Икебана чувств

Кто же знал, что эта странная, но забавная жизнь, — если она не обременена сверхурочными и сменами с Сатклиффом, который вынуждает меня быть унизительным манекеном для его урнинговых развлечений, — заведёт меня в самые тёмные дебри Лондона. Именно здесь, рассеивая мглу и вонь рыбьей требухи, летают соблазнительные папильоны в лице приветливых куртизанок. Ничего не имею против данного способа выживания. Откровенно говоря, с их помощью джентльмены тоже продлевают беззаботную жизнь. Поэтому я взирал на них с дружелюбием, отвечая той же кокетливой улыбкой, потому что женщины, какими бы они не были, даруют длительную эйфорию своим сказочным видом. Правда, для меня они всё же музейные экспонаты — созерцать можно, даже до опоздания, сопровождённого старческим ворчанием Департамента, а предаваться тактильному контакту нельзя. Земные искушения уже не являются искушениями для бессмертного. Скорее, это всего лишь азартная игра, чтобы развеять скуку вечности. Но среди этого изящного столпотворения выделилась ты. Столь же румянная, словно наливчатый айдаред, как твои сестрицы по несчастью, ты отличалась от них разумным взглядом, в котором не было тумана похоти и смога отчаяния. Страдания в твоей судьбе — вполне естественная вещь, но ты не зацикливалась на них, принимала всё, как должное, будто ища свои неповторимые плюсы. Как если бы омнибус уехал, но остался симпатичный форейтор вроде меня, который готов составить тебе компанию в эту одинокую ночь. Ты внимательно разглядывала людей, точно гофмалер, пытаясь запечатлеть в памяти их черты, настроение, походку, глас. Было видно, что, несмотря на скоротечное увядание, — о котором, конечно же, знают только я и мой журнал, — ты не существовала в бренной среде, а жила, дышала и интересовалась. — Чего же ждёт такая красавица? — не удержавшись, вальяжно привлекаю твоё внимание, обнажая нить белоснежных зубов. Уверен, тебе не каждый раз попадается такой благолепный и молодой парень, способный поднять настроение одной ослепительной улыбкой. Возможно, со стороны мой ненавязчивый флирт с проституткой выглядит имморально. Но что нам, мёртвым и опустевшим? Определённо не нам беспокоиться о дхарме. На нас уже не падает столп осуждений и прочих людских законов, которые грозятся отправить в ад неверных. Сейчас самое время, чтобы насладиться тем, что было закрыто от живых, напуганных библейскими тирадами. Нам неведом страх и открыты все дороги, особенно те, которые вымощены грехами. Пожалуй, один из немногих плюсов смерти, которая всё-таки умудряется ограничивать полноценное веселье. Но я был бы не Рональдом, если бы не попытался незаметно от начальства переиграть её правила. — Вас, молодой нарядный господин, — не растерявшись, выдаёшь заученную фразу. Молодец, опытная. И очаровательно-кошачьими глазками, которые не прячут пытливый ум, умело стреляешь, вызывая у меня мужской интерес. И, кажется, не только его. — Вы будто не из нашего мира пришли. — Настолько хорош собой? — я демонстративно приглаживаю двухцветную шевелюру, ответно поражая тебя похлопыванием ресниц. — Что ж, не без этого, — согласно кивнула ты, и уже тогда я заметил, что, несмотря на игривый тон, ты стала серьёзнее и рассудительнее. — Но Вы носите странные вещи. Или современность так далеко зашла? И всё же, сколько бы клиентов у меня не было, я никогда не замечала на них подобную роскошь. И мой взгляд, лишившись озорства, тоже стал осмысленным. Сколько бы за вечер я ни оставался наедине с зачарованными дамами, никто из них не замечал, что на мне надето. Мне уже были привычны вещи, посланные Департаментом, не вписывающиеся в наш век, но остальные продолжали игнорировать их. Ты перфорировала моё прежнее представление о девицах. А точнее — о себе. В девушках мне важно милое личико, а вот умная голова не всегда к лицу. Да и зачем вам это, если достаточно призывно надуть бархатные губки и залиться искренним смехом, от которого мужская броня даст огромную брешь? Но впервые в жизни ты заставила меня усомниться в этой посредственной философии. Пожалуй, на красивую девушку, умеющую подмечать тонкие детали этой сложной плеромы, было особенно приятно смотреть. Этот аттракцион захватывал дух. С него не хотелось выходить. Я был готов продлить негу, выраженную в возможности слушать тебя и смотреть в твои глубокие глаза, где не была чарующая пустота. — А ты не глупышка, — и даже мой тон перестал хранить игривость селадона. Своим любопытством, которого лишены многие живые люди, раньше времени познавшие вкус старости и сепийного восприятия мира, ты пробудила жизнь и во мне. — Давай будем считать, что я действительно прибыл из другого мира, и я могу вытащить из него множество таких штучек, как фокусник. О, видела бы ты свои глазки сейчас: активные взмахи ресниц могли бы обеспечить тебе полёт до крушения озонового слоя. Но ты будто резко отдёрнула себя, вернув здравый смысл на место инфантильного поведения. Расправила плечи, отошла и серьёзно насупила брови, заставив меня пошире улыбнуться и стать более чувствительным к девиантным постукиваниям сердца. — Вы же понимаете, что я уже не ребёнок, чтобы так наивно вестись на Ваши сладкие речи? — теперь уже, склонив голову, ты смотрела на меня, как на дурочка. Если честно, это даже не оскорбило меня, а позабавило. — Я всего лишь проститутка, а значит, для Вас нет смысла развлекать меня. У такого нарядного человека должны быть более важные дела. Простите, но я тоже не трачу время впустую. Время слишком скоротечно, чтобы быть лишним в нашей жизни. — Хех, ты права, за всё нужно платить, — я не заметил, как азартно вынул кошелёк у захмелевшего клиента разговорчивой путаны, и вручил удивлённой тебе компенсацию. Смена твоих мимик — отдельный вид искусства. Было бы здорово, если бы его мог познать только я, как истинный гурман. — Теперь ты не сможешь отделаться от меня. На моё очаровательное подмигивание ты отреагировала всё-таки настороженно. Эй, мне даже обидно, ведь это обычно беспроигрышный вариант. — Что Вы хотите получить от меня? — осторожно спросила ты. — От тебя — ничего. Ты не сможешь дать мне что-то, от чего я приду в восторг, — я произнёс это с вызывающей небрежностью, чтобы посмотреть, как ты вспыхнула от чисто женской обиды. Но тут же гладил углы, не без удовольствия наблюдая, как румянный лик превращается в эссенцию спокойствия. — Но я смогу кое-что показать тебе, и твои эмоции станут мне достойным подарком. — У Вас есть час, — поколебавшись, ответила ты, добавив: — Но мы будем находиться неподалёку, чтобы на критичный случай я смогла позвать своего господина. Ему будет невыгодно, если что-нибудь случится с востребованной работницей. Я учтиво запрятал смешок, потому что всем известно, что о проститутках никто не печётся. Они забыты самим Богом, но не жнецами. Ты красива и душиста, как мирабилис, что распускается в густых сумерках, средь рыбьих трущоб и хлама, без страха и сожаления. Но даже твоя цена не столь высока для твоего хозяина, которому проще найти более блеклую замену — подвыпившие жетмунты всё равно не заметят разницу. Я уже забыл, что такое алкоголь. Но мне кажется, что даже в состоянии полной дезориентации тебя, ожившую куколку с любопытными глазками, будет трудно забыть или спутать с теми, кто слился с серостью жизни, обшарпанными домами и табачными дымом, который стал куполом этой части Лондона. Я рассказал тебе о вещах своего мира: поведал о чугунном утюге, составных частях компьютера, мясорубке и показал свои наручные часы. На самом деле таких побрякушек было много, но я так привык жить в мире, где над нами не властно время, что уже подзабыл, что ещё у нас имеется. Но, к счастью, особенно ты заинтересовалась часами — визуализация привлекает больше пытливый ум. Мы не заметили, как прошёл час за беседами ни о чём. Ты тогда наивно, — хоть и строго твердила, что ты не такая, — спросила: «Вы и правда ничего не возьмёте у меня?». Я усмехнулся и кивнул; ты ничего не сможешь дать мне, кроме спектра своих забавных эмоций, но я не пожалел о потраченном времени, ведь надо как-то развевать скуку. — Вот чёрт, я уже опаздываю! — воскликнул я, внезапно вспомнив о самом главном. Вот так женщины и влияют на нас — кружат головы настолько, что забываем про чёртовы сверхурочные. — Вы и правда из другого мира, — задумчиво пробормотала ты. Твои глаза тогда были покрыты млечным туманом, поэтому я не смог понять, догадалась ты или просто прокомментировала к слову. Но мне пришлось исчезнуть. Я успел заметить в твоём взоре застывший вопрос с надеждой: «А мы встретимся ещё?». Ты не посмела задать его, потому что тебе запрещено надеяться в этой порочной паутине. Конечно же увидимся, милая, ведь я должен забрать твою жизнь. На этом моменте, перескакивая крыши под одинокой и ледяной луной, я почти горестно усмехнулся; будет жаль терять такой экспонат. Я приходил к тебе каждую неделю, впадая в какую-то гибернацию. Время загустевалось в неподвижном янтаре, когда мы начинали разговаривать. Слышать в Департаменте «Диспетчер Нокс! Какого чёрта Вы снова взяли с собой неположенные на работу вещи?!» стало уже привычкой. Я знал, что это всё временно, поэтому рисковал. Если эти мелочи из другого мира позволят тебе насладиться последними днями, то почему бы и нет? Чувствую, что мне должны заплатить за то, что я ещё и подрабатываю кем-то вроде альтруиста. Хотя, признаться честно, это уже больше походило на хобби, греющее сердце. — Видела когда-нибудь такие? — я показал тебе селенитовые туфли на каблуке, на носу которых был приклеен тканевый бант. Ты помотала макушкой. — Это свадебные. Взял у девчонок посмотреть. Спасибо моему обаянию. Я не упускал момента шутливо похвалить себя, пока ты вертела в руках новую обувь, пристально разглядывая её. Затем ты отложила их и грустно вздохнула. — Жаль, что мне такие никогда не надеть. Теперь я впервые увидел тебя сломленной. Ты говорила, что стала проституткой по велению отца. Мечтательно бормотала, что, когда освободишься из этих оков, научишься писать и читать. А когда я брал тебя на руки, чтобы посадить на крышу, ты восторженно, как ребёнок, плясала на черепицах, повторяя, откуда я прибыл. Я умалчивал, а ты принимала мою конфиденциальность, продолжая искренне наслаждаться временем. И сейчас, видя тебя такой апатичной, я снова возжелал вернуть тебе тот настрой. Это стало острой необходимостью, которой я не мог сопротивляться. — Но ты всё равно можешь потанцевать в них. Со мной. Я галантной протянул руку. Ты неверяще, но отзывчиво потянулась в ответ, приняв ангажирование, неумело ступая на этих каблуках. Мы вальсировали на той же крыше, где ты в одиночестве обнимала наблюдающую луну, а теперь затмила её сияние в моей компании. Но всё же она эффектно подчёркивала аристократичную белизны обуви, делая тебя невесомой, сказочной, как настоящую невесту, за спиной которой нет груза грехов и препон. А потом ты крепко-крепко прижалась ко мне, впилась в меня мёртвой хваткой, и горячо прошептала в грудь, обжигая её через ткань: — Впервые мне хочется отдаться кому-то. Я растерялся, как мальчишка, и, кажется, впервые ощутил на ланитах инферальное жжение, а на груди — твои не менее палящие слёзы. Мне хотелось отступить, лишить себя этой ответственности, но руки не отпускали твой стройный стан. — Я не хочу пользоваться тобой, как другие мужчины, — нежно промолвил я, успокаивая и собственный накал нервов. — Вы и не воспользуетесь. Всё будет по-другому. Я хочу этого. Только… не целуйте меня, — упало гранитным камнем с припухших от горючей влаги уст. — Хоть я и очень жажду этого. Я колебался ещё какое-то время, а затем поддался чувствам под твоим настойчивым порывом. Мы уединились в заброшенном доме, где ты изводила меня своими умениями. Но дело было не только в опыте. Ты вкладывала душу в каждое пьянящее касание, в каждый страстный поцелуй, оставленный на мышцах и рельефах, в каждое движение навстречу друг другу. Я не целовал тебя, но мы оба хотели этого. Я чувствовал это электрическое напряжение каждый раз, когда наши лица соприкасались, когда сталкивались лбы, покрытые испариной пота, когда соединялись наши дыхания, когда ты впивалась ногтями в мою спину. Чертовски странное чувство. И, даже будучи обмякшими от усталости, я всё ещё пытался упорядочить ворох мыслей. — И всё же… кто Вы такой? — не успев отдышаться, спросила ты. — Я тот, кто будет рядом с тобой, когда тебе станет особенно холодно, — а ведь, по сути, я сказал тебе правду, прошептав её на ухо, оставив на мочке короткий поцелуй. Эта странная ночь почему-то требовала от меня откровений. И неважно, как правильно ты поймёшь их. — Значит, Вы согреете меня? — Не сомневайся во мне. После этого ты уснула. А я, ведомый ещё более необъяснимым порывом, оставил в твоей раскрытой длани свои любимые часы. Ты так часто спрашивала о них, так часто смотрела, что я не мог удержаться. Рефлекс или сон, но ты сжала их. После этого я исчез в скоплении хмары. А на следующий вечер уже нашёл тебя мёртвой, и ты всё ещё так же любовно сжимала их в тощей, беленькой руке. Внутри образовался какой-то аридный климат, от которого было трудно дышать. Но я воинственно собрал плёнку твоей жизни, заметив в ней много своих изображений. По правде говоря, там был только я. Хах, всё-таки влюбилась, глупышка. Да, перед Рони трудно устоять. Но ведь ты даже не знаешь моё имя. А я не знаю твоё. И что-то всё равно заставляет меня опуститься на землю, где я, уже не ограниченный твоими запретами, оставляя на твоих сухих губах отпечаток своих. Заставляет подняться, вдохнуть, выдохнуть и… остаться. Сегодня я не думаю о сверхурочных из-за опоздания. Даже мёртвая ты продолжаешь делать мои обычные дни странными. И я запомню тебя за это.