Собственный стиль

ЭПИЛОГ

Весь седьмой месяц первого года Гэндзи был полон медового ветра — он носился повсюду. На рассвете он врывался в комнату Тидзуру, когда Сайто заходил пожелать ей доброго утра, и не покидал их в пронизанном лучами восходящего солнца додзё. Он то и дело настигал их на заднем дворе, а порой заглядывал и на кухню, когда они готовили обед вдвоем. Он, будто защищая их от посторонних глаз, широко раздувал свежевыстиранное белье, когда они вместе развешивали его в саду. А на исходе дня ветер снова врывался в их комнаты — то в одну, то в другую. И свет по вечерам всегда горел только в одном из окон — то у нее, то у него. Но никто, кроме Окиты, этого не заметил, а Содзи предпочел ни с кем не делиться своими наблюдениями. Когда налетал этот ветер, воздух становился тягуче-сладким от поцелуев. Они чувствовали вкус медового ветра на устах друг друга. Они жадно глотали его, когда им приходилось на мгновение разжать губы. Они старались вдохнуть его как можно глубже, чтобы следующий поцелуй длился еще дольше, чем предыдущий… К концу лета медовый ветер совсем обезумел. Он не давал им покоя, дразнил, дул прямо в лицо, и от его сильных порывов губы раскрывались сами собой. Им уже приходилось сопротивляться этому ветру, если он настигал их в патруле или по дороге на рынок. Но ветер становился все настойчивее, и противиться ему было все труднее. Теперь он не только овевал их лица, но и пытался проникнуть под одежду, дотянуться до его ключиц, ее груди… Он требовал обнажить хотя бы плечи, но ему всегда было мало, и с каждым разом он отвоевывал все больше и больше пространства для прикосновений… А в восьмой день восьмого месяца первого года Гэндзи ветер наконец-то взял свое и полностью сорвал с них одежды. Его опьянило выпитое освященное сакэ, и он уже не смог остановиться. Следы сакэ, которые ему достались, ветер слизал с трех красно-коричневых плоских чашек, которые сейчас стояли на низком столике в углу комнаты Тидзуру. Маленькая, побольше и еще побольше… Вечером того дня Сайто и Тидзуру сделали из каждой по три глотка. Сначала из маленькой: она, следом он. Потом из средней: он, следом она. Потом из самой большой: опять она, и следом он. Три раза по три, девять глотков на каждого. Три — три — девять… Сан-сан-кудо… Свадебный обряд, клятва вечной верности друг перед другом и богами, обмен душами через обмен освященным сакэ… Это сакэ они принесли из храма, куда сходили после обеда, чтобы пройти обряд очищения, поклониться богам и испросить у них благословения. Переглянувшись и взявшись за руки, они заодно попросили благословения и у того непонятного запретного бога Кирисуто, о котором в вечер Танабаты рассказывал Сайто. Так, на всякий случай — а вдруг он сильнее всех их местных богов! Тем более если этот Бог есть Любовь. Вместо белого свадебного кимоно Тидзуру надела свою лазурную юкату, и Сайто стоило немалых усилий вывести ее за ворота незамеченной. На обратном пути было проще — возвращались они уже в сумерках. Почти уже муж и жена не то чтобы скрывали свое решение от остальных командиров — скорее не хотели предавать огласке единение душ до тех пор, пока оно не состоится и пока не будет подкреплено единением тел и жизней. Они будто опасались, что им опять может помешать какая-нибудь нелепая случайность, чей-нибудь «блестящий план», о котором они, к счастью для Симпати, Содзи, Сано и особенно для Хэйскэ, так ничего и не узнали. Сайто и Тидзуру объявят о своем браке остальным командирам только через три дня, случайно вспомнив древнюю традицию, которая существовала еще в эпоху Хэйан. Согласно этой традиции, после трех ночей, проведенных мужчиной в постели своей избранницы с ее согласия, заключенный между ними тайный брак получает одобрение богов. Это делает его состоявшимся и подтвержденным, и ему уже никто не может помешать. Поэтому через три дня командиры удивятся, увидев за ужином, чуть более разнообразным, чем обычно, бутылочки с сакэ. Сразу же обо всем догадается только Окита, а остальные будут недоуменно переглядываться, пока уже три дня как муж и жена не объявят обо всем как есть. Точнее, объявит Сайто своим обычным спокойным тоном, а Тидзуру будет сидеть рядом с ним и краснеть, пока он не договорит, чтобы склониться одновременно с мужем в земном поклоне, прося у остальных прощения и благословения. Кондо-сан растеряется и в первую минуту даже не найдет слов, а потом произнесет: «Ну, Сайто-кун… Ну, Юкимура-кун… Хотя нет, ты ведь теперь не Юкимура-кун… Теперь ты Сайто-сан», — и рассмеется. Хидзиката насупленно посмотрит на по-прежнему невозмутимого Сайто, молча упрекая его за самоуправство, но потом переведет взор на счастливую Тидзуру и подумает: «Будто бы я бы на его месте поступил иначе». Его взгляд смягчится, но он все равно продолжит делать вид, что возмущен и рассержен. Гэн-сан, обняв по очереди Сайто и Тидзуру, с растроганным выражением лица пожелает им счастья. Потом то же самое сделает Саннан-сан — сдержанно, без объятий, но так же искренне. «Смотри, Хадзимэ-кун, защищай Тидзуру-тян как следует, а то уведу», — скажет лучшему другу Окита и коварно улыбнется. «Не уведешь», — спокойно скажет Сайто, зная, что Содзи может говорить что угодно, но на самом деле будет защищать их обоих ценой жизни, если потребуется. «Шучу», — ответит Содзи все с той же улыбкой, но его взгляд, направленный прямо в глаза Сайто, будет предельно серьезным: «Да, я тоже буду вас защищать, — ценой жизни, если потребуется». Остальные командиры будут шумно поздравлять молодых, а Хэйскэ не раз обведет всех победным взглядом, в котором будет читаться: «Я же говорил, что план отличный», и успокоится только тогда, когда Содзи украдкой погрозит ему кулаком. Кондо-сан после ужина пригласит их к себе, и они снова встанут на колени перед ним и Хидзикатой-саном и согнутся в поклоне. — Ну, ну, перестаньте, — скажет Кондо-сан и от всего сердца обнимет их обоих. — Что ж вы так скромно-то? И тайно? Сказали бы заранее, мы бы сыграли свадьбу как положено. — Перестаньте, Кондо-сан, — недовольно перебьет его Хидзиката. — Ничего бы мы не сыграли, сами прекрасно понимаете. Здесь все-таки казармы, а для солдат Юкимура — мой адъютант. Парень! — Брось, Тоси, — миролюбиво скажет Кондо-сан. — Ну, так-то ты прав, конечно, но хотя бы отметить-то могли! — Отметить никогда не поздно. Завтра вечером и отметим как следует, — неожиданно для всех улыбнется Хидзиката, снимая грозную маску, и тоже обнимет Сайто с Тидзуру — сначала по очереди, а потом обоих сразу. — Сайто, береги ее. Защищай ее до последней капли крови! Это приказ! — Замком, покорнейше прошу прощения за свою дерзость, но чтобы защищать ее до последней капли крови, мне не требуются никакие приказы. Даже ваши, — серьезно ответит Сайто, и Хидзиката, вместо того чтобы разгневаться за столь непочтительный, хотя и подчеркнуто вежливый ответ, удовлетворенно кивнет и хлопнет его по плечу. — Тидзуру, можешь в нем не сомневаться, как он сказал, так и есть, — обернется Хидзиката к Тидзуру. — Ты тоже его береги и поддерживай во всем. Теперь ты, можно сказать, его адъютант… — Да, Хидзиката-сан, — смущенно ответит Тидзуру и обхватит Сайто за руку чуть выше локтя. — А ведь дело говоришь, Тоси, — вмешается Кондо-сан. — Верно, отдам приказ о переназначении Юкимуры-куна. Уж прости, для остальных тебе придется остаться Юкимурой-куном, — обернется он к Тидзуру. — Назначу тебя адъютантом Сайто-куна, так меньше будет подозрений, да и вы сможете спокойно быть вместе, не прячась. Пустим слух, что Демон окончательно замучил своего адъютанта, и мне пришлось спасать Юкимуру-куна и передать его под начало Сайто-куна как самого уравновешенного из командиров, — опять засмеется Кондо-сан. — Кондо-сан, — укоризненно посмотрит на него Хидзиката. — Шучу, Тоси, шучу. Прости, увлекся. Приказы не обсуждаются, переназначим, и все дела. Правда, я не удивлюсь, если этот слух расползется и без нашего участия, — и на лице Кондо-сана появится виноватая улыбка. Хидзиката только вздохнет — за ним прочно закрепилась репутация Демона, и в словах Кондо-сана будет определенная доля правды. — Да, Сайто-кун, и пусть Содзи переселяется обратно к себе, он давно уже поправился, — поспешит сменить болезненную для Хидзикаты тему Кондо-сан. — Я распоряжусь. А вы перемещайтесь вдвоем туда, где раньше жила Юкимура-кун. Там и места больше, и здание отдельное, и стоит не на виду. В общем, пока можем, будем выдавать Юкимуру-кун за парня, все-таки здесь и правда казармы. А дальше… — Кондо-сан замнется, — а дальше поживем — увидим. Но лучше бы вы не торопились, повременили с этим делом… Хотя тут уж как получится… Тидзуру не сообразит, что имеет в виду Кондо-сан, и спокойно выслушает его слова, а вот Сайто прекрасно поймет, о чем идет речь, покраснеет, опустит взгляд и едва заметно кивнет. Это не укроется от Хидзикаты, и тот, сопоставив растерянное выражение его лица, румянец на его щеках и вечные шутки Симпати по поводу предполагаемой невинности Сайто, догадается, что шутки, которые Сайто всегда просто игнорировал, не расходятся с действительностью, — точнее, не расходились до недавних пор. — Вот что, Сайто, — скрывая за грубоватым тоном смущение, скажет Хидзиката, — загляни ко мне, как договорим, нужно кое-что обсудить. Тидзуру, ты ведь позволишь мне украсть твоего мужа на час-другой? Скажет и тут же пожалеет о своих словах, когда представит, как он будет рассказывать Сайто про способы попытаться «повременить с этим делом» и не отказываться при этом от близости. — Хорошо, — ответит Тидзуру и понимающе кивнет: мол, ей не нужно объяснять, что такое воинский долг! Мало ли какие служебные дела могут быть у командиров! — Хорошо, — ответит Сайто и покраснеет еще сильнее, догадываясь, о чем пойдет речь. Кондо-сан снова засмеется. Одна Тидзуру ни о чем не догадается, а только еще теснее прижмется к своему мужу, почти не стесняясь ни командира, ни замкома. Но все это произойдет лишь через три медовых дня, а пока об их обмене клятвами вечной верности, об их обмене душами через свадебный ритуал сан-сан-кудо знал только ветер, который осушил остатки освященного сакэ. Ему было мало, поэтому сейчас, вечером восьмого дня восьмого месяца первого года Гэндзи, этот пьяный ветер пытался осушить капельки пота с их тел. У него ничего не получалось, и он просто овевал их кожу, опьянял их, сдувал с них остатки смущения и страха… Это было очень кстати — Сайто действительно боялся, когда нависал над ее телом. Оно казалось ему таким же хрупким, как крылья стрекоз и бабочек с того летнего луга из его сна наяву. Он боялся надломить это тело неловким, неумелым движением, поэтому интуитивно действовал так осторожно и так медленно, как только мог. Он гладил ее так нежно, будто пытался загладить свою вину за то, что посмел к ней прикоснуться своими неопытными руками. Но ему помогал пьяный ветер — он подталкивал руки Сайто все ниже и ниже, подсказывал ласки, от которых она начала истекать медовым соком. И вот уже и ее лоно, и его пальцы сделались липкими от этого меда, вот уже Сайто почувствовал у себя в паху острые пчелиные жала, которые требовали этого меда, рвались к нему, жаждали испить его во что бы то ни стало. Но Сайто по-прежнему медлил, пытался усмирить этих пчел — он боялся, что они причинят ей боль, когда вопьются в ее тело. Словно защищая ее, пока это возможно, словно закрывая ее собой от роя, который уже неумолимо нацелился на свою добычу, Сайто склонился над Тидзуру и сам впился в ее губы, продолжая заглаживать будущую вину скользящей по груди ладонью. Она тоже боялась, чувствуя неотвратимое приближение этого пчелиного роя, и вдруг прекратила поцелуй. Он тут же приподнялся, испугавшись, что сделал что-то неправильное, непозволительное, недопустимое. Тидзуру приподнялась вслед за ним и прижалась к Сайто, который уже успел отстраниться и стоял на коленях между ее полуразведенных ног, будто прося у нее прощения. Тидзуру обвилась вокруг Сайто, он обнял ее осторожно и крепко, и оба замерли в руках друг друга. Пряча глаза у него на груди, Тидзуру произнесла: — Простите, Хадзимэ-сан… Просто я еще никогда… Вы ведь знаете… Она ждала, что он скажет: «Знаю» или начнет успокаивать ее поцелуями, уговаривать перестать бояться… Она ждала какого угодно ответа, кроме того, который произнес Сайто: — Я тоже… Ответ ее обескуражил. Да, она никогда не видела его с женщинами, но он и при ней изредка ходил с остальными командирами в Симабару, и до ее появления наверняка там бывал. То есть, получается, постоянные шутки Нагакуры-сана про то, что он там только и делал, что приставал к бутылкам с сакэ, совсем не шутки? Получается, он сейчас боится так же, как она? Тидзуру чуть отстранилась, чтобы увидеть его глаза и нашла ответ в его взгляде. Она увидела, что Сайто и правда боится — боится своей неопытности, боится причинить ей боль, боится, что эта ночь не станет для нее незабываемой… И этот безмолвный страх в его глазах избавил ее от собственного страха. Тидзуру вспомнила свое признание, свою просьбу изучать вместе с ним их собственный стиль и почти перестала бояться, — точнее, самоотверженное желание помочь Сайто вытеснило страх. Она как могла попыталась ему показать, что готова его принять, даже если у него не все получится и даже если ей будет больно. Она вложила это решение в свой поцелуй, которым увлекла его за собой, опускаясь на футон. Она передавала это решение своими ладонями, которыми направляла его руки, давая им полную свободу… Она показала это решение движениями тела, когда широко развела ноги, открывая пчелиному рою, который все сильнее жаждал напиться нектара, путь к истекающему медом лону. Она уже сама мечтала напоить этих пчел, она не хотела, чтобы этот мед изливался напрасно, и вновь призывно повела бедрами, расставляя их еще шире — теперь уже инстинктивно, опьяненная совсем уже обезумевшим сладким ветром ее с Сайто горячего дыхания. Сайто с благодарностью, смешанной с чувством вины, принял эту жертву, этот дар, этот мед. Он вошел в нее осторожным, медленным, непрерывным движением. Он был готов остановиться даже от тихого вскрика, но в итоге плавно довел это движение до конца — Тидзуру так и не вскрикнула, когда он преодолел границу между до и после, между невинностью и опытом, между врозь и вместе. В желании избавить Сайто от страха она избавила от боли себя саму — раскрываясь ему навстречу, она перестала бояться того, что произойдет, ее внутреннее напряжение исчезло без следа, и бояться стало уже нечего. Ощущения от единения оказались странными, незнакомыми, пока еще немного неудобными, но боли в них не было, и в миг, когда Сайто нарушил последнюю невидимую границу между ними, Тидзуру только еще шире открыла свои огромные глаза и еще чаще задышала. Сайто тут же замер. Ему требовалось осознать произошедшее, но прежде всего он хотел дать свыкнуться Тидзуру, хотел убедиться, что не причинил ей вреда. Сайто перехватил ее частое дыхание коротким поцелуем, потом проверил губами, нет ли слез в уголках ее глаз, и все время продолжал заглаживать свою вину, нежно водя ладонями по ее шелковой коже. «Прости, прости, прости», — непрестанно шептал он, и в его шепоте ей безошибочно слышалось: «Люблю, люблю, люблю». «Люблю, — прошептала Тидзуру в ответ, — я люблю вас, Хадзимэ-сан!». От этих слов, которые она впервые с момента его собственного признания произнесла не взглядом, не поцелуем, не намеками и иносказаниями, не ласковыми движениями рук, не объятиями, не раскрывшимся навстречу телом, а прямо, ясно и открыто, его сердце вспыхнуло солнечным светом. Сайто вжался в Тидзуру изо всех сил, но все еще не двигался, а только повторял в ответ: «Люблю, люблю, люблю! Я люблю тебя, Тидзуру!». И вот уже шепот, звучащий в их ушах, снова превратился в пьянящий медовый гул, и они уже не разбирали слов, не различали их смысла. Сайто, наконец, сделал первое движение, потом еще, еще, еще. Он уже не пытался контролировать эти движения, не пытался ее уберечь, забыл про ее хрупкость, а только отдавал ей себя без остатка и одновременно брал ее с жадностью пчелиного роя, дорвавшегося до желанной добычи. Их вздохи наполнялись сладостной зернистой тяжестью, она все сильнее прижимала его к себе, и когда пчелы затрепетали в агонии в последний раз и замерли, выпуская в ее тело напоенные медом жала, Тидзуру задрожала, вбирая в себе без остатка этот мед, эти жала, эту сладость на грани боли, и, сгорая в лучах своего солнца, громко выдохнула: — Хадзимэ… Сайто стер ее неизменное «-сан» поцелуем, и это «Хадзимэ», прозвучавшее в двое уст, в два дыхания, в два тела, дало начало поединку, который никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Бесконечному, вечному поединку в их собственном стиле.