Огненный Феникс

Я буду преодолевать расстояние на твоих глазах В световые года от тебя меж звёзд. Сверхновая, мы взорвёмся, когда столкнёмся, И проснёмся в свете выстроившихся в ряд звёзд. Я найду тебя. (Telescope — STARSET).       Шёлк её кожи, розовые лепестки, нежные касания… Мы лежим в тени старой сакуры, лёгкий весенний ветер осыпает нас её лепестками, а мои пальцы проходятся по шее Агаты, по её ключицам, между грудей, спускаясь к нежному животу. Мои руки такие грубые, по сравнению с её бархатной кожей: эти шрамы, эти мозоли… В Америке, когда я работал в автосервисе, эти руки было невозможно отмыть от мазута. Чернота, въевшаяся в кожу, никакие средства не помогали. А какие могут быть у меня руки? Белым воротничком я никогда не был, да и работа детективом — это не только сидение в кабинете за бумагами, но и лазанье по самым помойным местам, это постоянные тренировки. Помощник детектива в отделе убийств — грязная работа во всех смыслах. Я видел руки Александра. Я такие руки видел часто во время работы в полиции, такие изнеженные руки у самых богатых, у тех, кто не видел физического труда.       Агата перехватывает мою ладонь и тянет к своим губам. Такие нежные губы, и она снова осыпает поцелями мою ладонь. От этих лёгких прикосновений по моему телу разливается такая тягучая нежность… До Агаты мне никто никогда не целовал руки. Я крепче прижимаю девушку к себе и целую её в макушку. Как же я люблю её… А она задумчиво смотрит на ветви сакуры, сквозь которые пробиваются лучи солнца. — Сэм, я хочу навестить дорогих мне людей. — Дорогих людей? О ком ты, мой ангел? — Моих родителей. — Но они же… — Да, погибли много лет назад. Я хочу навестить их на кладбище и принести им частичку этой красоты. Ты съездишь со мной? — Конечно, тенши. Я с тобой.       Я подаю одежду Агате, когда она пытается одеться, повернувшись ко мне спиной, я, не сдержавшись, припадаю губами к её плечу. Она поворачивается ко мне, улыбаясь. — Сэм, если ты меня снова соблазнишь, то мы никуда не уедем. — Ладно. Мне очень сложно с тобой сдерживаться, но я хотя бы попытаюсь. — Мне тоже, Сэм, с тобой сложно сдерживаться, — отвечает Агата с нежной улыбкой.       Она одевается, встаёт и тянется к ветвям. — Сэм, у тебя есть нож? — Да, — я достаю из кармана джинсов свой швейцарский нож и подаю девушке.       Она тянется к ветвям сакуры, её прекрасное личико становится виноватым. — Прости меня, деревце, но мне придётся срезать несколько твоих ветвей. Я хочу поделиться твоей красотой с важными для меня людьми.       Она срезает три ветви, усыпанные прекрасными цветами, и протягивает мне нож. Мы собираемся и идём из леса в сторону дома и машины. Когда мы приезжаем на кладбище, то Агата поворачивается ко мне и говорит с робкой улыбкой: — Хорошо, что панкейки ещё остались. — Почему? Ты проголодалась? — Нет, Сэм. Поделюсь ими с белками. Посмотрим, оценят ли они твою стряпню, — смеётся она, — Но я уверена, что оценят.       Мы идём по ковру зелёной травы мимо надгробий. Солнце ярко светит, над нами летают птицы, а здесь так тихо и спокойно… Я помню похороны Роберта. Лондон, всё наше отделение в парадной форме, мы отдавали честь, выстрелы в воздух, проливной дождь и заплаканное лицо Камиллы. После этого я не смог заставить себя навестить Камиллу и Мелани, потому что винил себя в гибели Роберта. Потому что не мог видеть семью, в один миг лишившуюся любимого мужа и отца. Ком подкатывает к горлу, а я сжимаю челюсть и резко выдыхаю.       Мы с Агатой останавливаемся у могилы Аннет. Она с невыразимой горечью смотрит на совсем свежую могилу, у которой мы были буквально неделю назад. Сколько всего произошло уже после похорон: нападение Чарльза, страшный пожар в особняке, в котором я мог потерять свою Агату… Она наклоняется к надгробию, оставляя у него ветвь сакуры. — Тётушка, я люблю тебя. Но я ничего о тебе не знала… Сколько ещё тайн ты прятала от меня?       Девушка смотрит ещё долго на надгробие тётушки, где её изображение на чёрном мраморе. Не такое, какой я её увидел, когда приехал на очередное расследование. Здесь она живая, гордая, со взглядом хозяйки своей жизни. Сколько в моей жизни было трупов? Не знаю, я не считал, да и если бы попробовал посчитать, то давно сбился бы со счёта. Но я видел её мёртвой с черепно-мозговой травмой и остекленевшими глазами. Обычное дело, очередной труп. Так было только до тех пор, пока я не увидел Агату в гостиной в окровавленной сорочке. Один взгляд, брошенный на неё: отчаявшуюся, до ужаса потрясённую, навсегда изменил мою жизнь. Навсегда. И сразу я почувствовал то, чего не должен был никогда чувствовать к родственнице убитой. Желание обнять её и высушить её слёзы.       Затем Агата ведёт меня от могилы Аннет Сильвер-Харрис в другую часть кладбища. Там, под старой ивой два надгробия совсем рядом с именами Ирмы и Коналла Харрис. Я смотрю на эти счастливые и красивые лица. Они не улыбаются, но по одним глазам видно, что они были очень счастливы. Девушка оставляет у каждого надгробия во ветке сакуры. — Мои родители… Вот ты и познакомился с ними, Сэм. Я сирота, у меня были тётя и дядя. Тёти нет, а дядя — убийца. Данте и Элиза уехали. Все меня покидают… — А я сам сделал себя сиротой, отказавшись от своей семьи. Отец, мама, брат и сестра. Я сам всех покидаю ради своей свободы, — вырываются у меня слова, которые я не хотел бы говорить, — Но они не хотели, чтобы я был уличным гонщиком. Непокорный сын, позор для семьи. А потом не хотели, чтобы я был полицейским. Всё ещё непокорный сын и непрестижная работа. Надеялись, что после того, как я наломал дров в Америке, вернусь домой, как побитый щенок, и позволю им распоряжаться своей жизнью. Но этого не случилось. Если было бы так, как они хотят, то я никогда не оказался бы в Англии и не встретил бы тебя, Агата. — А дяде с комиссаром удалось бы посадить меня за убийство тёти. Эффект бабочки. Сэм, — Агата смотрит на меня своими грустными зелёными глазами, — Помнишь наш вечер в грозу у камина? — Конечно, Агата. — Помнишь своё обещание? — О том, что я буду всегда с тобой? Как я могу этого не помнить? — Я освобождаю тебя от него.       У меня всё внутри обрывается, когда слышу эти слова. Неужели Агата решила отвергнуть меня? Неужели это конец? Как такое возможно? После всего, что было, после всех слов… — Почему? — лишь могу я спросить безжизненным голосом. — Потому что я тогда была на эмоциях. После похорон, после прекрасного дня с тобой у реки. Я не должна была вынуждать тебя давать мне обещания. Я не имею никаких прав на это. Я не имею права привязывать тебя к себе. — Не говори так, тенши, — отвечаю я, резко выдыхая и крепко прижимая к себе Агату, целую её в висок и шепчу ей на ушко, — Ты имела на это полное право. Ты единственный человек в моей жизни, который имеет на это полное право. И я не знаю, что будет завтра, но даже если жизнь разбросает нас по разным планетам, я всегда найду дорогу к тебе. Я всегда буду стремиться к тебе, тенши. — Просто укутай меня в своих объятьях. И не отпускай. Только рядом с тобой, Сэм, я почувствовала себя живой. — Никогда не отпущу.       Агата виновато смотрит на меня, а я успокаивающе улыбаюсь ей и целую в лоб. — Расскажи мне о своих родителях. Что ты о них помнишь? Какими они были? — Я их помню очень смутно… Я помню только их любовь, это ощущение счастья, но их лица совсем размытые в моих детских воспоминаниях. И ничего конкретного, словно мой мозг стёр их после травмы из-за их гибели. А ещё моя тётя ненавидела моего папу. — Почему? — Потому что она считала, что он не был парой для моей мамы. Небогатый, не её статуса. Неровня ей. А мама вышла замуж не по расчёту, а по любви, в отличие от тёти. И он был тогда за рулём, когда они погибли. Тётя считала, что мой папа испортил маме жизнь, и что она погибла по его вине. Но я помню, как сильно они любили друг друга, хотя почти ничего конкретного и не могу вспомнить. Тётя часто упрекала меня, когда настаивала на моём замужестве и когда пыталась меня свести с очередным человеком из своего круга. Она говорила, что мои родители ничего мне не оставили. И что если бы не она, то росла бы я в приюте, а не училась бы в элитной частной школе и в Стэнфорде.       Я задумываюсь над рассказом Агаты. Я бы точно не понравился её тёте. Не её круга, неровня её любимой воспитаннице. Ничего не знаю об этикете в высшем обществе, о балах и танцах. Человек, которого мотало по свету немало, который никогда не стремился к накоплению капиталов. Парень с улицы, уличный гонщик и полицейский. И как только жизнь свела меня с Агатой? И как только я мог влюбиться в неё? Настолько, чтобы ради этой любви поставить на кон всё, что было мне дорого. Мы с разных планет. Мы совершенно разные. Но мы вместе.       К надгробиям подбегают две чёрные белочки и смотрят на нас своими маленькими блестящими глазками. Мы с Агатой садимся на скамью под ивой, а она достаёт из корзинки пару панкейков. — Мы с тётей постоянно кормили белочек, когда навещали здесь моих родителей. Так что давай, Сэм, угостим их твоей стряпней. Они здесь совсем ручные. Хочешь покормить их с рук? Или ты их боишься? — спрашивает девушка, игриво сверкая глазами. — Я боюсь? Ну да, куда там убийцам! Меня ведь может пара белок напугать, — усмехаюсь я, — Давай сюда панкейк.       Как только я беру в руки блинчик, тут же на скамью запрыгивает белка, выхватывает его у меня и убегает в сторону от нас, деловито поедая его. Я лишь открываю рот от неожиданности, а Агата звонко смеётся. Этот прекрасный смех, как чистейший родник в лесу, его так непривычно слышать среди гнетущей тишины кладбища. Но он есть — этот смех Агаты. И момент счастья в таком несчастливом месте. Словно история про нас с ней: найти друг друга среди беспросветного горя и бесконечных бед, найти счастье и утешение друг в друге, когда она всего лишь должна была быть для меня работой. Но стала лучиком света для меня, пробившимся сквозь непроглядный мрак и осветившим мне дорогу. Она стала исцелением для моей проклятой души.       Агата берёт панкейк, а к ней на руки пробирается юркая белка. Она ест блинчик, а девушка осторожно гладит её по крошечной головке, по спинке. Пышный беличий хвост мельтешит, но сам зверёк никуда не убегает с рук Агаты. А я смотрю на это, как на сцену из какой-нибудь сказки. — Агата, ты невероятная. Словно диснеевская принцесса. Я не удивляюсь, если сейчас к тебе ещё и птицы прилетят, и олень из леса прибежит. А ты им что-нибудь споёшь. — Да брось, Сэм! — нежно улыбается девушка, — Просто я же говорила, что здесь совсем ручные белки. Их здесь все любят и кормят, поэтому они никого не боятся. — Кроме меня. — Да разве тебя стоит бояться? — Только настоящим преступникам. — Ты самый милый полицейский, хотя мне их мало приходилось видеть. А общаться — только с парой. — Со мной и с Гудманом. Значит, по сравнению с ним, я милый? — И не только по сравнению с ним. Ты такой добрый, Сэм, ты такой нежный… — А ещё несколько лет назад ни у кого язык бы не повернулся так обо мне сказать, — усмехаюсь я. — Значит, мне очень повезло встретить тебя именно сейчас. Ужас, как это странно звучит. Ведь мы встретились только из-за смерти моей тётушки, — смущается Агата, — Но я очень хочу верить, что если бы тётушка была жива, мы бы всё равно встретились, Сэм. Потому что я уже не могу представить, чтобы тебя не было в моей жизни. — И я не могу представить этого, Агата.       Мы долго смотрим в глаза друг другу, лёгкий ветер разворошил волосы девушки, а я осторожно убираю непослушные пряди с её глаз. В глазах Агаты столько нежности, столько трепета, что я не могу сопротивляться этому притяжению, и зарывшись рукой в её мягких волосах, тяну к себе. Мы останавливаемся буквально в сантиметре друг от друга, когда слышим яростный писк и шум драки. Посмотрев вниз, мы видим двух белок, устроивших схватку из-за одного панкейка. К писку белок добавляется озорной смех Агаты. И я начинаю смеяться. — Белки абсолютно правы, мой ангел. Здесь не лучшее место для французских поцелуев. Когда мы уедем отсюда, у нас будет ещё много поцелуев. И не только.       Я довольно замечаю, как из-за этих слов девушка краснеет и смущённо поправляет свои волосы. Как же я люблю, когда она так смущается… Белки наконец достигают согласия в своём споре, разломив панкейк пополам, и убегают дружно в сторону, поедая по половинке. А мы сидим с девушкой в обнимку под тенью старой ивы. Агата прижимается ко мне, я целую её в макушку, наслаждаясь её теплом, и слышу от неё: — Я плохо помню своих родителей, Сэм. Но я уверена, что ты бы им очень понравился.