есть на свете тип людей, который будучи глубоко несчастными, делают окружающих очень даже счастливыми. – Ты так думаешь? Думаешь, что Боми глубоко несчастный человек? – выскользнула Айли на улицу, дожидаясь, пока Джексон закроет заведение. – Порой несчастье можно измерить в смехе. Боми смеётся очень часто. К ночи температура сильно упала. Облака осели ниже к земле. Ветер порывистый всё время менял направления, как будто никак не мог вразумить в какую сторону хочет двигаться. Деревья качались из стороны в сторону словно пьяные. Солнцу, к вечеру наконец-то прорвавшемуся сквозь наволочку, оставалось только стелить по земле ночные тени. Стоило достать из кармана что-нибудь металлическое, ключ или зажигалку, как предмет тут же покрывался корочкой тонкого льда. Не могли избежать мороза и ресницы Айли, которые декабрьская погода нарочно красила в белый цвет. Забыв дома варежки, девушка то и дело доставала заледеневшие ладошки из карманов, пытаясь согреть пальцы горячим дыханием. – Я слышал, что все молодые люди имели пакет акции в одном крупном фонде, — и, кажется, это единственное, что их связывало между собой. – Я тоже слышала что-то подобное, – кивнула Айли. – Думаешь, всё это просто конкурентная борьба за место под солнцем? – Или просто у кого-то аллергия на богачей, – усмехнулся Джексон. – Кстати, как чувствует себя Боми? Ну, после истории с братом. – Больше шокирована, чем огорчена, – захрустела девушка под ногами снегом, застелившим тротуар. – У неё были натянутые отношения с Джебом. Они друг друга на дух не переносили. – Даже так... – вздохнул молодой человек. – Кажется, я читал где-то о том, что она не была на похоронах. Газетенки прополоскали её как только могли. После развода с Воншиком ей успели приписать и любовников, и внезапное банкротство компании отца. Как понимаю, в высшем свете о ней отзываются нелестно. Слышал, что теперь между наследниками раскол. Говорят, что первый сын посидел на траурной процессии не больше четверти часа, второй — не соизволил прилететь из Пекина, а четвёртый так и вовсе пришёл на церемонию с похмелья, после вечеринки. Неужели в семье Пак настолько всё плохо? – Сейчас, когда им следовало бы сплотиться, они, действительно, почему-то ещё сильнее начали отдаляться, – потёрла девушка щёки, переводя взгляд на Джексона, которому собиралась нагло врать. – А причина, почему Боми не была на похоронах, примитивная до ужаса: ей было дурно. Настолько дурно, что она не могла встать с кровати. Она не пришла только лишь потому, что ей нездоровилось пару дней, а когда стало чуть лучше, она решила, что не стоит рисковать. При других обстоятельствах она бы точно пришла. – Ты не умеешь врать, Айли, – покосился он на девушку, замечая как розовеют её щёки. – Она сейчас в сильном замешательстве, – потёрла Айли замёрзший нос. – На неё слишком много в последнее время навалилось, и она не знает в каком направлении ей теперь двигаться. – Разве так не было всю её сознательную жизнь? – рассмеялся управляющий. – Сколько я знаю Боми, мне всегда казалось, что она вечно суетится без повода. Со стороны может показаться, что она что-то потеряла и теперь усердно это ищет. Впрочем, как можно искать, не зная, что именно ты потерял? Спрятав верхние вещи в шкаф, Айли поползла в сторону своей комнаты. Усталость студенческих будней в последнее время сильно на ней сказывалась. При других обстоятельствах, если бы запас жизненной энергии в тельце не израсходовался ещё в середине дня, она бы точно пожурила Ёнгука за то, что на полу в коридоре снова виднелись отпечатки от резиновых сапог и мокрые подтёки от снега, который недостаточно хорошо был сметён на входе специально приготовленным веником. Мысли Айли давно уже засыпали с ней в кровати. Спать хотелось неимоверно. Последнее время сил не хватало, чтобы элементарно попытаться накормить Боми и Ёнгука лёгким супом из мидий. Кормить брата и сестру с детства входило в её домашние обязанности: к несчастью, ни один, ни второй не умели пользоваться кухонной плитой. Теперь, поменяв Айри на Боми, картина не стала выглядеть лучше. Иногда Айли даже страшно было подпускать подругу к газу: щёлкали горелкой она резко и, на её взгляд, слишком неосторожно. Единственно, что у Боми получалось хорошо — так это заваривать лапшу быстрого приготовления, при условии того, что к ней шла подробная инструкция с картинками. На другое наследница когда-то многомиллиардного состояния способна не была. Прикрыв глаза, Айли уже стоя могла видеть сладкий сон, который в один миг решил обернуться кошмаром. Шаг через порог — и глаза расширились до размеров монеты в пятьсот вон. На ворсистом ковре, заняв центральное место среди горы подушек-сердечек, располагался ни кто иной, как Бён Бэкхён. Молодой человек сидел за низеньким столиком, за которым помимо него сидели плюшевый заяц, толстый мишка с банкой мёда и фарфоровая кукла с задорными кудряшками и винтажной шляпкой. Не сложно было заметить, что, разливая по чашкам чай, он не обделил ни одного своего нового друга, и всем досталось поровну. Пятая чашка пока была пуста — и Айли не составило труда догадаться, кому она предназначалась. Ахнув, девушка впечаталась в стену. Кошмар в одночасье стал реальностью. Бён Бэкхён на самом деле сидел перед ней. Не соизволив разуться на входе, он протопал в её комнату прямо в уличной обуви, и теперь, скрестив между собой ноги, марал грязной подошвой её белоснежный ковёр. Шёлковая рубашка. Высокие сапоги на шнуровке. Шея, усеянная цепочками. Кольца на длинных пальцах. Всё как обычно. Стиль, что совершенно не вписывается в окружающую обстановку. В спальне Айли нет ничего чёрного. Только розовая и белая гамма. Покои маленькой принцессы. Кругом воздушный органза и хрусталь. Со стороны Бэкхён мало чем отличается от дворового кота, который нагло, прямо с крыши, залез в дом к породистой кошечке, любимице всего дома, которой с рождения уготовано спать на бархатной подушке и есть деликатесы, когда кому-то суждено спать в картонной коробке и есть из мусорных баков то, что перепадёт, после жестокой битвы с другими дворовыми котами. – Как вы сюда попали? – хрипло отозвалась Айли. Руки пробила мелкая дрожь. До недавнего времени преступник никогда не выходил с ней на открытый диалог. Раньше, оставаясь в тени, он мог только запугивать, но после маскарада, раскрыв своё лицо, похоже, решил изменить правила игры. – Хотелось бы сказать, что влез сюда через окно, — это звучало бы романтичнее, но вошёл я банально — через дверь, – заглянув под стол, молодой человек достал чёрную коробку, перевязанную атласной лентой. – Я принёс с собой торт. Надеюсь, ты любишь чернику, потому что я её очень люблю. На выбор был ещё с бананами, манго... – Вопрос был иной, – замялась девушка на входе, не понимая стоит ли ей бросаться сломя голову на улицу. – Вы вскрыли дверь? – Зачем же? – осторожно, чтобы не испачкать пальцы в креме, поднял он крышку, являя взору чёрный торт, покрытый свежесрезанными чёрными пионами. – Я знаю код от дверного замка. Твой день рождения. Верно? У Ёнгука плохая память на числа, но эту дату он способен удержать в уме. – С каких пор вы знаете цифры? – опешила Айли. – Давненько, – пожал Бэкхён плечами. – Да ты садись, садись. Не стой на пороге. Замешкавшись, девушка опустила на пол рюкзак, после чего собиралась уже присесть, пока неожиданно в чужих глазах не отразился нож сантоку, тот которым обычно Айли разрезала толстые куски свинины, но никак не праздничные торты. В руках незнакомца кухонная принадлежность смотрелась опасно. Айли догадывалась, что преступник владел им не хуже, чем она, только вот вряд ли обучения его, как и её, проходили на кухне и вряд ли мастерство их можно было сравнивать на одной чаше весов. – Слышала когда-нибудь о дыхательной практике? – О чём? – отступила девушка на шаг назад. – Прана — энергия сознания или жизненная энергия. В Китае её принято называть энергией Ци, текущей вдоль меридианов и коллатералей, где располагаются акупунктурные точки. Для современного человека основы её можно выучить, занимаясь йогой. Эта практика основана на методах работы с тонкими энергиями тела и разума. Существует пять основных видов праны в теле: апана — область брюшная и тазовая, прана — область груди, самана — область желудка, удана — горло и область головы, и вьян — всё тело. – И? – всё ещё не понимала Айли, к чему ведёт молодой человек. – Я хочу сказать: сядь, блять, сделай глубокий вдох и выдох, пропусти через себя поток зажатой энергии и, вероятно, после этого тебе должно полегчать, а если не полегчает, придётся жить с этим ебучим страхом до того момента, пока я не съебусь в закат. Опешив, девушка опустилась на пол, подгибая под себя ноги. Со стороны было похоже на то, что зажатую энергию выпустить не получилось. Напротив — она начала душить девушку изнутри. В одночасье Айли стала бледная, как кусок тофу. Задержав дыхание на время, она напрочь забыла, как вообще следует правильно дышать. Пальцы всё ещё подрагивали. Прийти в себя помогла неожиданная трель телефона. Подпрыгнув от неожиданности, девушка покосилась в сторону рюкзака. Резкий поворот головы в сторону — и она уже чувствует кончик ножа, впивающийся в её подбородок. Алая капля крови заскользила по холодной стали. – Ты знаешь, что нужно делать? – хрипло поинтересовался Бэкхён, встречаясь с растерянными глазами. – Не отвечать? – сглотнула она, бросая взгляд на шрам на чужом лице. Ресницы опустили, а потом взмыли вверх — остриё впилось в подбородок сильнее. Айли почувствовала, что ему не нравится, что она рассматривает его настолько пристально. Бэкхён не знал и не мог знать, что ни разу за всё время, проведённое с девушкой, она не подумала о том, что он уродлив внешне, как делали это практически все. Айли была воспитана строго. В семье с моральными принципами, где главной ценностью была любовь, а не ненависть к окружающим. Единственные мысли, которые преследовали её по пятам была только лишь о том, откуда у преступника его страшное увечье, а не о том насколько оно безобразное. – Напротив, – нахмурил он лицо, так, что морщинистая складка пролегла на лбу, – если это Ёнгук, то он вряд ли от тебя отстанет после первого звонка, а после сто первого — велика вероятность, что он прискачет сюда. – Так я могу ответить? – Можешь, только не проболтайся, кто у тебя в гостях, – хмыкнул Бэкхён, убирая с женского подбородка нож и применяя его по назначению. Взмах стали — и становится ясна задумка кондитеров: красные коржи, пропитанные чёрным кремом. Не марая тарелок, мужчина отправил в рот кусочек торта прямо с ножа. Достав телефон, Айли выдохнула. Звонила Юджин, а это значило, что на вызов действительно можно было не отвечать: в отличие от брата подруга не станет волноваться по поводу того, что она пропустила от неё звонок. – Почему не отвечаешь? – отправил Бэкхён ещё один кусочек в рот. – Подруга, позже перезвоню, – убавила Айли звук на телефоне. – Та красотка, что похожа на модель глянцевого журнала, которая непонятно за какие такие заслуги досталось скучному демону Ким Воншику? Или та бессовестная воришка с горячими формами и грудью ого-го какого размера. – Воришка? – переспросила хозяйка дома. – Наглая, – дополнил её Бэкхён, поднося ко рту девушки нож с кусочком торта. – Не понимаю, – нахмурилась Айли. – А чего тут понимать? В один день умыкнула у меня целых пятнадцать лет дружбы. Тебе бы такое понравилось? А? – Всё равно не понимаю, – покачала Айли головой. – Вот и я не понимаю, как можно меня променять на какой-то там секс, – закинул он к себе в рот ещё один кусочек торта, после чего пододвинул коробку ближе к девушке. – Попробуй, ничего так. – Спасибо, я не голодна, – бросила девушка взгляд на блестящее лезвие. Перед глазами снова бал. Мишура, шампанское и задорный смех гостей. Минутная стрелка переваливает за полночь. Кровь, битое стекло и истошные женские крики. – Это вы убили Джебома? – пугается Айли своего же вопроса, вздрагивая и пряча глаза под чёлкой. Выставив руки за спину, Бэкхёну откинулся назад. Пауза затянулась. В комнате стало душно. Айли почувствовала, что голова её закружилась. Стены резко начали плавится, и даже обои отходить словно кожа рептилии. Мужская нога подрагивает в воздухе, так словно он качает на ногах чертей. Преступник скалится, приоткрывает ряд белоснежный зубов — и ей чудится, что ещё немножко и он яростно вонзится ей в шею, перегрызая горло. От Бён Бэкхёна веет опасностью и скрытой угрозой. Он похож на затаившегося в кустах хищника, размеры которого вряд ли могут кого-то напугать, но скорости и быстрой реакции может позавидовать каждый. – Ты не первая, кто мне предъявляет подобное обвинение, – ухмыльнулся молодой человек. – Вероятно, по твоей же логике, я должен был убить и всех тех, кто был до него. – Это было не утверждение, – сглотнула девушка, – это был вопрос. – Глупые у тебя вопросы. Впрочем, такие же глупые, как и ты, Бан Айли. – Значит это не вы, – перевела она взгляд на усеянную кольцами руку, которая не переставая отбивала на полу беззвучную мелодию. Длинные пальцы то поднимались, то опускались на невидимые клавиши. В один момент в ней зарождается мысль, что, вероятно, преступник умеет играть на фортепьяно. Только что это за композиция звучит в её ушах? Весёлая кадриль или всё-таки похоронный марш. – Тогда, быть может, вам известно кто это? – Быть может, известно, – расплылся Бэкхён задорно в губах, после чего Айли тут же ощутила резкую смену настроения. Плечи мужчины расслабились, слегка оседая вниз, – а быть может — не известно. – Как вы думаете, зачем он это делает? – набралась решительности девушка, чтобы задать ещё один вопрос. – Почему спрашиваешь именно меня? Почему не задала этот вопрос брату? – сощурился собеседник, резко поддаваясь вперёд. В мгновение Айли ощутила сладкий запах мужского парфюма, похожий на смесь ягод и имбиря, как освежающий чай в летнюю пору, но сейчас за окном зима, отчего ей кажется, что аромат выбран совсем не по сезону. – Вы преступник и... – Считаешь, что от этого мне проще понять другого преступника? – Зачем люди убивают других людей? – обеспокоенно устремила девушка взгляд на длинные пальцы, тянущиеся к её запястью. – Может быть, чтобы ощутить себя всемогущими? Хотя, кто знает, я никогда и никого не убивал. Я всегда придерживался мнения о том, что от трупа нет никакой пользы, – подушечки пальцев замерли на артерии, про себя отсчитывая девичий пульс. – Боишься меня? Кажется, даже не касаясь, я вижу как вздуваются твои вены. – Вам польстит, если я скажу, что вы самый страшный человек, которого я встречала в своей жизни? – сглотнула Айли тяжело, не смея одёрнуть руку. Мужские пальцы не приносили ей дискомфорта. Они были тёплыми и мягкими, ухоженными и невообразимо красивыми, но при этом доверия в ней не вызывали. – Меня это очень порадует, – усмехнулся он, дотрагиваясь до своего бледного шрама, – люблю приставку «самый», даже в контексте самого страшного она звучит хорошо. – Я не имела ввиду... – опомнилась девушка, но ей так и не дали договорить. – И всё-таки попробуй, – насадив на кончик ножа кусочек торта, Бэкхён поднёс его к женским губам. Боясь резкого движения, девушка приоткрыла рот, забирая кусочек. Торт оказался сладкий. Приторно-сладкий. Только вот сей факт не менял того, что Айли в данную минуту было горько и чересчур остро. Айли кажется, что Бён Бэкхён — это юккеджан, в который переборщили специй. Ни для кого не секрет, что есть острый суп людям с проблемами желудка противопоказано, но при этом есть ей его приходится. Кто-то нарочно впихивает в неё ложку за ложкой. Слишком много паприки и перца. У девушки уже щиплет глаза от слёз. Бён Бэкхёна слишком много даже на один квадратный метр её комнаты. – Мама в детстве говорила мне, что нельзя есть с ножа, – произнёс он грустно, выводя Айли из транса. – Опасно? – Примета говорят плохая: злым якобы будешь, – отбросил он сатоку на стол, поднимаясь на ноги. Уверенно прошагав до кровати, молодой человек расставил руки в стороны, после чего с наслаждением откинулся на чистые простыни. Кровать, приняв форму тела, прогнулась под весом преступника. – Веришь в приметы? – Верю, – прохрипела Айли с долей робкого возмущения в голосе, который был явно недоволен тем, что незнакомец завалился на её постель в сапогах. – По тебе видно, – вдохнул он полной грудью цветочный аромат чистого белья, – видно, что пережитки прошлого дают тебе веру в светлое будущее. Не качай ногой, если не хочешь стать бедным. Не ешь морепродукты перед экзаменом, если хочешь получить наивысший балл. Если увидел катафалк, то это к неудаче, но если за день тебе на глаза их попалось целых три, то к большому везению. Не пиши имя человека красной пастой, если не хочешь чтобы он отправился на тот свет. И моё самое любимое: если любишь халяву и всякие бесплатные купончики, то в скором времени можешь облысеть. Корея такая чудная, не правда ли? – Суеверия — дело привычки. Возможно это странно, но для многих примета — это способ запрограммировать себя на удачу. – Ерунда, – щёлкнул преступник пальцами, – это всего лишь твоя глупая установка, самоутешение, когда тебе что-то неподвластно. Проще смириться, чем исправить. Примета — это самообман. В греческом языке это слово означает пустоту. Ты никогда не задумывалась над тем, что люди слишком много предают значения тому, чего на самом деле нет? – скрестив ноги, Бэкхён удобнее устроился спиной на подушке. – Спорим, что ты из тех людей, которые придумывают себе разные ритуалы. – Ритуалы? – переспросила Айли. – Допустим, если я сейчас подойду к остановке, а там меня будет ждать нужный мне автобус, то день сложится удачно. Или же если у лестницы окажется чётное количество ступенек, то экзамен я сдам на отлично? Бывало с тобой такое? – Вероятно, – склонила девушка голову к плечу. – Что и требовалось доказать: у тебя повышенный уровень тревожности, поэтому твой разум в попытке справиться с волнением, запускает защитную реакцию. В подсознание ты придумываешь себе маленькие ритуалы, выполнение которых позволяет переключиться с одного объекта на другой. Это твой способ справиться со стрессом. – Тревога и стресс — это естественная реакция организма на неизвестное... – попыталась оправдаться девушка, но её резко оборвали: – Но не тогда, когда подобные реакции становятся постоянными спутниками твоей жизни, Айли. Нельзя бояться всего, что тебя окружает, – качнул он головой, отбрасывая на глаза пепельную чёлку. – Паранойя — болезнь израненной души. Нарушение ясного мышления и постоянные тревоги приводят к обсессии, которая выражается через страх, которым невозможно управлять. Для того чтобы уничтожить беспокойство, ты совершаешь вынужденные ритуалы, которые нужны тебе только для того, чтобы будто бы перестать бояться. Уверен в том, что ты должна была хоть раз в своей жизни встречать ярких представителей обсессивно-компульсивного расстройства. Ну, знаешь, эти больных шизиков, боящихся микробов, у которых от этого дома всё блестит и сияет. – Кажется, – сжала Айли неловко пальцами край юбки, вспоминая о брате Боми, – если маниакальную страсть к чистоте можно считать отклонением. – Если не начнёшь бороться с навязчивыми мыслями, то сама скоро рискуешь стать невротиком, – сцепил он руки на груди в молитвенном жесте. – Из ваших уст это звучит странно, – взгляд бродил по всему, что попадалась под руку, но так ни разу и не встретились с заинтересованными глазами преступника. – Вы здесь — и даёте мне эти странные советы. – Эй, в твоих словах нет и капли благодарности! – возмутился Бэкхён. – Вообще-то я плачу своему психиатру тысячу долларов в час, а ты отказываешься от бесплатных советов. – Значит вы сами подобным страдаете? – уголок губ Айли хотел подпрыгнуть вверх, но она вовремя себя остановила. – Разговор сейчас не обо мне, – цокнул он языком, закатив глаза. – Скажи, Гук бил тебя в детстве? – Чего? – округлились глаза, руки затеребили ткань юбки. – Может приставал? Запретные чувства? Подглядывал в душе? – перебором постучал он по губам. – Вы с ума сошли! – не выдержав воскликнула Айли, всё ещё не понимая, что за допрос происходит на её кровати и что незнакомцу нужно от неё. – Пытаюсь понять, чего ты такая шуганная, – развёл он руки в стороны. – В твою сторону чихнуть страшно, дрожишь словно осиновый лист. Глаза недовольно прожгли напряжённую фигуру. Он чувствовал девичий страх в согнувшейся спине, в бледных губах и капельки пота застывшей на виске. Бан Айли боялась его всем своим естеством, как не боялся его никто и никогда в жизни. В минуты собственной скуки за этим ему было забавно наблюдать и он уже начинал заигрываться. Бесстрашие Ёнгука и трусость Айли были противоположными чувствами, но в силе своей не уступали друг другу. Две стороны одной медали. Первым он восхищался, а второе зло презирал. Девочка бесила его одним только своим видом. Он до сих пор не понимал насколько у такого решительного человека как Ёнгук в семье могла родиться такая бесхребетная особа, не способная постоять за себя. Стоило ей только появиться на пороге комнаты, как его руки уже чесались сомкнуться на тонкой шее и избавить этот мир от ошибки природы. – Боже мой, да отвяжись ты от своей юбки и посмотри мне в глаза! Как же я ненавижу тряпок. Твоя забитость что, причина каких-то комплексов? Вроде не кривая, не косая. На лицо смазливая до одури. Тебе самой не осточертело это? – Осточертело что? – впервые встретилась девушка с глазами собеседника, остро режущими её подобно бритве. – Жить в страхе, не иметь право выбора и голоса, – перекатился Бэкхён со спины на бок, подперев рукой щёку. – Хочешь прожить свою жизнь в системе? – Системе? – Боже, ты ещё и умственно отсталая. Зачем каждый раз переспрашивать? – фыркнул он недовольно. – Тут Нострадамусом не надо быть, чтобы понять, как ты закончишь свою убогую жизнь. Упущенная юность и самые высокие баллы за выпускные экзамены, самый лучший университет и востребованная специальность, которая нужна не тебе, а государству на рынке труда. Никаких отношений до свадьбы, а потом какой-нибудь случайно подвернувшийся офисный клерк. Дай бог не пьющий и не поднимающий руку. Предупреждаю сразу: он вряд ли оценит, что ты все эти годы берегла себя для него. Не исключено что он, в принципе, из-за твоей серости будет гулять на стороне. Да, он женится на тебе. Но с какой целью? Потому что ему так удобно, Айли. Ты вроде бы кроткая, покладистая. Сколько против шерсти не гладь, всё равно не укусишь. Бельишко грязное постираешь, жрать вкусно сваришь, с детьми посидишь, когда он свалит с друзьями в бар. С тобой просто. Никаких заморочек. Понимаешь? – Вам всё так это видится? – А тебе разве нет? Блять, да у тебя даже в шкафу своя система, – указал он пальцем в сторону комода, – в верхнем ящике нижнее бельё разложено по цветам и по типу ткани. – Вы трогали мои вещи? – покраснели кончики девичьих ушей. – Что вы вообще забыли в моём комоде? – Искал бунтарку. Подумал, чем чёрт не шутит? Вдруг там у тебя есть анальная пробка со стразинкой, – печально вздохнул преступник. – Впрочем, нашёл я только маленькую закомплексованную девочку, не собирающуюся ничего менять с своей жизни. – А какое вам дело до моей жизни? – насупилась Айли, закрывая ладонями покрасневшие щёки. – Никакого, – усмехнулся молодой человек. В коридоре послышалось шуршание. Оба собеседника напряглись. Молодой человек поставил ноги на пол. – Айли, ты уже дома? – раздался из коридора радостный голос Боми и срежет её молнии на пуховике. – Мы столько всего накупили. Ёнгук ещё не в курсе, что лифт сломался. Как узнает, сразу проклинать меня начнёт. Я сказала, что ничего не могу нести. Запястье болит. Не, ну серьёзно, кто из нас мужик, тот пусть и тащит. – Выйдешь к подруге? – шёпотом поинтересовался Бэкхён. – Разрешаете? – сглотнула девушка. – Вот так ты и проживёшь всю свою жизнь, нуждаясь в чьём-то разрешении, – подбросил он ножик в воздухе, поймав его за режущую часть. Поднявшись с места, Айли принялась искать в голосе подруги своё спасение. Однако с большой долей вероятности в нём можно было найти и свою погибель. Она не представляла, что может выкинуть Бэкхён в ту или иную минуту. Пожалуй, она бы даже не удивилась, если бы в скором времени всё вокруг окрасилось бы в алый. – Чего так долго идёшь? – поинтересовалась Боми, всё ещё мучаясь с замком, который зажевал ткань. – Задремала просто. – Сон тебе что ли сбила? – Состояние такое, что в спячку хочется впасть. Апатия мучает. – Тогда тебе срочно нужно поднимать настроение. – Вряд ли его можно поднять. – Тогда создадим, – подмигнула ей Боми. – А где Ёнгук? – бросила девушка обеспокоенный взгляд в сторону своей комнаты. Сложно было забыть, что человек, сидящий на её кровати, когда-то грозился содрать шкуру с её брата, как с Немейского льва. – На парковке расстались. Сейчас уже должен по лестнице начать взбираться. У него там в руках четыре до верху забитых пакета, – зло из стороны в сторону принялась девушка дёргать замок. – Дай помогу, а то ты так змейку выдернешь, – дотронулась Айли дрожащими руками до пуховика Боми. – Ужас, там такая холодрыга сегодня. Дёрнул же меня чёрт идти гулять. Одно радует: мы купили много вкусностей. Сделаем самгёпсаль? – На ночь глядя? – удивилась Айли. – А тебе жалко что ли? – обиженно поджала Боми губы. – Опять же будешь завтра жаловаться, что опухла и отекла, – мягко улыбнулась подруга, снова озираясь за спину. – Чувствую, что в течение ближайших семи месяцев я не перестану на это сетовать, – нахмурилась девушка, замечая трясущиеся руки подруги. – Ты чего дрожишь? Лишнего что ли хапнула? – Тебе показалось, – покончив с замком, спрятала Айли руки за спину. – Ага, – подмигнула ей девушка, – небось с одногруппниками после работы в баре зависала. А я-то думала, чего ты так долго. – Я не была ни в каком баре, я задержалась в кафе у Джексона, – отрицательно мотнула подруга головой. – Так вы пили с Джексоном? – Нет, ты неправильно... – Да, ладно, – толкнула Боми её в плечо, – не скажу я Гуку ничего. – Ты как всегда не то подумала... – Как думаешь, в чём измеряется женская дружба? – И в чём же? – улыбнулась Айли, под задорным настроением подруги на мгновение забывая о незваном госте в своей комнате. – Конечно же в количестве сохранённый секретов! – рассмеялась Боми. – Так что будет у нас на ужин самгёпсаль? – Ладно, уговорила... Как понимаю, Ёнгук на этот раз тоже в деле. Ты и его поди подбила? – Он ворчал, что ты по ночам не разрешаешь им с Айри есть ничего тяжелого. – Есть такое, но сегодня я готова сделать исключение. – Отлично, – радостно хлопнула Боми в ладоши, после чего перевела взгляд на резко распахнувшуюся дверь комнаты Айли, которая начала ходить ходуном из стороны в сторону. – Сквозняк? Забыла закрыть окно? – удивилась подруга. – Вероятно... – бросилась Айли в свою комнату, где недавнее присутствие Бён Бэкхёна выдавал лишь оставленный торт и смятая простынь. Белоснежная органза на окнах покрылась разбушевавшимися волнами, которые то резко подлетали к потолку, то снова падали на пол. Окна действительно было открыто настежь, впуская морозный декабрьский воздух.Снег валит точно из прорвы. Щедро присыпает крышу полицейского участка. Хочется на улицу. Сделать глоток свежего воздуха, а потом упасть в первый попавшийся сугроб, чтобы охладить пылающие щёки. С разукрашенного морозом окна он переводит взгляд на свои руки. Из носа капает густая кровь. Падает прямо на ладони и лениво растекается по пальцам. Голова кружится. Ему чудится, что до потери создания остаётся не так много времени. На его взгляд, провалиться в беспамятство — сейчас лучшее решение. Его лихорадит. Вместо простой скамейки он видит лавочку церковного хора, вместо сигаретного дыма — душистый ладан, вместо полицейских — послушниц в святой обители, вместо протёкшего потолка — соборный купол с ликом Господа Бога, тянущего к нему свои руки. Хочется плакать. Ладони накрывают лицо — и на время он начинает захлёбывается своей же кровью, липкой и совсем омерзительной на вкус. А потом он точно впадает в беспамятство раз видит, что кто-то, объятый ореолом света, робко протягивает ему свой белоснежный платок, с вышитым в уголочке голубем. Он долго сопротивляется видению — не иначе как сам дьявол пришёл по его душу в обличие херувима. Хочется плакать, и он давит в себе эти слёзы, продолжая захлёбываться кровью. Чьи-то руки мягко касаются его пальцев, пачкаются следом. Ткань платка с жадностью пропитывается алым цветом, а следом и манжет её блузки. Никакой брезгливости отвращения, только тёплые руки, пахнущие персиковым кремом. Она паникует больше, чем он. Оглядывается по сторонами и успокаивается только тогда, когда её с улыбкой окликает какой-то молоденький сержант, которому в последствие он испачкает всё сиденье машины, пока тот, несмотря на на протест начальника, довезёт его в больницу. Он так и не успевает сказать ей спасибо, однако это и не нужно сейчас, когда поблагодарить он её ещё успеет, не догадываясь, что порой перед решениями судьбы даже он бывает бессилен.