17. В дымах, в огнях мой город, скрытый мглою
Главный клерк банка «Гринготтс», сощурив и без того небольшие глазки, внимательно считывал показатели профилирующей арки. Вошедший являлся преподавателем Школы чародейства и волшебства «Хогвартс», двадцатишестилетним магом по имени Квиринус Квиррелл. Полный доступ в ячейку за номером 998 в новом районе хранилищ банка, ограниченный — в ячейку 714 (что прелюбопытно, когда знаешь и ее полноправного владельца) в старом районе. Профессор Квиррелл был красивым голубоглазым молодым человеком с тонким аристократичным носом и смугловатой кожей. Носил он костюм, сшитый по восточной моде, и фиолетовая ткань — атлас и парча — укутывала его с головы до пят, оставляя незакрытыми лишь лицо и кисти рук. Смотрелся он экзотично и, несмотря на мрачный цвет одежды, по-карнавальному нарядно. Для завершения образа не хватало лишь венецианской маски. Предъявив ключ от своего сейфа, учитель Хогвартса проследовал за Крюкохватом к тележке. Управляющий думал о нем еще ровно пару минут, провожая взглядом: пытался угадать, кем же он доводится хозяину ячейки 714. Затем куча дел и идущие один за другим клиенты отвлекли гоблина от посторонних мыслей, и Квиррелл был окончательно позабыт. Тем временем сам преподаватель ЗОТИ, досадуя на неэффективность выпитого перед поездкой средства от укачивания, мчался с помощником управляющего по суровым подземельям банка. Вскоре тележка сбавила скорость и совсем остановилась возле двери сейфа номер 998. Крюкохват остался дежурить снаружи, а Квиррелл отпер замок и вошел внутрь. В углу под полупустыми полками послышалась какая-то возня, затем — тонкое попискивание. Убедившись, что дверь притворена достаточно плотно и гоблину снаружи не будет слышно ничего, молодой профессор слегка взмахнул палочкой. Смутные тени прыснули во все стороны от вспышки света, а одна, четкая, похожая на громадного грызуна, скакнула на стенку и там начала распрямляться. Коротконогий человечек неопределенного возраста, в пыльной мантии, сгорбившись, сидел на нижнем стеллаже и неприветливо поглядывал на вошедшего. Его сутулый теневой двойник растянулся рядом по каменной кладке, демонстрируя нелепый курносый профиль со скошенным низким лбом и будто вдавленным, незаметно переходящим в кадык, подбородком. — Явилфя — не запылилфя! — шепеляво проворчал он. Вывернутый, как рыльце, и слегка приплюснутый нос человечка подергивался, оставляя впечатление, что он беспрестанно что-то вынюхивает. — Ефе бы пара недель — и не видать тебе камня Ди, как фвоих уфей под этим полотенфем! — Можно подумать, я предоставлен сам себе! — огрызнулся Квиррелл, прислоняясь бедром к этажерке напротив собеседника. — Приехал сразу, как появилась возможность. — Меня это не колыфет. Уфловия договора вообфе-то нужно выполнять, а у меня жратва уже на ифходе. Думал, фто я провел грязную работу — и хоть фдохни теперь? Питер фделал фвое дело, Питер может уходить, так, фто ли? Дудки! — Ну, ну. Не кипятись, — профессор избрал примиряющую тактику: крыса была еще нужна, да и будь оно иначе, жестко сформулированный и скрепленный кровью договор не позволил бы легко и без последствий избавиться от неугодного исполнителя. — Я обновлю твои запасы еще на четыре месяца. Никто тебя никуда не гонит, живи себе спокойно. Ни у одной министерской сволочи даже мысли не возникнет, что ты еще коптишь небо. Человечек фыркнул, порылся грязными пальцами в холщовом мешочке, который протянул ему хозяин сейфа, сунул кусок вяленого мяса в рот со странными, мелкими, по-акульи вогнутыми внутрь зубами и заявил: — Когда это произойдет, я хофу быть там и вфё увидеть. — Где талисман? — пропустив его фразу мимо ушей, спросил Квиррелл. Причмокивающий от удовольствия Питер, не глядя, протянул ему маленький сверток. Молодой волшебник нетерпеливо распотрошил захватанный грязными руками пергаментный кулек и вытащил из обрывков крупный черный кристалл, отполированный до зеркального состояния, оправленный в светлое золото, на эфирном уровне источающий аромат вековой магии. И эта магия манила, она сулила безмерные возможности. У Квиррелла так и не повернулся язык рассказать своему гостю-пленнику о фиаско, что постигло их с подельниками в начале осени. Блэк, которого они выслеживали с торментометрами черт знает сколько времени, был уже почти в руках, но судьба внесла тогда непредвиденные коррективы, а ко всему прочему вывела самого Квиринуса из строя на несколько месяцев. Узнать бы еще, чего там десяток лет назад не поделили бывшие дружки, если теперь Петтигрю жаждет превентивно избавиться от Сириуса, а тот явно имеет на него какой-то компромат. В Хогвартсе этот гребанный гриффиндорский квартет был притчей во языцех. Мало кто поминал их добрым словом, разве что мазохисты обоих полов с «львиного» факультета, добровольно и с песнями нагибавшиеся перед самоуверенными молодчиками. Но никто не стал бы спорить с тем, что в семидесятых Мародеры славились удивительной сплоченностью. Квиррелл даже сказал бы — редкостной. — Мне еще его «Рукопифь Войнича» там попалафь. Надо? А то за дополнительные коврижки в нашем договоре могу и вторую вылазку фделать. Когда про предыдущую начнут забывать. Молодой профессор покачал головой. Нет, «Рукопись Войнича» при других обстоятельствах, безусловно, никому бы не помешала. Тот же Снейп за некоторые сигнатуры оттуда наверняка заложил бы душу Вельзевулу, выкупил и заложил повторно, и на этом его интересе можно было бы недурно сыграть и поквитаться за всё. Но идти на риск после той журналисткой шумихи, которую Петтигрю обеспечил августовским взломом, слишком неразумно даже во имя мести. Да и обрекать себя на кабалу, подтверждая новые пункты договора с беспринципным крысюком, желания тоже не было. Квиринуса и без того не устраивали проблемы, которые всплыли при попытке исполнения уже принятых обязательств. Время от времени ему казалось, что он продешевил, а этот плюгавый бес изловчился подсунуть ему двусмысленную формулировку в одном из условий, поэтому в случае чего непременно воспользуется незамеченной лазейкой и станет шантажировать. При этой мысли Квиррелл иногда подскакивал среди ночи в ознобе, особенно в тот период, когда его часто лихорадило после тяжелого ранения. Что же это за проклятье такое наложил на него недобитый чернокнижник? По словам старожилов Хогвартса, учился Снейп на одном курсе с четверкой гриффиндорских смутьянов… Да уж, если это так, то год их появления на свет оказался богат урожаем мерзавцев, каких поискать. Взгляд злобных черных глаз декана «змей» мог бы испепелить на месте, не будь Квиррелл с ног до головы обвешан защитными талисманами и руническими табличками, татуирован древнешумерскими и древнеегипетскими оборонительными заклинаниями и постоянно обмазан специальными составами. Рецепты мазей и притираний достались профессору в знак благодарности от придворных знахарей африканского принца, которому он однажды оказал услугу, избавив от докучливого зомби. Снейп буквально читал его мысли, и когда помешал избавиться от мальчишки, увидевшего в кабинете ЗОТИ на квиррелловой голове последствия неудачного внедрения «Лазаруса» — секретной системы, благодаря которой удалось сохранить искалеченную руку, молодой преподаватель окончательно понял, что заполучил в лице зельевара опаснейшего врага. До стычки на кладбище Квиринус недооценивал его, полагая жалким неудачником, вынужденным из-за своего убожества прозябать в школьной лаборатории на должности, уместной для ведьмы, но презренной для карьеры любого уважающего себя колдуна. Вытирать носы отпрыскам высокородных семейств, пресмыкаться перед директором и проверяющими из Минмагии, бесконечно, днем и ночью, дышать той дрянью, которая булькает у него в котлах, получая за всё это в итоге сущие гроши — не будет ли чувствовать себя опозоренным не то что маг, а даже обделенный магией сквиб? Когда жалкий неудачник серией неизвестных заклинаний вывел из строя нескольких сильных магов, тяжело ранил искушенного в боях Квиррелла и вообще лишил жизни оборотня-союзника, а на трибунах во время квиддича даже без палочки долгое время сдерживал направляемый коллегой бладжер, учитель ЗОТИ невольно поджал хвост. С тех пор он усилил бдительность, ел и пил только то, что приносил с собой, и еще для подстраховки проверял пищу на наличие ядов всеми доступными ему методами: на «Лазарус» надейся, а сам не плошай. Встреч со Снейпом без свидетелей он тоже избегал, а тот держался слишком спокойно, чтобы можно было поверить, что под этим спокойствием не кроется никакой каверзы. Словом, не жизнь — сказка. Только сказка верхом на пороховой бочке. И хуже всего то, что нащупать болевые точки слизеринца у Квиррелла тоже не получалось. Но ведь должен Снейп хоть в чем-то дать осечку, проявить слабость! Как у любого человека, у зельевара наверняка имелись свои привязанности, пороки, неучтенные «мертвые зоны» в области познаний, противоречия, эмоции. Когда-то же он расстегивает свой жуткий сюртук, одним видом которого впечатлительного человека можно запытать до смерти. Не спит же он, стоя в «железной деве» или лежа в гробу, хотя по его внешнему виду предположить второе как раз и несложно. — Тебе нужно что-нибудь еще? — пряча черный кристалл Джона Ди под доккали [1] и собираясь уходить, спросил Квиринус. — Ну ефли только фпляшешь тут фто-нибудь, Фанта-Клауф, — ехидно захихикал Петтигрю, снова зарываясь в мешок по самые уши. — Тогда — с Рождеством. — Ага, — донеслось из бездонного мешка. Сочтя беседу оконченной, Квиррелл покинул банковский сейф и только после этого осознал: почти всё то время, которое он потратил на анимага, его не покидало явственное ощущение, что они в тюрьме. Не допусти Мерлин проверить на своей шкуре... Питер Петтигрю по прозвищу Хвост — вот уж кому не страшен Азкабан и кто не задержится в камере более одной минуты, если даже попадется по неосторожности. Эта подлая крыса — а в его подлости сомневаться не приходилось — пролезет всюду. Себя Квиррелл подлым не считал. Всё не слишком чистое, что приходилось ему проворачивать по пути к основной цели, ею же, целью, и оправдывалось. К тому же он ведь старался обходиться малой кровью и причинять как можно меньше вреда людям, ему не мешающим! Кто посмеет его в том упрекнуть, тем более, когда всё завершится и он, победитель, проявит себя в истинном свете, искупая благодеяниями совершённое по необходимости зло?! Вернувшись в Хогвартс, Квиррелл собрался подниматься к себе, но увидел во дворе гурьбу играющих в снежки мальчишек-первокурсников, среди которых различил и Гарри Поттера. Соблазн был велик. Отсюда, из-за толстого ствола старого бука, их всех видно, как на ладони, а его не увидит никто. Он даже приподнял палочку, одно движение — и потом всё можно списать на несчастный случай: мальчишки заигрались, один поскользнулся на льду, ударился виском о каменный выступ фонтана… Однако, после секундного колебания, учитель ЗОТИ передумал. Слишком внимательно смотрел на него ворон, который до этого просто прыгал по крыше беседки неподалеку, выклевывая из-под шапки снега что-то съестное. Ворон, конечно, всего лишь птица, но Квирреллу стало жутковато от его пристального взгляда. Он видел, как разговаривала с ними МакГонагалл — она тоже покосилась в сторону старого бука — и как разгоряченные беготней ребята возвращались в замок через клуатр, где столкнулись с вездесущим чернокнижником. Ну все слетелись, как по заказу! Еще директора не хватает! Квиррелл порадовался, что не успел наколдовать на Поттера никакой гадости. Мальчишке везло сегодня так, словно он перед прогулкой хлебнул пару ложек «Феликс фелицис». Ничего, успеется. Если помехи так упорно не позволяют что-то сделать, значит, Поттер еще для чего-то будет нужен. Квиррелл верил в предначертание.* * *
Идиотский праздник. Снейп не любил всякие торжества вообще, а это — в особенности. Слащавый и лицемерный праздник. А в детстве еще и с привкусом скандала, материнской истерики, его и ее депрессии. Дражайший Тобиас Снейп никогда не пропускал рождественскую возможность накидаться до самых гланд, традиционно полаяться с супругой и, отвесив леща неосторожно подвернувшемуся под руку сынку, пойти «по бабам». Но это лишь в молодости. Со временем алкоголь сделал с маглом свое черное дело, и ходить налево ему стало незачем. Поэтому после сорока пяти папаша сваливал из дома просто для того, чтобы свалить и чтобы продолжить пьянку с такими же алкашами-импотентами, как он сам. Но в эти годы уже и повзрослевший Северус научился смотреть на спектакли своих предков сквозь хорошо отдаляющий театральный бинокль и ничего, что так рвало его душу в детстве, не принимать теперь близко к сердцу. Его даже напрягло бы любое изменение в сценарии под названием «Мерри Кристмас, мистер и миссис Снейп!» Они дебоширят? Ergo, они существуют! С утра лесник приволок в общий залелку, в общей суете там напакостил школьный полтергейст, и директор прислал домовиков за средствами для устранения последствий. — Мастер Снейп, Чаттера отправили за сильными снадобьями! — затараторил эльф, размахивая ушами. — Студенты ждут завтрака, мастер Снейп, голодные, а в зале творится такое — ой-ой! — он ухватился ладонями за свой болтливый кочан, который именовал головой, и начал его крутить так буйно, что зельевару захотелось присоединиться к действу, чтобы помочь парню избавиться от ненужной части тела. — Заткнись, — проявив силу воли, вместо этого сказал Снейп; Чаттер тут же захлопнул рот и уставился на него выпученными от старательности глазами. — Что там произошло? — Мастер Снейп, Пивз где-то раздобыл сероводородные хлопушки… «Где-то!» В очередной раз мысленно отправив в адрес праздника, его устроителей и одной рыжей пары братьев-раздолбаев много добрых и светлых пожеланий, декан Слизерина выдал домовику склянку и саше, а также инструкцию по созданию электрического разряда для того, чтобы добыть необходимую порцию озона. — Но запах до конца не выветрится еще около часа, — предупредил он. — Поэтому выгоняйте стадо на пастбище. Как ни странно, но многие физические законы, давно открытые в мире маглов, оставались для здешних обитателей непостижимыми проявлениями стихий. Северуса это так забавляло, что даже своих знакомых чистокровных волшебников, людей совсем не глупых в целом, но искренне считающих ту же молнию магией мистических сущностей, он не спешил разубеждать. Скорее наоборот — с каменной серьезностью всегда выслушивал их развернутые и обоснованные гипотезы, трактующие такие процессы, и глубокомысленно кивал, когда собеседник ждал от него поддакивания. Подобные беседы нередко спасали его от хандры и особо жестоких приступов пессимизма. Однажды после встречи с Люциусом Малфоем, попрощавшись с последним и сдерживаясь из последних сил, Снейп запер свой кабинет, а затем хохотал, пока не брызнули слезы. Узнай об этом папаша Драко, дуэль была бы неизбежна. Вот поэтому здешним нравам приходилось соответствовать и вместо техники предлагать магию: обычного магловского озонатора домовый эльф чурался бы точно так же, как религиозный магл — летающей метлы, и оба в едином порыве желали бы зельевару гореть на адском костреза крамолу. А еще к празднованию Рождества в Хогвартсе по негласной настоятельной просьбе Дамблдора учителя должны были одеваться представительнее, чем обычно. Разумеется, самого директора, даже по будням расхаживавшего в образе Санты, а с ним — эксцентричной Сибиллы Трелони, прорицательницы, — этот указ не касался. Поэтому в канун праздника Снейпу приходилось вспоминать о единственном своем костюме для особых случаев. К особым относились исключительно редкие, но иногда необходимые визиты в Министерство. Не только зеленовато-черная мантия, но и все остальные детали наряда соответствовали вкусу совсем еще молодого Северуса. Тогда он был фанатом готических времен — отчасти потому, что комбинация тяжелых бархатных со струящимися шелковыми тканями, как носили по той моде, позволяла выгодно замаскировать его худобу, над которой не издевался только ленивый и по поводу которой он втайне комплексовалсам. Нынешнему Снейпу на неизлечимую костлявость и прочие многочисленные изъяны внешности было плевать, но, переодевшись, он не мог не согласиться, что у него юного со вкусом было всё в порядке. В средневековом костюме слизеринских оттенков отсутствовала та экзекуторская строгость повседневного сюртука, которая заставляла зельевара держать осанку и беспрестанно помнить о своей роли. Казалось, что в платье, какое носили, наверное, во времена Ричарда III, можно с одинаковым успехом и ходить, и плясать, и спать, настолько невесомыми и удобными были все его детали — от камизы [2] до расшитого серебряной нитью верхнего плаща-мантии. Однако раздражающее внимание, с которым встречали декана его коллеги и ученики, сводило на нет всё удовольствие от испытанной легкости. Снейп стискивал зубы и велел себе терпеть, пока не кончится этот треклятый день, чтобы опять вернуться к привычным, заношенным до дыр веригам. Когда рождественский пир подходил к концу, Дамблдор сделал зельевару знак и, отделившись с ним от других преподавателей, попросил навестить один из неиспользуемых классов школы и перенести хранимый там артефакт — зеркало — в комнату, охраняемую хагридовой трехголовой псиной. — Теперь ты знаешь, что спешка при общении с этой собакой абсолютно неуместна, Северус, — поглядывая на подчиненного поверх очков и причмокивая лакричной конфетой, с нажимом намекнул старый чародей. Снейп до сих пор не без содрогания вспоминал, как из-за его беспечности в ночь на Самайн эта скотина еще бы немного, и оттяпала ему ногу. Но директор умел формулировать свои просьбы так, чтобы у исполнителя не оставалось ни малейшего сомнения, насколько строги и неотложны приказы, под них замаскированные. Алхимик только кивнул и отправился за помощью к Филчу, очень смутно представляя себе расположение заброшенного класса, не обременяя мозг вопросом, почему Альбусу приспичило сделать это именно сейчас, и меньше всего ожидая увидеть возле зеркала сынка Поттера. Дерзкий мальчишка даже не попытался утаить, что смотрелся в еиналеЖ. — Значит, я хочу быть одновременно ребенком и взрослым? — вырвалось у него, когда профессор сквозь зубы объяснил принцип работы этого магического устройства. Директор наверняка уже поковырялся в зеркале, чтобы приспособить его под свою многоходовку. Тогда Снейп не удержался и легонько коснулся самых свежих воспоминаний первокурсника. Увиденное слегка его обескуражило: Поттер на самом деле проявился в своем желании дважды на одном плане — младенцем и уже почти взрослым парнем. И сами эти желания выглядели так, будто принадлежали разным людям. Как вариант, это был результат усовершенствования зеркала Дамблдором, поскольку Северусу было известно, что еиналеЖ преломляет для смотрящего лишь одну, но зато самую горячую и отчаянную его мечту на данный момент. Со временем или по исполнении предыдущей мечты (хотя охотнее всего эта дрянь выводила на свою поверхность именно несбыточные желания) изображение могло меняться. То, что он подсмотрел на краю сознания мальчишки, выглядело странно. И кое-что профессора смутило в самой картинке. Смутный образ женщины за спиной маленького Поттера он не мог не узнать. Даже если бы она не жестикулировала и не встряхивала так знакомо завитками жестких рыжих волос, весь ее облик сложно было бы перепутать с кем-то еще. А вот Поттер-старший… Мерлиновы панталоны, да этот тупой квиддичный фанат, вся родня которого (и он сам) телосложением походила на плебеев-горшечников [3], не был настолько выше Лили и таким стройным! Скорее всего, у мальчишки в памяти почему-то запечатлелся старший из братьев Блэк, и именно его размытый силуэт стоял рядом с нею в отражении. Всё-таки Сириус стал его крестным и, как видно, нередко навещал их «святое» семейство. А вот второе желание сына Поттера было абсолютно необъяснимым. — Вам виднее, — бросил Снейп в ответ на его вопрос и отправился в чулан — убаюкивать трехголового монстра. Зельевару очень не хотелось бы смотреть в еиналеЖ. Он прекрасно знал по своему прошлому опыту, что ничем хорошим это не обернется. Так оно и получилось. Вернув зеркало в нормальный размер, Снейп не успел сразу же задернуть его занавесом и понял: ничего не изменилось, он хочет того же, что и всегда. В его случае еиналеЖ отражало всё, что угодно — мрачные, освещенные лампадами стены, ступени и перила лестницы, ведущей из круглого зала в обводной коридор, колонны, глубокие ниши со скорбными статуями, пол с осыпавшейся мозаикой потолочного свода… Всё, кроме самого Северуса. Словно его никогда не существовало. Чего он и желал с незапамятных времен. Не существовать никогда. Не рождаться, не жить, не умирать. И хотя профессор тут же возвратил занавес на место, было поздно. Хорошо закопанная под покровы недосягаемости информационная цепочка снова пришла в движение, распуская моток. Воспринимать ее свободно от эмоций и отголосков старых переживаний было невозможно. Это как проклятье: Снейп мог замаскировать воспоминания с помощью окклюменции от кого угодно, кроме себя самого. Одно неосторожное движение срывало всю защиту, как срывает тонкое острие булавки корочку с заживающей раны, и снова хлещет кровь, а рубец обещает стать всё глубже и грубее. Страшнее всего доканывали терзания от вышедшего из-под контроля чувства вины. Стоило лекарю по имени Время осушить поток самообвинений, обязательно возникало нечто, провоцирующее новый всплеск. И Дед, как назло, время от времени заставлял Северуса выполнять поручения, которые так или иначе приводили к еиналеЖ. Лишь глубокой ночью клубок угрызений был снова смотан и утрамбован в дальний чулан. Зельевар надеялся отключиться, но увы: побочные эффекты породили мучительное, «просоночное», как он называл это, состояние. Образ, что недавно появился в чужой мечте, вновь обрел воплощение — в его собственной. Образ явился к Северусу, чтобы до самого рассвета пытать несбыточным. И еще неизвестно, какая из причин была больнее. Понимать, что всё это, настолько четкое и осязательное, неправда — или что его никто не слушает и не слышит, как бы он ни пытался объясниться. Что она так живо обнимает, так страстно целует, изгибается под ним, всхлипывает, стонет и шепчет — или что он знает: это может прекратиться в любое мгновение, потому что она мертва. — Я с тобой. И никогда не умирала, — лепетал призрак ее голосом, а теплое дыхание щекотало висок и ухо. И лисье, рыжее, опасное прикосновение туманило рассудок. — Всё было только в навязанном тебе сне. Не говори мне ничего, пусть сейчас будет так же, как раньше! — Если как раньше, то этого не может быть, потому что раньше этого не было! — цепляясь за обрывки белого флага, выброшенного логикой, отвечал он, но не мог запретить своему телу принимать подачку несбывшегося прошлого, покуда дремлет разум. — Было. Ты просто не можешь открыть глаза. Вы все — по ту сторону еиналеЖ. Чужого еиналеЖ, Сев. Чужого… И скачет по стенам маленькая клыкастая косуля, лунным зайчиком да на границе миров… Измотанный сновидениями и обозленным Грегом, как будто и не спал вообще, Снейп открыл глаза и неподвижно пролежал еще час или полтора, до первых признаков рассвета, бездумно пялясь в потолок и сжимая челюсти от боли в руке и позвоночнике. — Что тебе надо? — тихо, через стиснутые зубы, вопрошал он пустоту. — Ты же сказала, что сделала свой выбор. Ты сказала, что отпустила, и тогда я отпустил тоже. Чего еще в таком случае тебе от меня нужно? Отстань, ты надоела мне до смерти. Я не хочу тебя, не хочу о тебе думать и почти не вспоминаю о тебе. Но ты находишь лазейки, даже мертвая, давно закопанная в землю вместе с этим... подонком, ты находишь лазейки. Ты домогаешься. Зачем? Когда-то ты вытерла об меня ноги. Когда-то я стал тебе не нужен, да и был ли нужен вообще когда-нибудь? Зачем я вдруг понадобился, после того как твоя плоть сгнила под землей, смешавшись с гнилой плотью того, кто выгодно заменил меня, не достойного твоих щедрот? Какого черта?! Какого. Сраного. Черта?! Пустота внимала и ожидаемо отвечала безмолвием. Во всех сказках народов мира опасность несут потусторонние существа обычным людям. Но никто и никогда не задумывался о том, какую угрозу таят обычные люди, попавшие «по ту сторону», для обитателей чуждого им мира. Если однажды проникнут в душу, овладеют сердцем, заденут невидимые струны — не спасут ни заговоры, ни разум. Если отравят своим пьянящим дыханием всё, чем ты дышишь, магия бессильна. Потому что потом они неизбежно заявят: «Но я здесь ни при чем, ты сам виновен! Разве может магл отвечать за слабости чародея? Ты же волшебник, ты должен быть осмотрительнее в своих порывах!» И уйдут — или к себе домой, в свой мир, или с тем, кого сочтут выгодным спутником. Всегда… Утро началось в таком настроении, что даже Грег предпочел не обострять, поскольку трещина в стекле подводного иллюминатора могла бы доставить куда больше проблем, чем в любом обычном окне над поверхностью озера. Спонтанно разлетевшиеся вдребезги дверцы шкафов немного образумили зельевара, напомнив, что пора взять себя в руки. Сбросить ярость неутоленного, но раздразненного желания можно будет в драконьем поединке, который намечается во второй половине дня как раз с его участием — так решила жеребьевка прошлого турнира. И взмахом палочки он терпеливо восстановил ни в чем не повинную мебель. Сомиха принесла праздничный выпуск «Ежедневного пророка», но едва Снейп уселся в кресло с чашкой кофе, чтобы полистать номер, в дверь его кабинета постучались. Понимая, что сейчас может произойти чья-то безвременная и внезапная смерть, он медленно выдохнул, сосчитал до пяти и погрузил эмоции в анабиоз. Только после этого с совершенно непроницаемой маской на лице зельевар поднялся, бросая в дверь открывающее заклинание, что одновременно означало и приглашение входить. Однако прошло несколько секунд, а наглец так и не появился. Исключительно чтобы посмотреть ему в глаза, Северус выглянул в коридор. — Что нужно? На пороге лежал конверт. Простой плотный конверт со следами клюва совы, которая его принесла. Вскрытый конверт, адресованный отнюдь не декану Слизерина. При виде фамилии, надписанной на его внешней стороне, Снейпу снова непреодолимо захотелось кого-нибудь проклясть до седьмого колена. Чертова сова (или кто бы то ни был) правильно почуяла, что оставаться возле письма не стоит. Но что с нею сделали, и главное — кто, если вместо башни Когтеврана она завернула сюда? Просканировав коридор в поисках притаившегося поблизости человека и не выявив никого, Снейп тщательно проверил подброшенное ему послание на наличие всевозможных сюрпризов. Письмо оказалось чистым. Более того: стерильно чистым, поскольку во всех этапах его создания — от писчебумажных материалов до записей отправителя — участвовали только маглы. Отправителя… Что за чушь! По-прежнему не прикасаясь к конверту, зельевар отлевитировал его на круглый стол в кабинете и бросил на свободный от бумаг и книг пятачок. Отправители — Дурсли, родственники этой гордости всей Магической Британии ныне и присно и вовеки веков… Как же надоел сопляк, постоянно путаясь под ногами… Ну что за талант такой — доводить до белого каления своим несуразным присутствием! Теперь о главном: кто додумался подкинуть письмо к двери комнаты декана? То, что подкинули не по ошибке, очевидно. То, зачем — тоже. Чтобы прочли. Чтобы прочел именно декан. Снейп, отстраненно барабаня себя пальцами по локтям, снова взглянул на послание и придвинулся ближе к столу. Читать чужое письмо не хотелось. Не потому, что оно чужое: когда было нужно, Северус легко забывал условности этики — ему приходилось делать вещи похуже. Это не особо сложно для парня, который вырос в рабочем квартале занюханного провинциального городишки среди тех, кто даже не знал смысла слова «щепетильность». Читать не хотелось именно потому, что обхитривший Снейпа почтальон — а тот его обхитрил, сумев удалиться без утраты инкогнито, — добивался, чтобы Снейп ознакомился с содержимым конверта. Письмо чистое. Письмо написано маглами. Одного из этих маглов (вернее, одну) он раньше знавал лично. Следовательно, подвоха не понять, если не прочтешь. То есть, сделать это придется. Мерлин! И зельевар решительно выдернул начинку из упаковки, после чего с удивлением потер перепачканные графитом подушечки пальцев. Он даже не сразу понял, что заставило пульс участиться. Это был запах. Практически не заметный человеческому обонянию аромат, который он узнал бы из миллионов вариаций. Именно потому, что его автором был он сам. И именно потому, что в реальности этот аромат не создавался им никогда, как не было никогда и того, в чем убеждал его призрак ушедшей ночи. А следом Северус увидел старую черно-белую фотографию, спрятанную между сложенным пополам листком бумаги…. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Любимого пса, большого темного бульмастифа, Петунья называла Нуби. От Анубис. Несмотря на суровую внешность и породу, по отношению к людям, особенно детям, Нуби был сама доброта. Зато других кобелей ненавидел пуще отдушки для стирального порошка, ацетона и команды «место». И если от первых двух он зверски чихал, то от последней — непритворно плакал и в огорчении жевал поводок. Плакал, жевал и получал от сердитой хозяйки еще больший нагоняй. Петунья была единственной, кого он считал в семье за вожака и кому подчинялся почти безропотно. Северус увидел его впервые, когда Нуби был еще почти щенком, и взрослели они вместе, и дурачились вместе, и вместе получали выволочку от норовистой Туни, старшей из сестриц Эванс. Рыжая Лили давилась хохотом, наблюдая, как они, построившись перед Петуньей, грустно двигали бровями и обреченно водили за нею одинакового цвета глазами, а строгая блондинка расхаживала вперед и назад, ругая за чрезмерную чумазость всю троицу, вернувшуюся с прогулки. Устряпывались они по самую макушку, но больше всего доставалось «мальчикам»: в отличие от Лили, эта пара никогда бы не осмелилась в таком виде броситься к благоухающей красотке обниматься и целоваться. А Лили осмеливалась. Поэтому от нее Петунья старалась держаться подальше и слишком сильно не распекала. Хорошо запомнился случай уже после второго или третьего курса, во время летних каникул. Северус с Лили болтали во дворе у Эвансов, когда с улицы, взвинченная и разъяренная, ворвалась Петунья. Она почти волокла за собой растерянного и как будто деревянного Нуби, ее светлое платье и правая рука были измазаны в крови. Бульмастиф шел, чуть приседая на задние лапы, точно на эшафот. — Козел! — услышали ее шипение перепуганные подростки и ринулись вслед за ними в дом, не понимая, что происходит. — Дурак, совсем мозги растерял! — продолжала ворчать Туни, швыряя поводок. Пристыженный пес поковылял под стол, сел на задницу и уже оттуда, как из-под спасительного навеса, продолжил наблюдение. В глазах его, полных вины и раскаяния, трепетали совсем не собачьи чувства. Петунья тем временем умолкла, деловито вытащила аптечку и, не отвечая на отчаянные расспросы сестры, а уж тем более не обращая внимания на обескураженную физиономию их общего приятеля, стала промывать рану от укуса на руке. — Сюда подошел! — рявкнула она, делая последний узел на своем бинте. — Сел! Нуби вздохнул и подчинился. Все с той же молчаливой и размеренной суровостью она обработала и его подранное плечо: кровь не была так заметна на его темной шерсти, как на ее модном платьице. В один момент он сипло задышал от боли, но Петунья предупредительно зарычала, и он тут же замолк. — Прибила бы! — она намахнулась, но, конечно, не ударила, а пес для порядка зажмурился и вжал голову в плечи. — Пошел на место! И до вечера лежи. Еще не хватало заражения, козел ты безмозглый! Нуби не посмел спорить. Сейчас спорить с Петуньей не посмел бы ни мистер Эванс, ни мистер Снейп-старший, ни даже мистер Хит [4]. — Представляете, что учудил, — немного выпустив пар и прибрав медикаменты, Петунья наконец повернулась к ребятам. — Сцепился с каким-то волкодавом. У, крокодил! Чего смотришь? Да, козел, это я про тебя! Убрал бесстыжие глаза живо! А он еще и в наморднике, Нуби. Дур-р-рак безмозглый! Порвал бы он тебя, и что?! Смотрит… Ну я тоже умна. Полезла разнимать, дернула заклепку, намордник слетел, эти два козла еще сильнее сцепились. Я, идиотка, снова к ним! С голыми руками. Ну, мой болван в горячке меня и… Вот, — она показала бинт, а Нуби тихонечко заскулил. — Да! Болван! И нечего тут подвывать теперь! И ведь знаю же, что нельзя лезть вот так, когда кобели дерутся, а хватило ума… Да я сама виновата… — и тут же, демонстративно повышая голос и поворачиваясь в соответствующем направлении: — Что не снимает ответственности кое с кого! Ясно?! — Яу-у… — Вот я тебе устрою «яу». Получишь от ветеринара уколов от бешенства в твою глупую задницу, будешь знать, как со всякой швалью цапаться! — Может быть, тебе лучше пойти к доктору? — спросила Лили. — Разве что к психиатру, — буркнула Петунья, ставя чайник на плиту. — Только сумасшедшая могла сделать такую глупость… — Тогда какой-нибудь настой?.. — нерешительно и как будто обращаясь не к ней самой, а куда-то в пространство, предложил Северус. — Для быстрого заживления… — А вам потом нагоняй от этого вашего чванливого Министерства. Обойдусь. — Да нет, ничего не будет. Я из дозволенных ингредиентов: только всем известные травы… Просто сделаю так, как не сделают в аптеке. — Ой, да забудь. Не так уж он меня и куснул, само заживет. Это я больше для острастки. — Острастку ты устроила и нам, — не могла не признать Лили, поглядывая на Северуса. А он на нее. — Вам тоже не помешает. — Милая у меня сестричка. — Должен же кто-то из нас быть милым. Может быть, именно благодаря Петуньиным острасткам Лили и все ее безалаберные друзья-подружки со временем научились азам чистоплотности, понимая, что в обратном случае их вытряхнут из перепачканной одежды, погонят на коллективную помывку, а саму одежду отнесут в прачечную. И сиди потом, загорай на заднем дворе в девчачьих обносках или в полотенце — жди, когда всё высохнет…. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Только почувствовав, что улыбается своим детским воспоминаниям, Снейп спохватился. А потом она взяла и обрезала Лили на фото, как, наверное, выкинула и из своей жизни. Но свидетелем их разлада он уже не был, потому что Лили сделала это с ним еще раньше. Может, в подобных вещах и проявляется основная фамильная черта сестер Эванс — вышвыривать к чертям всех, кто к тебе по-настоящему привязан?.. Она отрезала сестру, но почему-то оставила его: наверное, потому что ему удалось закрыться от объектива и остаться неузнаваемым на кадре, не испортив изображение своей образиной. Северус знал, что крайне нефотогеничен, и поэтому всегда избегал фотографирования и колдосъемки. Красавец Нуби тут еще в полном расцвете сил и с обманчивой угрюмостью взгляда. Что ж поделать, когда под внешностью собаки-бойца с суровыми складками на приплюснутой морде, вислыми брылями и грозно насупленными бровями скрывается истинный пёсо-романтик? Сейчас его наверняка уже нет в живых. Это был, пожалуй, единственный пес на свете, к которому Снейп испытывал симпатию. Зельевар поднес к носу перемазанный графитом листок и слегка взмахнул бумагой, чтобы вдохнуть ускользающий аромат. Сам адресат, скорее всего, или не заметил его, или не обратил внимания. Не знавшие друг друга Петунья и Пандора нередко говорили об одном и том же: запах — это самый безупречный катализатор воспоминаний, а обоняние — самая древняя и самая мощная способность, инстинкт, которому подчиняются и обычные, и разумные животные. Мы можем забыть обо всём на свете, но стоит лишь почуять запах, связанный с каким-то стершимся моментом прошлого — и ты снова в плену этого триггера, и перебираешь каждую деталь былого, и живешь там, как «здесь и сейчас». Четкое, будто случилось только вчера, воспоминание о чихающем бульмастифе без всякого Омута Памяти повлекло взрослого Снейпа в его раннюю-раннюю юность. Каким образом он вспоминает то, чего никогда не было? Ни тех духов, ни тех летних каникул. После роковой ссоры с младшей сестрой Эванс в конце четвертого курса Северус уже никогда не виделся и со старшей. То, чем сейчас повеяло от письма маглы, адресованного племяннику и невесть как очутившегося у него под порогом в Хогвартсе, было лишь плодом его воображения, историей из несбыточного сна, где они с Петуньей никогда не делались врагами и где Лили осталась с ним, а не с... Но как тогда он держит в руках доказательство обратного?!. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
На запись об этом аттаре Северус наткнулся в подшивках старых журналов о жизни Хогвартса, когда в самом начале года остался на отработку в лаборатории у Слагхорна. Он прекрасно знал о вкусах Петуньи, которой будущим летом исполнялось восемнадцать, и сразу же понял: благовония с этим аттаром, что создавались более полутора тысяч лет назад на арабском Востоке, придуманы как будто для нее и поэтому хотя бы одно из них должно стать ее. Лили подхватила эту идею, и они вдвоем принялись искать манускрипт, о котором говорилось в той заметке. Если его упоминали корреспонденты школьной редколлегии, значит, он должен был находиться где-то в библиотеке, а если масло производили в мире маглов, значит, в нем не было магической запрещенки. И они его нашли, и весь следующий год занимались в свободное время воплощением задуманного. На одну только дистилляцию амбери понадобилось четыре месяца, а перевод с арабского названий некоторых ингредиентов Снейп и подавно делал интуитивно, уповая не на лингвистическую сторону своих знаний, в которой откровенно плавал, а на чутье зельевара. Кое в чем оказалась права и Лили, подсказывая в затруднительных моментах свой, женский, вариант рецепта — как сделала бы она на месте того араба-парфюмера. Первым, кто оценил результат, был Нуби. Так разгневанно он не чихал и не фыркал даже от хозяйкиного средства для снятия лака. Первые ноты духов и в самом деле способны были сбить с ног даже того, кто напрочь лишен обоняния, и уходило это ощущение в течение одной минуты — столько, сколько требовалось человеку и собаке, чтобы прийти в себя от шока. Бульмастиф прекратил чихать, разбрасывая слюни по всей Эвансовой столовой и стараясь куда-нибудь улизнуть от хозяйки, которая капнула себе эту гадость на сгиб локтя. Сама Петунья, хлопая глазами и держа в отведенной далеко вправо руке хрустальный флакон с маслом, всё еще недоуменно смотрела на сестру, их общего приятеля и родителей, которые собрались все вместе поздравить ее с совершеннолетием. — Ч-что это? — спросила девушка, боясь еще раз поднести руку к носу и едва скрывая отвращение. Лили и Северус переглянулись, он дернул бровями: «Ну, и кто из нас проспорил?» Снейп нисколько не сомневался, что прямолинейная Туни сходу выдаст именно этот вопрос. В течение второй минуты аромат внезапно изменился. Пес выглянул из-за двери. Глаза миссис Эванс заиграли и заблестели. Мистер Эванс даже привстал со стула. — Ч-то это?! — снова опешив, повторила виновница торжества, но уже совсем с другой интонацией. А запах продолжал преображаться, его интенсивность меркла, незримые бутоны продолжали распускаться. Это была магия без капли магии. Петунья прикрыла глаза и вдохнула аттар, подхваченный ее кровотоком, разогретый теплом тела и обернувший ее невесомым шлейфом еще не рожденных на этой планете легенд иных сфер. — Мне никогда и нигде такие не попадались… Где вы их купили? — Да уж не в «Гарродсе», наверное! — насмешливо огрызнулась Лили. — Нас туда не пустят…[5] Потом случилось то, о чем Северус с Лили не могли бы и поспорить: расчувствовавшаяся Туни — это зрелище не для слабонервных, вообразить ее инициатором объятий и поцелуев было бы под силу только спятившему писателю-фантасту с очень странным чувством юмора. И, несмотря на это, Петунья бросилась к ним именно с объятиями и поцелуями. Лили приняла ее охотно, а Северус, которому некуда было отступить, только неловко дернулся, обороняясь, но следом решил, что ради приличия надо как-то ответить. В итоге получилось так, что вместо щек они ткнулись друг другу губами в губы и даже слегка стукнулись передними зубами. Обоим тут же захотелось плеваться, они шарахнулись в разные стороны. Эванс-младшая звонко рассмеялась, Эванс-средняя стала пунцовой, а Эванс-старшая замяла конфуз, перехватив Петунью на себя. Снейп был очень рад, что не видел в тот момент собственного лица. — Как ты угадал? — спросила Туни однажды, когда прошло уже немало времени с того дня. Лили рассказывала, что сестра так дорожит их подарком, что пользуется духами лишь в особые даты. — Это не я, это Лили, я только помогал ей. — Не ври. Северус умолк. Петунья искоса взглянула на его губы, раздраженно дернулась и ушла.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Если мир сошел с ума, если его сон вдруг оказался правдой, неужели ей удалось сохранить масло больше пятнадцати лет? Снейп поверил бы, будь в основе духов хоть капля магии — некоторые древнеегипетские средства для умащиваний сохранялись тысячи лет благодаря этому, запечатанные в подземных камерах без доступа к веществу кислорода и света. Но здесь-то ими с Лили всё было сделано по-честному! Так может, это не мир рехнулся, а один алхимик-полукровка, придумавший себе мираж и сам в него уверовавший? Может, и нет там на самом деле никакого запаха, а он ему просто мерещится после жуткой ночи? Может, ему самому пора к психиатрам в св. Мунго как любителю выдавать желаемое за действительное с такой убедительностью, что он уже не способен отличить первое от второго? Снейп несколько раз перечитал сокрытые строчки странной истории. Кого имела в виду Туни? Миссис Эванс? Да, их родители — что в его воображаемой биографии, что (насколько ему было известно) в реальности — умерли еще до трагедии, случившейся с Поттерами. Одни вопросы — ответов он не находил. Для этого нужно вызвать на откровенность нынешнюю миссис Дурсль, чем, видимо, он и займется при первой же возможности. А пока есть смысл поговорить с Поттером и узнать, для чего ему понадобилось подсовывать это письмо самому ненавистному преподавателю школы. Не мог же мальчишка догадаться об истинных взаимоотношениях «профессора Снейпа» с двумя его родственницами. Или тетка по ошибке глотнула где-то веритасерума и как на духу исповедалась племяннику о бурной юности? Проконтролировав отъезд своих студентов — почти все слизеринцы обычно разъезжались на рождественские каникулы по домам, — зельевар взглянул на часы. До турнира оставалось не так уж много времени, и его можно было потратить с умом. Например, на выяснение некоторых деталей жизни Поттера-младшего в теткином доме. Для этого декан отправил домовика в башню Когтеврана, однако тот вернулся с объяснениями, что студента Гарри нет сейчас на месте: отправился проводить своего друга. Что ж, тогда можно прогуляться по морозцу и поболтать с ним на свежем воздухе, подумал Снейп. Хм… поболтать… С Поттером… Это уже из разряда ненаучной фантастики… Он не ожидал, что эта встреча с мальчишкой спровоцирует в нем третий за сегодня виток воспоминаний. Поттера, троих оболтусов со Слизерина, а также одного растяпу с Гриффиндора профессор обнаружил дерущимися за пуффендуйской башней. Колеблясь, вмешиваться или дать своим ребятам проучить лопухов, чтобы жизнь медом не казалась, он задержался на площадке за перголой, в этот сезон всегда напоминавшей скелет дракона. Да, размягчились нынче нравы учеников Хогвартса, даже в его серпентарии уже не тот градус злобности! Есть, конечно, и его в том вина, что греха таить: став деканом, он при внешнем соблюдении спартанских традиций все же старался снизить травматизм, неизбежный в среде неуправляемых и пылких чародеев-малолеток. Тот же список правил безопасности, от пунктов которого кривилась мадам Хуч и которому аплодировали стоя дамы в Попечительском совете школы, были исподволь протолкнуты им под локоть зазевавшегося Дамблдора. Просто Снейп очень хорошо помнил собственные школьные годы и безразличие преподавательского состава к увечьям подростков… …и собственное «боевое крещение» во втором семестре первого курса. Проучили его тогда жестко и на всю оставшуюся жизнь. Свои же. «Змейки»… Он-то после поступления в долгожданную школу всё еще витал в облаках и предпочитал не обращать внимания на мелкие тычки, прилетавшие от сокурсников. По сравнению с некоторыми тычками от папаши это были просто детские забавы. Двенадцатилетний Северус тогда не знал, что однокашники только прощупывали почву, а когда понимали, что он держится, с каждым разом усложняли задачу. В конце концов они одним рывком подняли планку так, что выше некуда.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Это произошло во время завтрака. С ним никто не разговаривал с вечера накануне, да и до этого уже неделю иначе как «эй, ты, полукровка неумытый!» не обращался. Допив свой тыквенный сок и ставя стакан на место, Северус заметил, как под донышко нырнула чья-то записка-смеркут (о настоящем смеркуте он тогда не знал ничего). В ней было всего несколько слов: «У тебя четверть часа, придурок. Пока танцуешь — живешь». Едва прочитанное, послание рассыпалось бумажной пылью. Пяти секунд хватило на осмысление. Затем болезненный укол под ложечкой убедил его, что это не розыгрыш. Боль нарастала и вскоре напоминала уже кинжальный удар в бок. В пищеводе все горело, сжимаясь чередой спазмов. Северус вскочил. Все чувства разом обострились, и он стремглав бросился в школьную лабораторию, ничего не разбирая на пути, только сгибаясь пополам во время особенно жестоких приступов. Неведомый подсказчик оказал ему великую услугу. Если бы Снейп тогда прилег от боли хоть на минуту, он бы уже не поднялся. Яд, которым его ухитрились напоить, был сложносочиненным, убойным, но не столь коварным, чтобы распознать его только тогда, когда уже совсем поздно. Хотя не будь той записки, неопытный школяр все равно провалил бы свой первый и последний экзамен. Северус уже и сам не помнил, что намешал себе в качестве противоядия, ориентируясь по изменяющемуся состоянию, но нить, за которую он ухватился почти сразу, оказалась путеводной. Ему приходилось видеть, как по собачьему наитию исцелялся Нуби, срывая зубами неведомые травки; похожим образом поступал в те страшные минуты и он сам. Снейп так и не узнал впоследствии, что это была за отрава, но очень сильно подозревал шутки из арсенала небезызвестной итальянской семейки с испанской фамилией. Какой только психопат-маг додумался раскрыть подобные секреты алчным маглам — вот вопрос на миллион галлеонов. Работал яд очень интересно: некий абразив (возможно, растертый в пыль хрусталь, уж вряд ли на неумытого полукровку стали бы переводить алмаз) ранил поверхность слизистой, и одного этого было достаточно, чтобы обычный человек умирал потом много дней, долго и мучительно страдая в агонии. Но доброжелатель Снейпа на том не остановился. После того, как раненые органы начинали кровоточить, высвобождался второй уровень отравы — удивительным образом сохраненный от распада нейротоксин (Северус по сей день подозревал, что это был яд арахнида уровня черной вдовы). Интенсивность предыдущих болей показалась ему всего лишь ветерком в аду. Паучий яд, проникая в нервную систему, свернул тело и мозг Круциатусом. Мгновенно вымокший от пота, с колотящимся сердцем, пылая от жара, шатаясь и дрожа, первокурсник искал антидот. Когда наткнулся на нужное вещество из запасов Слагхорна и применил, высвободился третий уровень — яд растительного происхождения, по действию напоминавший сок вороньего глаза. Остальное Северус помнил плохо. Когда пик опасности миновал и вызванный сапонином частичный паралич отступил, мальчик, ковыляя, добрался до лазарета. Там он наврал, будто сам, желая отличиться перед своим деканом, во время опыта перепутал реактивы. И потерял сознание. Два дня в коме, еще четыре — под капельницей в школьной реанимации: везти его в Мунго уже не было смысла, здесь смогла управиться и Помфри. Еще полгода — на попытки заново научиться есть и пить, пока волшебством и добрым словом ему восстанавливали сожженные органы. Система полностью так и не восстановилась, что совсем не добавило упитанности и без того хлипкому телу мальчишки. Однако Северус уперся и стоял на своем: в отравлении виноват он сам и больше никто. Наказывать его не стали, директор счел, что студент и так наказал себя сполна, зато впоследствии его случай всегда ставили примером первокурсникам, когда объясняли, к чему может привести халатность на Зельях. Это было последнее испытание в доме Слизерина. Больше к Снейпу с проверками на прочность не лезли, чьим-то негласным велением он был принят в ряды «избранных», а староста Люциус Малфой еще раз, как после Распределяющей Шляпы, по выходе из лазарета лично пожал ему руку и похвалил за умение держать язык за зубами. Однако язык за зубами Северус держал не из боязни, не из желания выслужиться и уж тем более не из благородства. Во-первых, после того, что ему уже устроили, даже остатки страха, если он и был прежде, приказали долго жить. В большей мере Снейпу не хотелось признавать поражение, а именно таковым и засчитали бы однокурсники любую его попытку найти справедливость с посторонней помощью. Во-вторых, он надеялся найти обидчика по-тихому и самостоятельно — и уж тогда отыграться на полную катушку, от щедрот слизеринской души. Северус небезосновательно подозревал, что сам яд и идея накормить им новичка могли принадлежать Фаустине Роули с седьмого курса, но неопровержимых доказательств у него не было. А в следующем году заносчивая сучка-Фаустина, лучшая подруга Беллатрикс Блэк, благополучно выпустилась и исчезла с горизонта — возможно, вышла замуж и уехала из страны. Этот факт он не уточнял. Разбираться же в таких вещах предметно, тем более, когда пострадавший уходил в глухую несознанку и запирался, в Хогвартсе было не принято, качать права за сына было некому, и всё спустили на тормозах, как позже спускалось одной гриффиндорской шайке, и не единожды…. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— И как сие понимать, мистер Малфой? — стараясь не смотреть на ноги Поттера, которые торчали из окровавленного сугроба у скамейки, спросил тот самый первокурсник, повзрослевший на двадцать лет. ______________________________ [1] Доккали — просторная синяя туника, традиционная одежда мужчин-туарегов, которую они носят поверх завязанных на лодыжках шаровар. [2] Камиза — длинная нательная рубашка, атрибут европейского мужского костюма в средневековье. [3] Простонародная фамилия «Поттер» в переводе с английского означает «гончар» или «горшечник». [4] Эдвард Ричард Джордж Хит — премьер-министр Великобритании до марта 1974 года. [5] Harrods — самый известный универмаг Лондона.