l'amour sent comme les fleurs

      «Привет, Гарри! Если ты читаешь это письмо, то с наследством всё вышло, как и задумывалось, и зря я при жизни так не доверял нотариусам. В любом случае, поздравляю!       Наверное, ты думаешь, что странно оставлять всё движимое и недвижимое человеку, которого лично не знаешь, не так ли? Вполне резонно, но в этом вопросе у нас немного разные взгляды. Ведь это ты меня не знаешь, а вот я тебя более чем.       Догадываюсь, что меня представили, как твоего двоюродного дядю, хотя, фактически, эти родственные связи формальны и даже не связаны по крови. Однако я хотел бы, чтобы ты воспринимал меня как своего крестного. Эти наши узы всегда мне казались куда более близкими и крепкими. Хотя теперь, пожалуй, это не имеет значения. Но пока рано уходить в лирику.       Все эти годы я наблюдал за тобой, а когда ты был малюткой, то я чувствовал, будто ты мой сын почти настолько же, насколько сын своих родителей. Возможно глупо так сильно любить чужого ребенка, но так уж вышло. Своих детей я так и не завел, а с тобой у нас не сложилось.       Наверное, у тебя много вопросов. Например, почему я не взял тебя под опеку? Или почему не связался позже? Действительно ли я всё это время наблюдал за тобой?       Рад буду утолить твоё любопытство.       Пожалуй, стать твоим опекуном было той несбыточной мечтой, которая жила со мной со дня смерти твоих мамы с папой. Тогда у меня было мало денег и влияния, потому я не смог ничего сделать против твоих отвратительных родственничков в суде. Я догадывался, что они могут захотеть оставить тебя себе, с учетом того, какие деньги на твоё содержание оставили твои родители. Вряд ли ты вообще слышал об этих деньгах. Сейчас это уже неважно. Важно то, что у суда не было ни одного основания отдавать тебя мне, сколько бы я ни боролся.       После того, как на тебя совершили покушение, я пытался пробиться в больницу. Там, в холле, у меня с твоими родственничками прошло рандеву с мордобоем, и я не жалею ни об одной ссадине, оставленной твоему жирному дяде. Жалею лишь о том, что тогда ещё не имел достаточного веса в обществе, чтобы избежать запрета на то, чтобы к тебе приближаться. Конечно, я бы мог попытаться обхитрить систему и как-нибудь тайно связаться с тобой, но это могло выйти нам обоим боком, да и вряд ли из нас получилась бы хорошая семья в такой атмосфере.       Я наблюдал за тобой издалека, ожидая твоего восемнадцатилетия. Тогда запрет стал бы недействителен, а ты мог бы сам решать с кем и как жить. Я знал о твоем увлечении рисованием, знал о том, что в лучшем случае ждет тебя с Дурслями. Я готовился и считал дни до момента, когда мы наконец сможем стать семьей.       Когда тебе было семнадцать и счастье было так близко, жизнь решила надо мной посмеяться. Мне диагностировали меланому. В лучшем случае мне оставалось десять лет. Про худший я старался не думать. И, представь, меня даже не пугало, что я умру толком не состарившись. Меня уничтожило то, что будущего с тобой не может быть. Конечно, мы могли бы провести семь счастливых лет до того, как моя жизнь придет к логическому завершению, однако я не мог так жестоко поступить. Ни с собой, ни, тем более, с тобой. Кем бы я был, если бы подарил тебе семью, зная, что спустя несколько лет мне придется её отобрать?       Последние годы я уже даже не боялся мысли о том, что умру. Когда бежишь марафон, на последних метрах голова занята исключительно мыслями о том, как бы скорее добежать до финиша, чтобы все это наконец закончилось. Ни о чем другом уже не думаешь. Однако я всё ещё не мог заставить забыть себя о несбывшейся мечте о семье. Порой, узнавая о твоих успехах в учебе или, что меня больше интересовало, в рисовании, мне было обидно буквально до слёз. Иногда я даже порывался послать всё к чертям и дожить последние годы в компании человека, которого всегда видел своим сыном. Но я сдержался и, я надеюсь, ты поймешь мой выбор и оценишь мою жертву.       Как бы там ни было, я горжусь тобой и уверен, что Джеймс и Лили тоже бы гордились. Даже воспитываясь в таком кошмаре, ты вырос достойным человеком, Гарри. И я рад, что всё то, что теперь тебе досталось, поможет тебе в самореализации.       Надеюсь, галерея пришлась тебе по вкусу? В любом случае, ты в праве изменять её, как тебе заблагорассудится. Я уверен, что она в надежных, талантливых руках.       Я верю, что тебя ждёт счастливое и великое будущее, Гарри. Главное — ничего не бойся и будь собой. Если бы я трусил, то не имел бы за душой ничего. Самой большой ошибкой, которую ты можешь совершить в своей жизни, является постоянная боязнь ошибаться. Надеюсь, правда, что с любовью тебе повезёт больше, чем мне. Самая красивая любовь, которую я видел в своей жизни, — любовь твоих родителей. А я многое успел повидать за свою не самую длинную жизнь. Хочется верить, что тебя ждёт любовь такая же светлая, пускай я этого и не увижу.       Верь в себя, как я в тебя верю, Гарри. Живи свою лучшую жизнь. Наслаждайся. Твори. Люби. Надеюсь, я хоть как-то смог облегчить тебе задачу.       Искренне твой Сириус Блэк.»

***

      Гарри вежливо улыбнулся на прощание очередной журналистке, машинально поправляя идеально сидящий на нем костюм изумрудного цвета.       — Он великолепно подчеркивает твою фигуру и цвет глаз. Ты его наденешь, возражения не принимаются, — возражал Малфой на нытьё Поттера. Выглядел брюнет действительно шикарно.       Общение с журналистами всё ещё выматывало, хоть за последние месяцы Гарри и привык к нему. Слухов вокруг загадочной персоны, оказавшийся единственным преемником неотразимого Сириуса Блэка, было действительно много, потому Поттер изредка соглашался на интервью, чтобы подготовить публику к своему появлению в мире большого искусства. Некоторые журналисты, как, например, Рита Скитер из журнала «Пророк», были откровенно не в себе, и после встречи с ними не один день ещё было дурно. Гарри до сих пор с содроганием вспоминал её статью о бедном гее-сиротке, который скорее всего был молодым любовником Сириуса и не продаёт галерею лишь из памяти о любимом мужчине. К слову, во время интервью с ней они болтали в основном о картинах. Стоит ли говорить, что Гарри, под началом разъярённого Драко, подал на аферистку в суд и выставил запрет на посещение ей открытия галереи?       Гарри окинул большой зал рассеянным взглядом, в очередной поражаясь количеству людей, посетивших галерею в день открытия. Конечно, он знал, что шумиха вокруг открытия «Constellation*», в прошлом бывшей «vlkodlak*», принадлежавшей великому художнику Сириусу Блэку, год назад почившему, привлечёт большое количество народа. Но он и не рассчитывал, что в первый же день работы у входа выстроится строго контролируемая охраной очередь из желающих познакомиться с вывешенными экспонатами.       Друзья Гарри и Драко, конечно, прошли без очереди.       Поттер зацепился взглядом за Асторию, пришедшую в паре с Блейзом. Они, держась за руки, разглядывали одну из давних картин Гарри с изображением большой чёрной змеи с красными, горящими глазами. Пара пришла совсем недавно, однако оба уже успели обмолвиться с Поттером парой слов.       Большой зал был использован для демонстрации более давнего творчества Гарри. В будущем он планировал использовать его для других художников и заинтересовавших его произведений, однако, по совету Драко, решил для первого раза занять своими работами большой и средний залы.       — Люди должны познакомиться с тобой как с художником, Гарри. Ты должен показать им как можно больше. Они тебя совсем не знают, так покажись им во всем великолепии, — советовал Малфой.       Поттер неспешно прошёл в средний зал, попутно здороваясь со всеми желающими. Он с затаенным удовлетворением наблюдал за одухотворенными лицами посетителей. Многие так сильно увлекались разглядыванием, что взгляд их становился расфокусированным и далеким. И именно такое погружение в работу было лучшим комплиментом для творца.       Весь средний зал занимали картины, которые Гарри начал писать с того дня, как окончательно ушёл с прошлой работы. Серию картин он назвал «Affection*». Работы имели разную цветовую гамму, сюжет и композицию, однако их крепко объединяло одно: сильнейший эмоциональный посыл. Картина с горящим замком вызывала у всех трепет и тревогу; полотно с матерью и ребёнком на руках навевала печаль и безысходность; картина с улыбающимся белокурым мальчишкой, которым являлся шестилетний Драко, вызывало улыбку, а у Гарри ещё и щемящее чувство в груди. Серия произвела фурор.       Поттер увидел у картины с церковью Джинни с её новым парнем Дином и Невилла с его девушкой Луной. Лонгботтом, к слову, вдохновившись тем, что Поттер посвятил себя любимому делу, оставив карьеру бухгалтера в фирме, пошёл получать второе образование, желая в будущем стать дендрологом. С ребятами Гарри уже тоже успел пообщаться, потому решил в очередной раз не подходить.       Гарри прошёл в первый малый зал, тут же натыкаясь в взглядом на изображение его и крестного. Это помещение он решил оставить для картин человека, который, хоть и не смог стать его близким при жизни, все равно занял определенное место в сердце Поттера. После прочтения письма Гарри даже почувствовал, как, несмотря ни на что, Блэк стал для него почти родным.       Сириус прожил хоть и не очень длинную, но действительно продуктивную жизнь, так что его работ хватит ещё более, чем на десяток выставок. Правда, работу с семейством Поттеров в полном составе, Гарри твёрдо решил нигде не вывешивать и запрятать в доме. Слишком личной она стала для него.       Поттер ненароком вспомнил, как удивился, увидев при просмотре всех картин портрет Северуса Снейпа, с которым все же познакомился ещё весной.       Мужчина, хоть и производил на первый взгляд отталкивающее впечатление, понравился Гарри. Своей язвительностью и исключительным чувством юмора он напоминал Поттеру Драко, а его холодность и местами грубость перестали пугать Гарри уже спустя несколько встреч. Северус же, словно заметив, что его перестали бояться, сразу же смягчился, хоть и продолжал вступать с Гарри при каждой встрече в словесные пикировки и взаимные подначивания. Поттера это более, чем устраивало. А когда он видел, как от счастья горят глаза любимого человека, чьи самые близкие люди нашли общий язык, и вовсе расцветал обожанием к Снейпу. Пусть и ненадолго.       Портрет хмурого мужчины висел где-то в конце зала. Северус впервые увидел его, посетив выставку незадолго до открытия.       — Ненавижу столпотворения. Не то чтобы я горел желанием дать оценку вашим художественным излияниям, Поттер, однако посещение вашей выставки считаю своим долгом. Хотя бы ради Драко, — в привычной манере разглагольствовал Снейп, зная, что его лживые слова никак не заденут Гарри.       Снейп долго смотрел на картину, после чего перевёл взгляд на вопросительно глядящего на него Поттера, явно нехотя отвечая на немой вопрос:       — Мы учились вместе с твоими родителями и Блэком в одном потоке. Рассказать я про них ничего не могу, потому что мы… не общались, — Снейп слегка запнулся, отводя взгляд чёрных глаза в сторону. Гарри точно понял, что мужчина лжёт, однако решил сделать вид, что этого не заметил. До поры до времени.       Северус, скупо похвалив, — что со слов Драко значило, что ему очень понравилось, — работы самого Гарри, удалился за два часа до официального открытия.       Поттер сморгнул воспоминания, пытаясь мысленно переключиться на что-нибудь другое.       «Интересно, когда Тео с Панси придут?», — спросил он себя, впрочем не рассчитывая, что Нотты придут раньше вечера. Он уже не раз убеждался в их нерасторопности и привычке опаздывать на всё, что можно и нельзя.       — Как они ещё на собственную свадьбу не опоздали? — раздраженно закатывал глаза Драко, тут же тепло улыбаясь.       Гарри в очередной раз подивился тому, насколько сильно поменялся за год его круг общения. Кто-то, как Рон, окончательно ушёл из его жизни; кто-то, как друзья Малфоя, крепко в ней обосновались. И Поттер соврал бы, если бы сказал, что ему эти перемены не нравятся.       Единственное, что не менялось ещё с младшей школы, — их дружба с Гермионой. Даже несмотря на то, что подруга все же переехала к Виктору в Болгарию, их связь была нерушима и все так же крепка. Да и со слов Гермионы, косметологический центр они, скорее всего, открывать будут все-таки в Лондоне. Девушка умела быть убедительной, когда ей это необходимо.       Правда, на открытие Грейнджер и Крам попасть не смогли, ведь их рейс отменили в связи с погодными условиями, а ближайший будет только поздно вечером.       — Не стоит так сокрушаться, Гермиона, выставка никуда не сбежит, — успокаивал её по телефону Гарри.       Поттер улыбнулся воспоминаниям о разговоре с лучшей подругой, вновь возвращаясь в средний зал. Он мельком взглянул на потолок, все так же впечатляющий бездонным звездным небом, к которому Гарри собственноручно дорисовал три созвездия: Льва, Дракона и Большого пса. В последнем особенно ярко выделялась звезда Сириус.       Тут же его взгляд нашёл картину, от которой он сам зачастую не мог оторвать взгляда. Даже сейчас возле неё собралось бóльшее количество людей, чем в любой другой точке зала. Та самая картина с Драко в образе бесноватого ангела. Она казалась ему слишком личной и интимной, однако Малфой, чертов змей искуситель, все же уговорил добавить её в серию.       — Я её очень люблю. Хочу, чтобы больше людей её увидело и почувствовало примерно то, что впервые глядя на неё почувствовал я, — аргументировал он.       Гарри поздоровался с очередной парой посетителей, направляясь во второй малый зал. Он был совершенно особенным не только потому, что под началом Блэка не использовался, но и потому, что был полностью отдан под работы Драко.       Ещё во время самого первого посещения Гарри уже знал, что фотографии Малфоя обязаны висеть в нём.       Поттер до сих пор с замиранием сердца вспоминал, как загорелись ртутные глаза Драко, когда он сообщил ему о своём решении; как губы растянулись в абсолютно счастливой улыбке, тут же обрушившись на его лицо сотней нежных поцелуев, перемежающихся со: «спасибо!.. люблю тебя… самый лучший… мой…»       Эту серию фотографий он назвал «l'amour sent comme les fleurs». Это были фотографии влюблённых пар, счастливых семей, детей с их родителями, хозяев с их питомцами, творцов за любимым делом. Все фотографии объединяла всеобъемлющая любовь, которую мог прочувствовать зритель. Гарри был от серии в восторге. Впрочем, почти все были в восторге.       Поттер с особой нежностью посмотрел на фотографию, на которой был изображён он же с букетом точь-в-точь таким, какой подарил Драко в день их знакомства, возле входа во «Fleuri». На губах брюнета играла ласковая улыбка, а любовь во взгляде была направлена на человека по ту сторону объектива.       Гарри нехотя перевёл взгляд в зал, невольно останавливая его на импозантном высоком мужчине с длинными платиново-белыми волосами, собранными в низкий хвост на затылке. На нём был шикарнейший костюм-тройка, дорогие туфли блестели, а резная трость в руке отлично вписывалась в образ, не выглядя нелепо. Гарри сощурился, разглядывая породистое лицо с высокомерным выражением на нем. В серых глазах сквозил холод и надменность. И все же Гарри этот мужчина показался знакомым.       Поттер незаметно приблизился, лавируя в толпе, и оказался совсем рядом как раз тогда, когда из другого угла выплыла статная фигура Драко. Именно в этот момент Гарри понял, кого ему напомнил необычный мужчина.       Та же горделивая осанка и грациозные движения, тот же цвет волос. Цвет глаз тоже был похож, однако во взгляде Малфоя редко можно было увидеть такую холодность, поэтому про себя Гарри решил, что глаза у них не похожи. Однако, когда мистер Малфой взглянул на сына, взгляд его так сильно потеплел, что Поттер понял: глаза у Драко тоже отцовские.       Гарри, увидев, как Люциус решительно преодолевает оставшееся расстояние между ним и Малфоем младшим, хотел было удалиться, чтобы не вмешиваться в семейные дела любимого, но все же не смог заставить себя сдвинуться с места.       «Я не буду подслушивать. Просто прослежу, чтобы все было спокойно», — убеждал он себя.       Гарри с замиранием сердца наблюдал профиль Драко. Его лицо, когда он заметил идущего к нему отца, на мгновение исказилось в удивлении, легком испуге и ещё чем-то, однако он быстро совладал с эмоциями, нацепляя на лицо маску холодного равнодушия, становясь ещё более похожим на отца.       Малфой старший как-то нерешительно подошёл к сыну, что-то тихо ему говоря. Его голос растворился в тихой классической музыке, заполняющей всё помещение, однако Гарри понял, что тот просто поздоровался. Драко, не меняя выражение лица, надменно кивнул.       Гарри отвернулся, некоторое время пытаясь совладать с любопытством, однако неосознанно подобрался ближе.       — Работы твоего молодого человека впечатлили меня, Драко, буду честен. Но твои… впечатлили, пожалуй, даже сильнее. Они… очень хороши, — мистер Малфой отводил глаза. Ему явно тяжело давались откровения.       Глаза Драко на мгновение загорелись, однако подчёркнуто вежливый тон выдал сухое:       — Благодарю.       Люциус в нерешительности закусил губу и, будто разрушив последний барьер в своей голове, резко повернул голову, заглядывая сыну прямо в глаза.       — Я… я горжусь тобой, Драко. Действительно горжусь.       Драко вздрогнул, тут же теряя всю холодность и самоуверенность. Выражение его лица стало совершенно беззащитным, а глаза смотрели так, будто он вновь маленький мальчик, отчаянно желающий услышать, что папа любит его просто так.       — С- кхм … спасибо… отец, — тихо проговорил Драко дрожащим голосом, а Люциус, услышав спустя долгие годы заветное «отец», почти нежно ему улыбнулся, глядя перед собой блестящими глазами.       — Что ж, не буду отвлекать. Ещё раз поздравляю с вернисажем, Драко.       Драко в ответ лишь кивнул, а Люциус, в совсем уж отеческом жесте положил руку ему на плечо и, недолго её так подержав, удалился.       Гарри, ставший немым свидетелем семейной сцены, дал своему парню время прийти в себя.       Спустя буквально пару минут, Малфой сам подошёл к Поттеру, обнимая того со спины. Он никогда не боялся публичного выражения чувств, потому его совершенно не волновало количество репортеров и журналистов, находящихся с ними в одном помещении.       — Любопытство кошку сгубило, — шепнул он Гарри прямо в ухо, отчего по загривку брюнета побежали мурашки.       — Прости, я переживал. Всё нормально прошло?       — Да. Лучше, чем я ожидал, — Малфой, кажется, совсем не злился, что не могло не радовать.       — Драко, у меня для тебя есть подарок.       — Прямо сейчас? — свой подарок в честь годовщины со дня знакомства Драко решил приберечь до вечера, так что новый мотоциклетный шлем смиренно дожидался своего часа в шкафу.       — Не могу ждать до вечера, — извиняющимся тоном пробормотал Поттер, нехотя выворачиваясь из захвата рук, чтобы стать к парню лицом к лицу. На них мало обращали внимание, однако Гарри все равно за руку оттащил Драко ближе к неприметной нише в стене.       Поттер решительно засунул руку за пазуху, доставая бархатную продолговатую коробочку. Драко удивленными глазами наблюдал за его махинациями, не в силах что-либо сказать.       Поттер, нервничая, открыл коробочку, в которой на белой подушечке примостились два одинаковых на первый взгляд кольца.       Малфой совсем уже круглыми глазами уставился на Гарри.       — Сперва я хотел подарить тебе кольцо, а потом, вспомнив, какой ты у меня ревнивый, решил… поступить слегка по-другому, — Драко внимательно слушал сбивчатое бормотание, не отрывая взгляда от изящных колец из белого золота. На передней части кольца красовались мелкие цветочки, инкрустированные бриллиантами. — Это незабудки*. Я… я бы хотел, чтобы эти кольца были знаками нашей принадлежности друг другу… На них и гравировка есть.       Малфой, все так же молча, взял в пальцы одно из колец, с замиранием сердца читая на внутренней стороне: «Только твой. ДМ»       — Поттер, ты неисправимый романтик, — голос Драко звучал глухо, потому что тот боялся говорить громче: голос скорее всего дал бы петуха.       — Тебе… тебе нравится? — неуверенно пролепетал Гарри, трогательно краснея. Драко еле сдержался от того, чтобы наброситься на это чудо с поцелуями, мысленно спрашивая у небес, за что ему такой подарок судьбы.       — Конечно нравится, Поттер. Что за глупые вопросы? А теперь, будь так любезен, дай мне свою руку.       Гарри с глупейшей улыбкой безропотно выполнил просьбу, подавая левую руку. Драко уверенно надел кольцо на указательный палец.       «Безымянные пускай будут свободны для обручальных колец», — невольно подумали оба, от чего внутри что-то сладко екнуло.       Проделав ту же самую процедуру со вторым кольцом, Поттер широко улыбнулся. И эта улыбка, как и всегда, поразила Драко в самое сердце.       — Уже представляю, как будут ехидничать наши язвы, — преувеличенно недовольно проворчал Малфой, в противовес своим словам нежно улыбаясь.       — Ничего страшного. Главное, чтобы ты был рядом со мной в этот момент.       Румянец на скулах и ушах Драко вспыхнул с новой силой, и блондин отвернулся, буркнув:       — Романтичный придурок.       — Поправочка: твой романтичный придурок.       И Драко, больше не выдержав того, какое влияние на него оказывают слова и действия Поттера, сделал единственное, что могло бы заткнуть того хотя бы ненадолго: поцеловал его.       Парням как никогда раньше захотелось оказаться дома, вдали от любопытных взоров, однако сейчас такая роскошь была им не доступна. Потому они нехотя оторвались от друг друга.       — Люблю тебя, — шепнул Гарри прямо в приоткрытые губы, не обращая внимания на то, что на них уже начинают засматриваться.       — И я люблю тебя, а теперь брысь. У нас, как никак, день открытия. А нацеловаться мы ещё успеем, у нас для этого вся жизнь впереди.       Поттер безропотно подчинился и напоследок крепко прижал к себе Драко, тут же возвращаясь в большой зал.       Ведь у них действительно ещё вся жизнь впереди. Одна на двоих.