***
Грейнджер кричала, как сумасшедшая. Её разум боролся с действием зелья, пока Помфри применяла к ней заклинания, связав магическими путами. Она слышала резкие разговоры на повышенных тонах, в которых участвовала декан её факультета. Вряд ли они ругались, скорее всего, просто пытались перекричать вопли гриффиндорки. Руки жгло похуже горла. Гермионе хотелось, чтобы это ощущение исчезло, пропало. Она поклялась, что даже в самые ужасные, в самые тёмные времена не станет сравнивать действие ханахаки с Круциатусом, но все её планы смеялись ей прямо в лицо. Это было больно. Больно до безумия. В прямом смысле. Ей стало интересно: может ли человек сойти с ума от неразделённой любви? Господи, какая пошлость. Когда травы, смешанные сведущей рукой целительницы, окутали её разум, она даже пожалела, что так долго противилась. Но Гермиона ненавидела отсутствие контроля. И это было то, что ей подсунула судьба. Даже её собственное тело бунтовало против неё. — Поппи, это не может быть оно... — Первое, что Гермиона услышала, был голос Макгонагалл. Морфей ослабил свои спасительные объятия настолько, что она смогла распознавать речь вокруг, но недостаточно, чтобы веки соизволили подняться. Голос профессора звучал тревожно и даже как-то дико. — Может, Минерва. — Вздох слева. — Нет ни единой болезни, которая повторяла бы хоть приблизительно симптоматику ханахаки. Честное слово, я уж и не думала, что ещё раз встречу её на своём веку... Редчайшая болезнь. Вот что значилось во всех, даже самых скудных источниках, которые Гермиона откопала. Видно, её запасы удачи истощились или же, как говорил Рон после того, как Снейп поймал его за списыванием и оставил на месяц отработок, они вдвоём отдали все свои сбережения удачи Гарри, чтобы тот не погиб после Авады Волдеморта. Возможно, так оно и было. И Гермиона даже не жалела, если так. — Сколько?.. — голос Макгонагалл сорвался. Грейнджер узнала эти интонации даже сквозь сон. Отчаяние. Так и она звучала внутри своей головы в первую неделю, когда увидела эти лепестки, вылетающие из своего горла. Я уже прошла этот этап, профессор Макгонагалл, вам это должно даться легче. — Не знаю, — ответила Помфри, догадавшись о вопросе даже без продолжения. — Зависит от многого, но стадия крайне тяжёлая... Возможно, если бы мы узнали раньше... — Это бы ничего не изменило, — прохрипела Гермиона. Две женщины у её кушетки подскочили так, будто она заорала им прямо в уши. Гермиона поднялась на подушке, пытаясь сесть. — Мисс Грейнджер, как вы себя... — засуетилась Помфри, тут же подскочив на ноги. — Обычно. После приступов у меня есть... некоторое время. Каждый раз, когда у них не было пар слишком долго. Каждый раз, когда он прогуливал завтрак, обед или ужин. Каждый раз, когда у Гермионы не было возможности даже мимолётно ощутить его присутствие, она ощущала прогресс цветений в груди. Отнюдь не мгновенный. Можно сказать, Гермиона привыкла, и нечего её жалеть. — Вы бы ничего не смогли исправить, профессор Макгонагалл, не стоит себя винить, — сразу же сказала она, совершенно точно прочитав в глазах директора школы её чувства. — Гермиона, следовало обратиться к нам, — мягко, но строго произнесла Минерва. — Так или иначе вам нужна помощь. — В Англии нет подобных специалистов, мне это известно. Да и... какой толк? Сверчок за окном действовал на нервы, так что девушка разглядела в свете ночника свою волшебную палочку, утешая себя мыслью, что заткнёт глупое насекомое, когда они оставят её одну. — Мы привезём других, Гермиона! Мерлин, нельзя так поступать! — Макгонагалл вскочила на ноги. — Но нам нужно время, которого у нас почти... — она осеклась, вовремя остановившись. Можно было и не стесняться. Гермиона прекрасно знала, что времени у неё в обрез. Возможно, мальчики возненавидят её потом, но ей не хотелось, чтобы они наблюдали, как она медленно потухала. Разве есть что-то более жестокое, чем эта пытка? Круциатус по сравнению с этим был просто детской игрушкой, вышедшей из-под контроля. Когда ты видишь, как жизнь постепенно вытекает из любимого человека, и совершенно ничего не можешь сделать. Она хорошо знала способы «излечения». То, что от ханахаки спасения не было, являлось очевидной вещью, которая встречалась в строчках об этой редкой болезни так часто, будто все книги пытались не допустить развития надежды у отчаявшегося. В них раз за разом повторялось, что это неизлечимо. Или тебе проводят сложную магическую операцию, после которой ты остаёшься совсем без чувств. Ни любви, ни горести, ни счастья, ни боли. Ничего. Или тот, кто спровоцировал эти цветения, отвечает взаимностью. В Англии колдомедиков, способных на проведение подобной операции, не было. Вряд ли были в Европе. Ханахаки — одна из самых малоизученных сфер в колдовской медицине из-за недостатка испытуемых. Какой процент людей заболевает этим? Одна тысячная? Гермиона могла считать себя счастливицей. И если этот способ ещё имел место быть, при условии, что ей каким-то чудом удастся получить врачей и остаться эмоциональным овощем, но хотя бы способным принести пользу обществу, то второй способ даже у неё вызывал смех. Взаимность. Только не от этого человека. — Хорошо, что ты проснулась, — ласково произнесла Помфри, прерывая неловкую паузу, которую Гермиона не успела заполнить сама. — Мне нужно наложить на тебя кое-какие чары, пока ты в сознании. Грейнджер кивнула, будучи готовой сделать всё, что угодно, лишь бы поскорее заткнуть чёртова сверчка и провалиться обратно в сон. Слабость во всём теле поражала, особенно после того, как девушка скосила взгляд и увидела на правом предплечье цветок в районе кисти, который пророс среди месива крови и кожи. Мазь залечила разорванную плоть, так что сейчас её рука вполне могла походить на какую-то вычурную инсталляцию. Гермиона хмыкнула. Какая красивая и убийственная болезнь. Гермиона поздно поняла, что происходило. Помфри читала заклинание, и дымок, который она извлекала из пространства над головой гриффиндорки, постепенно превращался в образ. Гермиона знала, в какой образ соберётся белая пыль. Она отдёрнула руку, но было слишком поздно. Посреди лазарета, окутанного в ночь, стоял облик Драко Малфоя, как всегда с прищуром во взгляде и ленцой в плечах, будто даже в сознании Гермионы он оставался вот таким — делающим одолжение, что появился внутри её головы. Повисла напряжённая пауза, потому что Макгонагалл напрочь лишилась дара речи. Гермиона знала, о чём она думала не так давно: если это ученик школы, ей удастся убедить Грейнджер поговорить с избранником, возможно, тот тоже питает к ней тёплые чувства, она просто не знает, и всё в таком духе. Теперь всем стало ясно, что ситуация действительно безнадёжна. — Гермиона... — протянула Макгонагалл, переводя глаза на студентку, когда образ слизеринца рассеялся, упав к их ногам, чтобы всё равно оставить неизгладимое впечатление. Так похож на себя самого. — Всё нормально, — едва выговорила Гермиона, смотря на свои руки. Можно было вообще придумать что-то ещё более нелепое, чем вот такой ответ? — Я не хочу, чтоб это кому-то стало известно. Тем более Гарри с Роном. Они и так... — Она вздохнула, подняв глаза. — Тебе стоит поспать, дорогая, — вклинилась в разговор Помфри. Целительница не была тесно связана с учениками, вряд ли подозревала о ядре личности Драко Малфоя, но даже она прекрасно понимала, что магглорожденная гриффиндорка, влюблённая в слизеринца — это плохой расклад для любой из партий, поэтому её голос тоже звучал вот так. — Пойдём, я помещу тебя в отдельную комнату. На секунду Гермиона замерла, а потом встала, поняв, о чём идет речь. Несколько отдельных палат для тяжелобольных. Конечно, Помфри всегда называла эти комнаты «для пациентов, нуждающихся в повышенном спокойствии», но все знали: если кто-то попадал за эти двери — дело плохо. — Давай я наколочу?.. — спросила женщина, когда Гермиона залезла в немного более просторную кровать в небольшой квадратной комнатке, что ничем не отличалась от интерьера остального лазарета, и положила вещи на тумбу рядом. Вот и от сверчка избавилась без помощи магии. — Нет, я усну без всяких зелий, — отмахнулась девушка, укладываясь на кровати удобнее и поправляя подушку той рукой, на которой не было никаких цветений. Она чувствовала резь около плеча. Гермиона знала, что, скорее всего, наутро там появится ещё пара цветов. Уж слишком долго Малфой не попадался девушке на глаза, чтобы её сердце так просто ей это простило. Макгонагалл стояла у стены, поджав губы и сложив руки. Это говорило о глубоком мыслительном процессе преподавательницы. Гарри с Роном всегда твердили Гермионе, что она и Макгонагалл чем-то похожи. Если это было так, девушка примерно представляла, как пазы извилин вертятся в голове у женщины, пытаясь найти выход и не находя его. Гермиона выдохнула, положив ладонь под щеку. Жар курсировал по её телу, сдерживаемый отварами, потому оставался терпимым, но уже сейчас девушка знала, что завтра ей понадобится новая порция зелья. Больше. А после ещё больше. И так, пока её организм не сдастся или от количества отваров, или от самой хвори. Будущее ещё никогда не было таким светлым. — Гермиона, я даю слово, что сделаю всё, чтобы помочь вам, — вдруг произнесла Минерва почти шёпотом, смотря в лицо девушке. Грейнджер хотелось сказать, чтобы та не вкладывалась в это слишком сильно, если вдруг докторов не найдётся в краткие сроки, но слабость надломила её сознание, и она вновь забылась сном, переставая чувствовать стебли под кожей хотя бы на пару часов.***
Она простонала, поворачиваясь на бок, и нащупала рукой палочку. Одним движением девушка задёрнула шторы, которые остановили беспощадный дневной свет. Гермиона откинула древко и перекатилась, вдруг ощутив резкую боль в плече. Она подавила крик и открыла глаза, понимая: несмотря на то, что источник раздражения в виде света из окна был устранен, уснуть ей всё равно не удастся. Гермиона расстегнула несколько пуговиц на больничной рубашке, спустила ткань с плеча, попутно подумав, что тут же переоденется. Отодвинув одежду, она увидела, что несколько дорожек крови присохло к коже, а из плеча прорастал бутон розы. Гермиона вздохнула и опустила ноги на холодный пол. Ей нужно было принять душ до момента, когда станет хуже. Один из плюсов отдельной палаты, если в нахождении в лазарете вообще можно было найти плюсы, — индивидуальная ванная комната, которая, конечно же, ограничивалась душем. За все годы в Хогвартсе гриффиндорка давно решила, что у основателей было какое-то предвзятое отношение к ваннам, потому что единственная находилась в комнате старост. Смыв с себя остатки пота от вчерашней лихорадки и кровь от новых ран, которая уже успела измазать локоны, что касались плеч, Гермиона промокнула волосы полотенцем и высушила себя при помощи палочки. Девушка ощутила приятную отдушку шампуня, которой всё равно не суждено было остаться с ней надолго — через пару часов любой аромат перебивал тонкий запах цветов. Он мог бы быть даже приятным, если бы не сулил ей смерть. Пока прозрачная дверца душа запотевала, на крошечном туалетном столике рядом появилось пижамное платье. Видимо, домовые позаботились, но Гермиона нахмурилась, думая, насколько долго Помфри планирует её здесь держать. В этом совершенно не было смысла. Как её собирались лечить? В следующий миг девушка обрадовалась, что из всех пижамных вещей эльф выбрал именно ночную сорочку, а не комплект со штанами, шортами или кофтой с длинным рукавом. Любое ненужное прикосновение ткани к коже приносило раздражение и тупую боль. Всё становилось хуже. Это было очевидно: ситуация вот-вот должна усугубиться. Это её предсказание, в котором Гермиона проявляла мастерство ясновидения получше любой Трелони, сбылось ровно через минуту, когда она поправила воротник. Утро будто каждый раз давало ей фору примерно в час, а потом девушку настигали последствия. Грейнджер не ощущала присутствия Малфоя уже очень долго, поэтому ей казалось, что она физически чувствует, как по кровеносным сосудам распространяются семена, обещая потом задушить побегами. Гермиона ухватилась за дверную раму, привалившись к ней неповреждённым плечом. Чёрт. Силы покидали её, она не была готова к такому стремительному опустошению. Будто кто-то проткнул воздушный шар внутри неё тонкой иглой и выкачал все силы в один миг. Гермиона посмотрела на тумбу и поняла, что там нет зелий. На ум пришла сценка из какого-то маггловского фильма, где главный герой сломал ногу, и домочадцы подарили ему колокольчик, чтобы тот звонил каждый раз, когда понадобится. Ей срочно нужен был такой, чтобы Помфри её опять усыпила. Как-то Малфой болел и не появлялся на уроках четыре дня. На третий Гермиона думала, что умрёт. Нет, она никогда не была барышней, склонной всё драматизировать, но лёжа на полу в душе, чувствуя, как вода хлещет по её щекам, и выкашливая кровавое месиво из цветов, девушке тогда казалось, что смерть — неплохой вариант. На полу в душевой. Вряд ли Гермиона это так себе представляла. Не то чтобы она часто представляла себе свою смерть. Несколько шагов, и девушка ухватилась за край кровати, сжав изголовье пальцами. Гермиона сглотнула, присев на постель. Жар поднимался по грудной клетке всё выше, провоцируя кашель. Вдруг она услышала за дверью голоса и легла на локоть, нахмурившись. — Я не требую от вас большего, мистер Малфой, — голос Макгонагалл был на грани, она едва сдерживалась, и Гермиона даже могла нарисовать в голове её ровную линию губ, вытянувшуюся от возмущения. — Пару часов в день. Вы задолжали этой школе, если не помните. — Если вы не помните, я отстроил эту школу. Язвительный голос был так узнаваем, что, казалось, выстрели из дробовика в сантиметре от ушей Гермионы, она всё равно могла бы его услышать. Естественно, Малфой не исполнял чёрную работу после того, как закончилась война и пришло время считать жертвы и урон. За него это сделали мешки с галлеонами. — Естественно, ваше материальное содействие нельзя недооценивать, но всё же... — профессор явно старалась выдерживать педагогическую грань изо всех сил. — И если бы не моя мать, у Поттера не было бы ни единой возможности спасти нас всех грешных. — Гермиона могла буквально визуализировать его глаза, поднятые к потолку. — Так что не взывайте к моей совести, профессор. Я лучше вас знаю, что я должен, а что нет. У меня был чудесный учитель. Последнюю фразу Малфой произнёс до того резким и жёстким голосом, что Гермиона вздрогнула. Не было сомнений в том, о ком говорил Драко, и от этого ей стало ещё более жутко. Несмотря на то что все видели хладный труп Волдеморта, у многих людей до сих пор имя Тёмного Лорда вызывало всеобъемлющий ужас. Гермиона давно привыкла его произносить, но слишком мало прошло времени с того момента, чтобы просто забыть обо всём. — И всё же у вашей семьи на данный момент сомнительная репутация. Я не сомневаюсь в ваших способностях, которые послужат отличным аргументом для дальнейшего будущего, но так же я не сомневаюсь в своих обязанностях, в которые входит написание характеристик для каждого студента, — надавила Макгонагалл, и за этим последовала пауза. — Так что подпишите, мистер Малфой, и мы поймём друг друга. Что за чёрт? Их беседа проходила на грани вежливости, но даже так у Гермионы не было сомнений, что Малфоя заставляют что-то сделать. Тишина всё ещё давила, и несколько лет наблюдения за слизеринцем давали понять, что такая тишина не сулит ничего хорошего. — Пару часов, мы составим график. Можете заниматься своими делами, даже не разговаривать, просто находиться с ней поблизости, чтобы... — О, правда? А я уже расписал сто и один способ заговорить с ней, — ответил Драко полным ярости и сарказма голосом. — Теперь придётся всё спустить в камин! Макгонагалл вздохнула, и Гермиона невольно задумалась о том, что волшебники совершенно не пекутся о должной звукоизоляции, имея под рукой волшебную палочку, которую, впрочем, иногда забывают использовать. Именно поэтому в её пятнадцать лет уши, сотворённые близнецами Уизли, имели такой колоссальный успех. — И всё же я верю, что в глубине души вы хороший человек, Драко, — наконец произнесла Макгонагалл. — Конечно, верите, — хмыкнул он. — Вы же гриффиндорка, — Малфой сказал это так, будто быть гриффиндорцем автоматически означало верить во всю ту ерунду, которую пишут в «Придире» о мозгошмыгах. Что-то совершенно непотребное. Гермиона услышала шаги, и голоса стали тише. К ним примешался гомон Помфри, но сути уже было не разобрать. Понимание накатило на Грейнджер новой волной лихорадки. О, нет. Только не это. Когда Макгонагалл сказала, что сделает всё для её выздоровления, Гермиона предполагала, что она истратит километры пергамента для писем тем целителям, к которым у девушки не было доступа, но не это. Грейнджер не знала, от чего её трясло больше: от страха, стыда или болезни. Ей удалось лечь, укрывшись одеялом. Господи, пусть она поняла всё неправильно. Пусть её догадки будут лишь... Резкий рывок двери заставил бы девушку подскочить, если бы слабость не завладела каждой клеткой тела. Малфой замер у порога, прищурившись, а затем медленно вошёл в комнату, словно к себе домой. Один взмах палочки — и дверь закрылась, громко ударившись о проём. Гермиона сглотнула, почувствовав, что слюна у неё в глотке больше не похожа на стекловату. Облегчение пронеслось по ней так резко, что разум даже не успел оценить ужас ситуации из-за прилива эндорфинов, которые справлялись с опиоидными рецепторами в мозге. Гермиона чувствовала, как боль в ранах притупляется просто от одного его присутствия в комнате. В этом был весь ужас этой болезни. Многие называли её романтичной, но сейчас, смотря в глаза Малфоя, Гермиона точно могла сказать, что сам дьявол сотворил её из ошмётков остальных грехов и бросил людям под ноги, чтобы от души позабавляться. Потом его лицо вдруг изменилось, окрасившись улыбкой. Наверное, только Гермиона могла посчитать этот оскал улыбкой, которая может украсить хоть что-либо, но это было так. Иногда, когда Малфой сидел в компании друзей или на уроке, по-хозяйски положив ладонь на ногу Паркинсон, Гермиона замечала, как он действительно искренне смеялся. Его глаза наполнялись блеском, чистым восторгом, становились ещё более прозрачными. Это действительно украшало Драко. Возможно, ей так понравился этот вид, что теперь она пыталась увидеть его даже в такой вот ухмылке, которая была ничуть не мягче катаны. — То есть ты запала на меня, Грейнджер? — растягивая слова, спросил Малфой и медленно прошёлся мимо изножья кровати, не сводя с неё глаз. Её надежды рассыпались, хотя было очевидно, что Макгонагалл ему рассказала. Приказывая Малфою находиться в обществе Гермионы какое-то время, директору было трудно не раскрыть всех карт. Даже если бы никто не вдавался в подробности, Драко — выходец из чистокровной аристократии, возможно, он знал об этой болезни ещё до неё. Хотя сейчас это уже совершенно не имело смысла. Какая разница, как он узнал, если сейчас пронизывает её этими серыми клинками и впервые за последнее время заставляет хотеть провалиться сквозь землю, а не выдрать свои собственные лёгкие из груди. — Занятно, занятно, — ухмыльнулся Малфой. — Это даже как-то... комично, — наконец подобрал он правильное слово. Драко взмахнул палочкой и создал себе стул, который по своему внешнему виду больше подходил для зала коронации, чем для бездушной палаты, полностью белой. Даже мебель здесь была такой. Гермиона постепенно начинала ненавидеть белый цвет. — Пройти всю войну, чтоб умереть от воздыханий по врагу. Всё-таки у судьбы отличное чувство юмора, не считаешь? — Мне не смешно, — резко ответила Гермиона. — Это потому, что ты не поняла шутки, — сказал Драко, немного наклонившись. Малфой покачал головой, каким-то образом пронзая её взглядом сверху вниз, несмотря на то что они оказались практически на одном уровне, когда он сел. Движением пальцев слизеринец расстегнул пуговицу чёрного пиджака, открывая вид на серебристо-изумрудный галстук. — Мне вот интересно, почему я должен быть грёбаным благотворителем и сидеть у твоей койки только из-за того, что ты пускаешь по мне слюни? Он не провёл в палате даже пяти минут и сколько раз сделал акцент на том, что она была достаточной идиоткой, чтобы в него влюбиться? Трижды? Вся вера Макгонагалл в Малфоя только что раскрошилась о стерильный пол, подобно его ночному образу, что выудила Помфри у Гермионы из головы при помощи магии. — Мне это не нужно. Я никого не просила. Она обязательно смутится позже, когда его больше не будет в поле зрения. Пока все эти фразы только делали её злой в той же степени, в которой он был раздражён. Его присутствие добавляло ей физических сил, так что девушке удалось передать гнев голосом, до которого Малфою, впрочем, не было никакого дела. — Серьёзно? — он прищурился и встал, чтобы подойти к ней ближе. Её сердце начало стучать где-то в горле, и ей уже в который раз было интересно: это последствия ханахаки или же просто выкрутасы глупого организма? Бестолкового сердца, которое расплатится за свои выходки тонкой беспрерывной, ровной линией, отмеряющей его ритм. — Потому что, насколько я понимаю, старуха боится, что если не я, то ты загнёшься в течение недели. Скажи, забавно? — Малфой наклонился, и его глаза недобро блеснули. — Я всегда говорил, что любимый художественный приём у жизни — это ирония. Гермиона выдохнула, когда он отступил. Драко двигался медленно, рассматривая обстановку, хотя глядеть было не на что. Малфой не смотрел в её сторону, но не выглядело так, будто он этого избегает, как человек, которому нечего сказать. Парень всем своим видом транслировал, что просто не хочет на неё смотреть. — Ну так давай, Грейнджер, что-то ты не сильно выскакиваешь здесь со своей раздражающей рукой. Лёгкий спазм уколол девушку в плечо, когда Малфой прошёлся взглядом по её правой руке. Под одеждой он не мог видеть цветов, и она предпочитала, чтобы так и оставалось, но они точно чувствовали его присутствие. — Рассказывай, когда же это началось? — Драко опять растянул губы в издевательской улыбке, засунув руку в карман плотно сидящих на нём брюк. Его волосы в этом году были несколько короче и падали на лоб, каким-то образом подчёркивая скулы. Ей пришлось насильно отвести взгляд. — Просто уйди, — выдала Гермиона, смотря на стол в другой стороне. — Не рекомендую меня злить, грязнокровка, учитывая то, что меня здесь с тобой заперли, и мне придётся какое-то время терпеть твоё общество. — Когда она повернулась, то увидела, как Драко вновь падает на своё кресло и закидывает ногу на колено. — Хотя, судя по всему, это может закончиться куда раньше. Будем на это надеяться, — тон, которым сопровождался его ответ, не заставлял сомневаться в том, на что именно надеялся Малфой. — Лет в двенадцать я многое отдал бы, чтоб ты призналась мне в любви, — засмеялся он, явно развлекаясь, маскируя свою ярость от обстоятельств, на которые Малфой был не способен повлиять, под слой веселья, — чтобы всласть поглумиться над тобой. Сейчас же в этом нет ничего удивительного, верно? — Он склонил голову. — Ты просто такая же, как и все. С таким же успехом ему можно было взять ножичек и вспороть ей горло. Это та фраза, которой Гермиона пытала себя, начиная с третьего курса. Такая же, как и все. Такая же, как и те девушки, которым он нравился. Они не брезговали разными способами привлечения его внимания, и чем старше становились, тем развязней были способы. Гермиона же никогда не жаловалась на недостаток его внимания. Правда, такого внимания, от которого потом вспоминаешь все едкие слова перед сном. На третьем курсе это непременно вызывало слёзы. На четвёртом вполне ощутимую боль, которую Гермиона тогда часто сравнивала с физической, не подозревая о том, что в будущем эта метафора станет как никогда применимой. Потом пришла нервозность, затем обида уступила место страху. И всё это сменилось цветами в лёгких, которые натурально резали ей внутренности ножами. Все эти чувства так несправедливо принадлежали Драко Малфою, который просто сидел в своём кресле, будто вертел в руках все её эмоции и отбрасывал прочь, не забывая потом протереть руки антибактериальной салфеткой. Если так Макгонагалл представляла её спасение, то Гермионе не нужно было этого спасения. Просто поразительно, как можно быть безумно влюблённой в человека и не хотеть его видеть никогда в жизни. Уже во второй раз за это утро Гермиона резко повернула голову на звук распахнувшейся двери. Минерва переступила порог, и её глаза тут же нашли парня, сидевшего в кресле. — Мистер Малфой, вы не должны были... — А есть разница? — уже в который раз прервал он профессора. — Разве не от меня зависит, останется ли жива ваша Золотая девочка немного дольше? В этом было всё дело. Как бы ни заставляла его Макгонагалл, Драко не являлся дураком и теперь прекрасно понимал свою власть. Откажись он — и это испортит ему характеристику, но для директора это означает скорую кончину одной из лучших учениц. По его улыбке было ясно видно, что Малфой понимает, на какой чаше весов находится сам. — Я хотела сообщить мисс Грейнджер лично, — отрезала Макгонагалл и поджала губы. — А у нас могут быть секреты друг от друга с мисс Грейнджер? — Драко перевёл на неё взгляд. — Потому что мне казалось, что она буквально умирает от любви ко мне. — Довольно! — прикрикнула директор. — Я полагаю, что на сегодня время посещений окончено, вы можете быть свободны, мистер Малфой. — Не буду изображать разочарование. Настоящие эмоции на секунду показались на его лице, олицетворяя гнев, но он слишком быстро отвернулся и, преодолев расстояние до проёма в два шага, громко хлопнул дверью. Гермиона закрыла глаза, понимая, что моральное облегчение вот-вот отдастся физической болью, но она была готова к этому. Если бы Малфой мог это почувствовать, наверное, ещё несколько раз посмеялся бы по поводу иронии. Ведь его присутствие причиняло ей моральную боль, а отсутствие — физическую. Гермионе нужно было выбирать из двух кошмаров. — Я прошу прощения, что он так ворвался, мы должны были наложить чары на вашу комнату, — тон декана быстро смягчился, и Грейнджер хотелось бы почувствовать злость, хотя бы в половину соизмеримую с гневом Драко, но она была истощена даже для этого. — Я просила никому не говорить, — только и выдала девушка, открыв глаза. — Малфой подписал документ о неразглашении, он зачарован, так что можете быть спокойны. — Грейнджер уже открыла рот, но Макгонагалл предвидела её реплику. — Мы не могли не сказать ему, Гермиона. Он — наша единственная надежда, что вы останетесь в относительном порядке, пока мы не найдём решение для принятия мер. Ей захотелось простонать. В данной ситуации не хватало только предложений, в которых фигурировал ключевой смысл, состоящий из слов «Малфой» и «единственная надежда». — Но он... — Гермиона осеклась, подбирая слова. — Из-за него это может усугубиться. — Вы просто не должны спрашивать у него ничего напрямую. Минерва сразу поняла, о чём речь, и даже наклонилась, будто сокращение нескольких сантиметров между ними поможет гриффиндорке яснее вникнуть в суть. Так, будто бы ей в здравом уме пришло бы в голову спросить у Малфоя, не влюблён ли он в неё часом. В случае его отрицательного ответа, болезнь бы сожрала её за несколько дней. — Послушайте, всё, что вам нужно, — это проводить в его присутствии час в день. У мадам Помфри в начале её интернатуры в Албании был такой пациент, нам очень повезло. Вы можете заниматься своими делами, совершенно друг друга не напрягая. Это было такое глупое предположение: они с Драко могут находиться в пределах комнаты и не напрягать друг друга. Гермиона едва удержалась от покачивания головой. Как будто Малфой действительно мог быть таким альтруистом. Мысли о том, что он осведомлён о всех причинах и последствиях её заболевания, делали симптоматику ещё хуже, примешивая к ней жгучее чувство стыда и неловкости. — Но мне нужно на занятия. В этом году экзамены. Эта отговорка едва ли имела место быть. Экзамены слишком далеки для человека, который находился на последней стадии цветочной болезни, чтобы о них переживать. Но такие привычные вещи хотя бы создавали иллюзию того, что всё в порядке. Ей нужно было что-то делать, чтобы не сойти с ума. Макгонагалл вздохнула и положила руку на простынь возле её ноги. Женщина явно избегала прикосновений к телу, чтобы не сделать больнее. — Я предоставлю вам всю программу от профессоров, но совершенно недопустимо, чтобы вы в таком состоянии ходили на уроки. Вам просто противопоказан подобный стресс. Я даже не могу представить, каких усилий вам стоило продолжать учебный процесс последние две недели, судя по заключениям мадам Помфри, — голос учителя балансировал на грани раздражения и жалости. Она точно всё ещё злилась за молчанку своей лучшей ученицы, но считала, что сейчас нотации ни к чему. — Но Гарри и Рон... Тот росток надежды на сколько-то нормальную жизнь завял после категоричного заявления Макгонагалл: — Если вы хотите, чтоб они вас навещали, мы разрешим, но только им! — подняла палец в воздух женщина. — Об остальных не беспокойтесь, я объясню ваше отсутствие как-нибудь... В голове у Гермионы пронеслись реплики Браун о том, что слизеринцы судачили о её беременности, и она вздохнула. Слухи имели потрясающие возможности размножения — позавидовали бы любые микробы во влажной среде. Но это было последней из её головных болей. — Конечно, я хочу, чтоб они приходили. Они уже, наверное, с ума сходят от... — Кашель вырвался из горла Гермионы, и она почувствовала на языке горький привкус цветов. Откинувшись на подушку, Грейнджер ощутила, как в плече начало колоть ещё больнее, где-то прямо под кожей. — Я сейчас позову Поппи, она напоит вас одной сывороткой, это должно уменьшить симптомы, — спохватилась Минерва и выскочила за дверь, выкрикивая имя целительницы. Девушка повернула голову вправо, смотря на тонкий, как паутинка, луч, который пронырой закрался в комнату, несмотря на плотные шторы. Проходили последние дни тёплой осени, совсем скоро наступят холода. У них с мальчиками была традиция: идти играть в снежки, как только выпадал первый снег. Как-то раз он умудрился выпасть только за день до Рождества, и Гермиона ещё не успела упаковать всем подарки, но от традиции отступать было нельзя, поэтому той ночью девушка не выспалась, подписывая друзьям открытки. Грейнджер закрыла глаза, думая, доживёт ли до того, когда снег белым полотном застелет пожухлую траву в этом году.***
Гермиона поморщилась, задерживая отвар во рту, не решаясь его сглотнуть. — Ну же, ну же, мисс Грейнджер, залпом! — поторопила её Помфри, стоя возле кровати и намешивая ещё несколько зелий. — Спасибо мне потом скажете! — Это что за... лекарство? Жидкость, на вкус похожая на сок из травы без добавления сахара, упала Гермионе в желудок, и она вздрогнула от неприятного ощущения. — От этой болезни нет лекарства, но есть способы облегчить её течение... До поры до времени, — сказала Помфри и дала ей ещё один пузырек, который, к счастью девушки, оказался почти безвкусным. Вдруг она нахмурилась, слыша, что за дверью нарастают голоса. Явно недовольные тона переплетались и спорили. — Это Гарри с Роном, — сказала Гермиона, узнав голоса, и повернулась к целительнице. — Я хочу их видеть. Пустой пузырёк тут же отправился на тумбу, и Грейнджер проверила, застёгнуты ли все пуговицы на рубашке. Зелья Помфри заставляли её лёгкие леденеть — не самое приятное чувство, но гораздо лучше колющих шипов. Иногда ей становилось интересно, было бы хоть на чуточку менее больно, если бы она влюбилась в кого-то, кого характеризовали бесшипные ромашки? Помфри взмахом палочки открыла дверь и тут же захлопнула собственные записи, прижав папку ближе к себе. Так, будто бы в противном случае мальчики в первую очередь принялись бы её отнимать. Гарри с Роном ворвались в комнату, красные от споров с медсестрой, которой было приказано никого не впускать, кроме списка оговорённых лиц. Впрочем, так его назвать было трудно. Разве это список, где значатся имена только директора и Малфоя? — Гермиона! — произнесли ребята в один голос. Помфри тут же на них шикнула: — Тишина, молодые люди! Болезнь Гермионы совершенно не предполагала отсутствие громких звуков, но, видимо, когда столько лет работаешь в обществе больных, вырабатывается привычка. Мальчики послушно закрыли рты и проводили женщину нетерпеливым взглядом. Она удалилась, сказав при этом, что у них немного времени. — Гермиона, что случилось? — спросил Рон. — Нам вчера сказали, что ты в лазарете. Годрик, мы чуть не поседели, когда пришли в больничное крыло на перемене, и нам сообщили, что ты в отдельной комнате. Ты же знаешь... — протараторил Гарри, который явно был шокирован, ведь даже когда Локонс удалил ему все кости в руке, что считается довольно серьёзной травмой в магическом мире, Поттер не удостоился отдельной палаты. — Эй, всё в порядке, — сказала Гермиона заготовленную фразу, улыбнувшись. — У меня просто что-то вроде воспаления лёгких. Здесь мне будет спокойнее. Она репетировала это сочетание фраз, поэтому сейчас с удовольствием видела, как облегчение расплывается на лицах друзей. Возможно, её должна была грызть совесть за это, но представлять то, что будет, если они узнают правду... Это гораздо больнее, чем ханахаки. — Мы так испугались за тебя, — покачал головой Рон и, почувствовав, как Гарри дёргает его за рукав, наконец-то сел. Они бросились расспрашивать её о лекарствах, самочувствии и о том, сколько подруга пробудет в лазарете. Гермиона смотрела на обеспокоенное лицо Рона и впервые чётко осознала: как же хорошо, что она его тогда отпустила. Так вовремя. Эти пара месяцев отношений или что-то вроде были самым большим усилием, которое она когда-либо прилагала в жизни. Ну, зато в конце Гермиона могла сказать, что хотя бы попыталась. С каждым днём становилось всё очевиднее, что они не друг для друга. Она пыталась восполнить всё. Когда казалось, что не хватает романтики, эротики, уединения, разговоров по душам, чего угодно, но даже Рон это понимал. Гермиона читала, что отношения не с тем, к кому лежит душа, могут стать толчком к ханахаки. Тогда она этого не знала. Но в любом случае, если так — ей суждено было заболеть. Потому что тот, о ком она думала несколько лет, являлся самым последним человеком, о котором ей стоило бы задумываться. После одного непростого разговора Гермиона с Роном расстались. Он давно понимал, что пора, и поэтому даже невольно подслушанный разговор с Гарри не стал для неё откровением. Уизли вновь виделся с Лавандой, Рон прятался с ней по углам, чтобы не сделать Гермионе больно. Так что ей пришлось подождать несколько дней и аккуратно сказать, что она была бы счастлива, если бы он нашёл своего человека. Рон её друг. И он потрясающий, но его заменить невозможно. Гермиона лежала в кровати и слушала их трескотню. Мальчики обещали заходить каждый день и приносить любые книги из библиотеки и домашние задания. Гермиона понимала, что даже если её жизнь не будет долгой, она, в любом случае, была счастливой. Пусть и не на любовном фронте. Спустя минут тридцать Помфри нервно открыла дверь и попросила мальчиков на выход. Гермиона посмотрела на часы. Парни начали возмущаться, но целительница была непреклонна, и девушка догадывалась почему. Гарри и Рон наспех её обняли и удалились. Гермиона подтянула колени к груди, стараясь не думать ни о чём. Не нервничать. Сегодня разум девушки был куда чище после небольшой «дозы», которую получило её тело из-за вчерашней встречи с Малфоем, поэтому осознавать ужас ситуации стало гораздо легче. Гермиона вздохнула и уткнулась головой в колени. Девушка не хотела, чтобы он здесь был. Не хотела, чтобы его заставляли сидеть с ней в четырёх стенах, дабы она не умерла раньше срока. Мерлин, всю эту ситуацию можно описывать как пример слова «унизительный». Двери не остались в покое надолго. Судя по резкому рывку, Малфой был раздражён. Гермиона осторожно подняла голову и поняла, что её догадки оказались верны. Малфой бросил школьную сумку на стул и сотворил для себя то вычурное кресло. Ну да, куда комфортней больничных. Драко сел на него и уставился в окно, плотно сжав челюсть. Весь его вид показывал, что он не настроен говорить, и, наверное, она бы не стала. Если бы не костяшки пальцев, которые побелели от того, как крепко слизеринец сжал ручку кресла. — Малфой, ты не должен... — начала Гермиона. — Заткнись, Грейнджер, окей? — Он резко перевёл на неё взгляд. — Не делай этот день ещё хуже своей болтовнёй. Она прикусила внутреннюю поверхность щеки. Этого следовало ожидать. Она вдохнула воздух, стараясь сделать это так, чтобы Малфой не заметил, хотя он и вовсе не смотрел на неё. Гермиона прочитала все доступные книги о своей болезни, но до сих пор никто не понял, как это работает: без палочки, совершенно без каких-либо видимых изменений её состояние улучшалось в его присутствии. Чем ближе он находился, тем легче становилось дышать. Поднявшись, Гермиона молча прошлась к подоконнику, куда упал утренний «Пророк», который она не успела забрать, так как в комнату вбежала Помфри, желая взять у неё кровь на анализы. Этим девушка себя утешала: возможно, благодаря ей, наука откроет какие-то способы лечения или хотя бы изучит ханахаки лучше. Чтобы не быть просто бесполезным умирающим телом. Девушка села обратно на кровать и убедила себя, что этот час пройдёт быстро, и она просто погрузится в чтение, как делала всегда, когда искала ответы или когда хотела сбежать от реальности, которая становилась слишком невыносимой. Но её план рухнул, как и всё, что Гермиона планировала в последнее время. Главную страницу самой читаемой газеты в магической Англии украшала фотография Люциуса Малфоя, прямо под жирным заголовком о том, что тот скончался в Азкабане сегодняшним утром. У неё встал в горле ком и впервые за многое время не от расцветающих бутонов. Она медленно оторвала глаза от газетных строк и самодовольной усмешки Люциуса Малфоя, которая передалась его сыну. — Драко, мне очень... — начала говорить Гермиона, но тут же была прервана. — Что? Жаль? — язвительно переспросил он. — Обязательно нести эту чепуху? Тебе абсолютно не жаль, так признай это. И это была правда. Она даже не знала, почему так сказала. Наверное, это просто устоявшееся выражение. Ей правда было не жаль Малфоя-старшего. Когда после войны его упекли в Азкабан, признав виновным, он уже тогда выглядел неважно, словно иссох от долгой службы Волдеморту, так что смерть Люциуса не стала шоком. Однако Гермиона в последнее время даже забыла думать о чём-то, что не касалось медицинских справочников. Ей не было жаль Люциуса, но она не хотела, чтобы Драко было больно. Никогда не хотела. — Ну, он желал моей смерти, — как бы оправдываясь, ответила Гермиона и закрыла газету, сложив её вдвое. — И в конечном итоге он выиграл, да? — дёрнул подбородком Драко. — Пусть отец этого и не увидит, но ты умираешь. И умираешь из-за меня. Думаю, он бы одобрил. Гермиона прекрасно знала, как Малфой умеет ранить словами, поэтому ей пришлось лишь задержать дыхание. Словно он ударил её по лицу этой фразой. Она заправила волосы за уши, решив промолчать. Вся эта затея изначально попахивала гнилью. Глупо было полагать, что они не станут въедаться друг другу в глотки. Точнее, он не станет. Внезапно Малфой встал и подошёл к окну рядом с её кроватью. Руки Драко тут же нашли своё место в карманах строгих брюк. Гермиона увидела, как дневное солнце слишком погожей осени для конца октября переливалось на его платиновых волосах, и даже этот свет становился холодным. Ей всегда казалось, что куда бы Драко ни входил, там начинал идти снег, который почему-то чувствовала только она. — Он это заслужил, Грейнджер, — сказал Малфой странно спокойно, будто выносил отцу вердикт. — Возможно, — отозвалась она через пару секунд, размышляя, ждёт ли он ответа. — Но это не отменяет того, что ты любил его и... — Он сделал меня Пожирателем смерти, чтобы Волдеморт простил ему грехи, как ты думаешь, много ли я знаю о любви к нему? — повернувшись к ней, Малфой бросил эти слова девушке в лицо. — Любить кого-то не означает, что он обязательно будет стоить того. — Гермиона отвернулась, пытаясь показать, что разговор закончен. Сколько раз она лежала и представляла это. Как они разговаривают. Нормально разговаривают: такие фразы, где будет что-то кроме оскорблений и приказов «заткнуться» или «свалить с дороги». Сколько раз она представляла его вот так близко. И что в итоге? Это только хуже. Все эти разговоры о чём-то наносили раны сердцу Гермионы. Смешно, потому что ей казалось, что теперь она не имеет права использовать эти метафоры, когда настоящие раны скоро должны будут появиться на клапанах её самого главного органа. — Да, Грейнджер. Так как ты думаешь, в твоём случае это стоило того? — издевательски спросил Малфой, услышав двойной подтекст в её ответе и, наконец, обратив на неё свой взор. — Честное слово, я думал, что это очередная тупая шуточка от Забини, пока не увидел панику на лице у Помфри. Мне казалось, что ты не настолько идиотка, чтобы позволить своему телу играть против тебя. Она закрыла глаза, с силой сжав губы. Гермиона пообещала себе утром не вестись на это. Малфой будет провоцировать её, как делал всегда. Иногда она отвечала ему, потому что злость наполняла девушку до краёв — те вещи, которые этот парень мог выдавать, были порой слишком гнилыми для её чувств. А иногда ей хотелось, чтобы он посмотрел на неё. Такое бывало лишь во время подобных перепалок. Теперь же... Гермиона всё не так себе представляла. Но он будто бы знал, куда давить. — Малфой, я лично тебя не заставляла здесь находиться. Ты можешь просто уйти, уверена, никто не ставит будильник во время твоих посещений, — грубо ответила Гермиона, отвернувшись, и тут же простонала. Резкий поворот тела — это не самый лучший друг для ран. Его глаза сместились ниже, и она увидела, что он смотрел прямо на постепенно расплывающуюся кровавую каплю у её плеча. Ночью Гермиона проснулась от этого чувства. Стебли сплетались с её мышцами, и возле ключицы появился новый цветок. Утром Помфри обработала его отваром, но это не удерживало растения от распространения по телу, только помогало от боли. Сейчас, пока Драко находился в комнате, они притихли, будто получили такую команду, но она слишком резво повернулась и задела свежее повреждение. — Что там, Грейнджер? — спросил Малфой, словно тут же забыл предмет их разговора. Он наблюдал за тем, как кровь распространяется по ткани. — Ничего, — сказала Гермиона, пытаясь дотянуться до палочки, чтобы убрать следы. Потом, когда он уйдёт, она пойдёт в душ и смажет цветение отваром. Какого-то часа в день всё равно не хватит, чтобы нормально спать ночью. — Это не выглядит как ничего, — грубо отметил Малфой и сделал несколько шагов вперёд. Гермиона замерла, не понимая, чего он хочет, пока его рука не коснулась её рубашки. Заинтересованные глаза парня не выглядели сомневающимися. После пятого курса она вообще никогда не видела Драко в сомнениях, будто он навсегда перерос эту эмоцию, оставив её позади. Малфой аккуратно отогнул ткань, и Гермиона инстинктивно сцепила зубы, но слизеринец не задел цветок. Его лицо стало бесстрастным, когда он осмотрел несколько бутонов роз, прорастающих из её плеча и тянувшихся к ключице. Кровавые разводы делали их лепестки красноватыми, но Гермиона знала, что, если смыть водой, они станут идеально розовыми. — Не надо, — еле слышно сказала она, потянув за воротник, и рубашка выскользнула из пальцев Драко, позволяя ей прикрыть голый участок кожи. На какую-то секунду он перевёл стальные глаза на её лицо, будто пытаясь что-то рассмотреть прежде, чем надел на себя свою любимую маску. Тоже стальную. Малфой молчал, и спустя минуту дверь за ним захлопнулась едва ли не с большим раздражением, которое он сюда принёс. Гермиона сглотнула и решила, что нужно пойти в душ сейчас, пока его одеколон по-прежнему витал в воздухе, и это действовало на её чёртову болезнь, как смирительная рубашка. Пожалеть она себя ещё успеет среди ночи, когда обычно становится совсем тяжело. Так, словно розы питались лунным светом.