Психей

Прекраснейшая из богинь золотого Олимпа, вечно юная улыбколюбивая Афродита пребывала в несвойственном ей отвратительном настроении. Все тело, казалось, звенело от напряжения, а нежные руки и веселое щебетанье прислуживающих в купальне харит лишь усиливали этот непонятный зуд. Она еле терпела, пока они умащивали ее беломраморное тело и одевали в тончайшие златотканые одежды, и, наконец, со вздохом облегчения отпустила их. — Идите, — велела прислужницам богиня, — я сама прической займусь. Афродита присела перед бронзовым отполированным зеркалом и стала расчесывать водопад волос, любуясь переливающимся на солнце золотым великолепием. Но, увы, даже созерцание своей блистательной красоты не помогло ей прийти в хорошее расположение духа. Вот уже больше недели минуло, как она была с мужчиной, а это срок немыслимо долгий для богини любви! И то последним, ее спальню посетившим, был хромоногий супруг — кузнец Гефест, так что этого можно было и не считать. Она закусила губу. Ее любимца — нежного прекрасного златокудрого Адониса — прибрала к своим жадным рукам Персефона, и теперь придется ждать долгих три месяца, прежде чем на земле наступит весна и он снова вернется к ней из подземного царства мрачного Аида... На Ареса она до сих пор сердилась и даже отлучила от своей постели в наказание — о, она прекрасно знала, кто на самом деле был тем вепрем с Идалийской горы, что её доверчивого Адониса заколол! Ей не нужно было ждать ответа на свой вопрос — достаточно было увидеть, как в этих жестких, серых, всегда таких прямых глазах непреклонного убийцы появляется несвойственное им вороватое выражение... В тот день они страшно рассорились, и в конце концов она велела Аресу пойти прочь и никогда, никогда не сметь переступать порога ее спальни!.. Хотя, вот в таком состоянии, как сейчас, Афродита уже, пожалуй, была готова его простить: все-таки не пристало богине любви проводить ночи одной, да и любовником Арес был самым лучшим: самым страстным, самым выносливым, сводящим с ума своей невероятной, недосягаемой даже для других богов мужественностью. Однако, вот незадача: в далекой Азии разразилась война за наследство, и Арес, радостно потрясая оружием и выкрикивая угрозы, поспешил заняться любимым делом. И когда он соизволит вновь показаться на светлом Олимпе — одним мойрам известно. Афродита отбросила в раздражении щетку, откинулась на спинку стула и начала, почти отчаявшись, перебирать в уме бывших любовников. От видений сладостных ночей богиню окутала томная нега, и она стала уже уплывать в блаженстве, как вдруг настойчиво повторяющийся призыв выдернул ее из столь приятных грез. Она решила не обращать внимания, но голос был упорен и на удивление зануден. Блаженное состояние упорхнуло прочь, как бабочка с цветка, и Афродите ничего не оставалось, как протянуть руку за зеркалом и посмотреть, кому же так понадобилась ее помощь. Зеркало отразило один из ее храмов, где перед алтарем из розового гранита на коленях стояла совсем юная светловолосая девушка. Ее лицо некрасиво покраснело и опухло от потока непрекращающихся слез; она протягивала в мольбе руки, била себя кулаком в грудь и что-то говорила. На алтаре клубились дурманящие благовония и лежали многочисленные подношения. «Что же ей от меня понадобилось?» —подумала Афродита, закрыла глаза и перетекла в свое святилище. Воздух едва слышно зазвенел и наполнился нежным благоуханием роз, но девушка продолжала причитать, ничего не заметив: — О Афродита, рожденная в пене бурлящей! О прекраснейшая из богинь! Взываю к тебе, снизойди! Услышь молитву священную несчастной влюбленной! О Афродита, о златая... — Да-да, я все это знаю, — немного раздраженно прошелестели лепестки роз на алтаре. — Что хочешь ты от меня, смертная? Отчего зовешь так настойчиво? Девушка, вздрогнув, в первый момент осеклась и застыла, однако быстро пришла в себя и затараторила: — Справедливости прошу, о лучезарная! Брат мой старший, Психей, сводит с ума честных благонравных мужей. Красуется перед ними, раздразнивает, заманивает в свои сети. Заставляет превозносить на все лады свою красоту! Говорит, что... о, я даже боюсь это произнести... но в своем безрассудстве смеет считать он себя равным тебе, о прекраснейшая из всех живших и живущих! — она, казалось, сама испугалась своих слов и бухнулась головой об пол. Нахмурилась богиня: неслыханное оскорбление нанес ей этот Психей. Если правду говорит девушка, то страшное наказание ждет его. — Положи руки на алтарь, — прозвучало откуда-то сверху. Девушка повиновалась. Заглянула богиня ей в сердце и прочла в нем горькую обиду и жгучую ревность. Увидела заброшенную, нелюбимую невесту, жених которой открыто предпочел ей брата. Увидела Афродита и черную зависть к красоте этого Психея — да, нельзя не признать, смертный был довольно красив. Услышала, словно наяву, крамольные речи жениха этой несчастной, а также многих других мужей, восхваляющих на все лады прелести смертного. Сам мальчишка, насколько она могла судить, в таком поклонении замешан не был и даже наоборот, всячески увещевал воздыхателей и просил не смеяться над ним и не сравнивать его смертную внешность с совершенством красоты богов золотого Олимпа... Но все же Афродите стало жаль девушку. Фыркнув про себя: «Ох уж эти мужчины, что боги, что смертные!», она решила, что проучить мальчишку все равно не помешает: — Твоя просьба услышана, смертная! Я позабочусь обо всем, можешь ступать к себе.

***

Вернувшись в сияющие золотые чертоги, Афродита призвала сына своего, Эрота легкокрылого, и залюбовалась, глядя на прекрасное, почти зеркальное свое отражение — вот единственный мужчина, который никогда не принесет ей огорчений! — Эрот, дитя мое! — протянула Афродита. — Тяжко оскорбил твою мать смертный Психей. Он посмел сравнивать свою презренную внешность с моей. Это, конечно же, полная чушь, — тут она бросила быстрый взгляд в зеркало, чтобы убедиться, что, да, конечно же, чушь, — но так просто оставить это нельзя. Накажи его в назидание прочим. Внуши ему безответную любовь к самому презренному, самому отвратительному из всех живущих на земле и возвращайся назад. Весело рассмеявшись, Эрот легко поцеловал в губы сомлевшую от ласки любимчика мать, закинул на плечо колчан, полный золоченых стрел с голубиным и совиным опереньем — одни внушающие любовь, а другие ее убивающие — и, предчувствуя забаву, устремился вниз на землю.