Обещай, что найдешь меня

Тори

      Время поразительно скоротечно. Мы не замечаем, как проносятся минуты, дни, недели, года. Не замечаем, как бываем переполнены счастьем или опустошены печалью, озлоблены до краёв или разбиты болью. Не замечаем, как стареют родители, взрослеют братья, сёстры, дети. Не замечаем, как люди вокруг обогащают нас или же умертвляют своим присутствием. Не замечаем, даже, как садится и восходит солнце, как его лучи пробираются, словно крадутся, сквозь занавес горизонта, опаляя тёплым светом наши окна, кроны деревьев, улицы, дома, нас самих, оставляя на коже и узорах жизни мягкие поцелуи. Иногда не замечаем, когда идём не по тому пути, не замечаем, что оступились. Но я боле не хочу не замечать, я хочу видеть всё, чувствовать и ощущать каждое мгновение, каким бы оно не было.       Меня не покидает мысль о неизбежном, что в скором всё закончится, занавес опустится, произойдёт прощальный поклон, а голоса зрителей утихнут, как только прозвучат последние овации. Возможно, я впервые начинаю по-настоящему ценить отведённое жизнью время, потому что шестое чувство кричит мне поторопиться, или я не успею. Вот только, что не успею, я так и не поняла. Поэтому решила, что буду успевать всё.       Прошедшее было не самым лёгким испытанием в моей недлинной жизни, всё так завертелось, закрутилось, что остановиться и осмыслить просто не хватило времени. Но сейчас я вижу. Наконец, мои глаза открылись, сознание ясным стало в миг.       — Эй, крошка, что с твоим лицом? — раздаётся добрый смешок подле меня, заставляя очнуться.       Почти никак не отзываюсь на реплику, только сильнее вжимаюсь пальцами в почву и траву под своим телом, пытаясь, вероятно, осязаемо запомнить каждую деталь этого мира. Пока я тем временем, жадно проглатываю воздух, вдыхая кислород до полноты в лёгких. И только смиренно пытаюсь запомнить каждое очертание в небе: изгибы облаков, оттенки голубизны, и даже воображаемые звезды, которых днём и вовсе не видно.       — Можете себе представить, если бы мы видели звёзды днём? Наверное, мир сошёл бы с ума, — произношу спокойно, как данность, но велика вероятность, что со стороны это выглядит либо щагодачно, либо странно. Но стоит мне закончить, как в тот же миг надо мной опускается тень, а чьё-то тело закрывает собой все виды полуденного неба.       Веснушчатый тепло улыбается, внимательно рассматривая черты моего лица. Это длится всего миг, но, кажется, целую вечность. Огненные волосы лучезарно свисают с его макушки, готовые вот-вот защекотать твой нос своей мягкостью. Так далеко, но так близко. Но я всё продолжаю рассекать миры в лазурном небе, совсем не обращая внимания на голоса людей, что доносятся со всех сторон, прохладу от земли, настойчивость друга и слепящее солнце.       — Зачем людям звёзды днём, если есть я? — неожиданно усмехается демон, проводя большим пальцем у носа, как бы подтверждая свои слова на деле.       — Красотка, ты на солнце перегрелась? — нависает новая тень: точёная, такая хрупкая, разбрасывая тёмные локоны на моём лице, щекоча кожу у носа, глаз, на лбу и шее. Слегка морщусь, не сдерживая улыбки от ощущений. Пока две другие улыбки, недоумевающе глядящие на меня сверху, расплываются меж облаков.       — Похоже, и впрямь перегрелась, — продолжает мысль моего ангела рыжик. Замечаю, как двое хитро переглядываются между собой, пока я продолжаю делать вид, что совсем этого не вижу.       И, готовая к любой их выходке, шумно выдыхаю, стоит теплому девичьему телу лечь на меня, сближая наши лица на минимальное расстояние. Коварно щурится, касаясь кончиком носа моего, проводит тыльной стороной ладони по моей щеке, разглаживая складки большим пальцем. Тёмные круги под глазами стали верными спутниками моих будней. И кто бы знал, от усталости всё или от бессонных ночей с этой дьяволицей?       Так мягко касается моей кожи, так пронзительно заглядывает в голубизну глаз, так тесно прижимается и с полным взором любви, так ласково, смотрит. А я лишь замедляюсь в дыхании, не в силах отвести взгляда, наблюдаю за каждым жемчужным переливом её волос, что слегка колышатся от осеннего ветерка, за каждым подрагиванием тёмных, но таких мягких, губ. Тори, ты сходишь с ума, потому что невозможно так спокойно принимать действительность её близости.       Но идиллия быстро прерывается, потому как что-то тяжёлое падает на нас сверху, заставляя скатиться всех к траве врассыпную. Недовольно охаю, ощущая болезненные ушибы во всём теле, чётко слыша заливистый смех под боком. Рыжеволосый молниеносно притягивает нас к себе по обе стороны, не давая выбраться из цепких объятий.       — Надеюсь, я вам не помешал, — мечтательно выносит вердикт своих действий, заглядывая дальше, чем мы смогли бы увидеть, в чистое голубизной небо.       Поначалу возмущённо вздыхаю, готовая уже взорваться, подобно урагану, но неожиданно сдерживаю себя, глянув исподлобья на умиротворение в лице демона. Ангельская совесть не позволяет мне рассердиться, ведь он так счастлив быть с нами здесь. Возможно, как прежде уже не будет, но я хочу, чтобы он был счастлив. Это чувство толком и не объяснить, но ему место просто быть.       «Ты не меняешься, и спасибо тебе за это»       Слышу благодарный шёпот среди потока мыслей и слегка улыбаюсь, осознавая, что лежу под боком с демоном, который умеет любить сильнее многих из людей. Мы все способны любить, и мы все заслуживаем этой любви. Неважно, на чьей стороне ты был рождён, среди смертных или бессмертных, благородный ты клён или дикий зверь.       И на радостях собственных мыслей, возвращаюсь в объятия мечтательных облаков, что, кажется, постоянно ждут моего взгляда к себе. И это небо всегда притягивало меня в свои просторы: его высота и недосягаемость, переливы цветов, отражения света и перистые облака — вот, где моё место. Я всегда это знала. Звёзды и солнце, закаты и рассветы, неважно, моё место среди звёзд. Возможно, однажды я снова вернусь к ним, к их свободе.       Сердце начинает сильнее биться, только мне стоит вспомнить об ангельской стороне моей сущности. Тогда и все сомнения вновь настигают. Смерть Кигана преследует меня во снах. С того дня все воспоминания заполнены лишь только им, а мир Морфея боле не вознаграждает меня отрывками прошедшей жизни. Я вижу лишь его лицо с осуждающим и полным боли прищура тонкого разреза глаз, его гадкую ухмылку, словно всё идёт только по его продуманному плану, словно он знает, как придётся мне мучиться от осознания собственных действий.       Мужская грудь сильнее вздымается подо мной, и, будто бы услышав мои мысли, Ади подаёт, переполненный серьёзностью и сочувствием, голос.       — Мне не по себе так же, как и вам. В Эдеме неспокойно. Но даже мы не знаем всего наперёд. Поэтому я не могу сказать вам, что ждёт всех нас в конце.       Его слова больно режут по недавно зажившим ранам, напоминая о всей никчёмности моего существа. Я всегда знала, что мы — марионетки Господа, но никогда не догадывалась, что мы действительно игрушки в бестелесных ладонях создателя мироздания. Нам не подвластна собственная судьба; так, как же выбраться из болота, из которого нет выхода? Этот вопрос заставляет меня задыхаться от бессилия, сжимая в тисках всё внутри.       — Нет даже никаких догадок или подсказок, чтобы хотя бы избежать чего-то непоправимого? — сдержанно и с осторожностью задаёт волнующий вопрос, приподнимаясь на локтях, чтобы лучше разглядеть эмоции на лице демона, мой темнокрылый ангел. Да я и сама брызжу любопытством в смеси опасений и настороженности.       Ади тяжко вздыхает, не реагируя на заданный вопрос, погружённый в волнующие мысли, продолжает растворяться в небесных завесах облаков. Неожиданно его лицо пропитывается грустью, как если бы он вспомнил о ком-то, кого больше никогда не увидит, с досадой принимая реальность. Но затем резко меняется в мимике, с едкой усмешкой всё же отвечая.       — Как правило, серафимы и херувимы не делятся своими замыслами с подобными мне.       Мег хмуро взирает на него, сдвигая чёрные брови к переносице, чтобы после отвести взгляд к влажной растительности под боком, улетая в догадки своего сознания. Как жаль, что я не в силах слышать её мысли. Возможно, если бы мы могли, то всё было бы куда проще. Никаких секретов — лишь только мы.       «Просто ты не пыталась услышать её мысли».       Отрешённый, равнодушный звон раздаётся в массе вопросов, после чего я подавленно направляю взор на демона. Но он и не видит меня. Всё только думает о чём-то, не желая делиться сокровенным.       — Иногда так странно видеть, как сильно вы любите друг друга. Это больно режет по глазам. Я так счастлив, что вы смогли всё это преодолеть, чтобы сейчас лежать здесь вместе, о чём-то думать, понимая, что та девушка, что лежит с тобой рядом — та, кто пройдёт с тобой эту жизнь до конца, — его слова источают такой прекрасный смысл, но голос совсем охрипший, сдерживающий что-то очень печальное и болезненное в горле, подобно ко́му, не дающему говорить. Карие глаза перепуганы, а улыбка не такая, как прежде. Сейчас она потерянная и разбитая, настолько, что хочется просто прижать его к своей груди, обнять крепче и не выпускать, продолжая напевать ему сладостные колыбели о том, что всё в порядке, всё будет хорошо, однажды и ныне.       — О чём ты? — заинтересованно встревает девушка по ту сторону развалившегося тела друга, всем своим видом источая холодную заинтересованность.       И, когда мои мысли кишат всеми возможным предположениям, я знаю, что среди них верное лишь одно. Но так страшно спросить, нечайно засыпав старые раны солью.       — Это был кто-то, кто очень дорог тебе, — вовсе не думая, тихо шепчу больше как утверждение. Прикасаясь ладонью к его груди, чувствую, как сильно бьётся нечеловеческое сердце от моих слов, или это моё так сильно колотится. Но он молчит.       — Мы почти ничего не помним из той жизни. Но ты всё ещё наш друг. И я хочу знать, что тебя гложет, ведь столько лет ты был совсем один, — слегка хриплю, совсем тихо подавая голос. Рыжик так неожиданно сменяет поле зрения, ныне так беспомощно заглядывая в мои глаза. От его взора нервно сглатываю, не убирая ладони с груди. И продолжаю моляще взирать на него.       — Это было очень давно, — вновь опускает голову к траве, пуще прежнего заглядывая в небо, вырисовывая в нём какие-то свои сюжеты. — Это был самый чистый ангел из всех, кого я знал. Многие считали Викторию таковой. Но Вики много раз переступала через все ангельские принципы, множество раз прибегала навстречу к тьме, навстречу к своему демону, — отрешённо ведёт свой рассказ, совсем позабыв, где он, с кем и в каких обстоятельствах. Словно рассказчик истории, начинает повествовать о прошлом: — Но Сэмми был именно таким, чистым и невинным, добрым и чутким, любящим и только моим. Он прибыл в Эдем вместе с тобой, Вики. Ты тогда, как обезумевшая валькирия, летала в облаках с влюблёнными глазами. Однажды он рассказал мне о том, как ты с первого же дня в райском саду пролепетала ему все уши о прекрасном демоне с белоснежной кожей, с двумя тёмными безднами вместо глаз и с самыми прекрасными смольными волосами, переливающимися всеми отблесками морского жемчуга. И я не представлял, насколько сильно вы были одержимы друг другом с первого дня, потому что моя очаровательная подружка, крошка Мими, третировала меня каждый день о самом прекрасном ангеле в этом чёртовом саду, — задумчиво усмехается, с таким трепетом вспоминая все моменты наших прошлых жизней. — Но между нами никогда не было такого. Не было огня, только твёрдое чувство необходимости друг в друге. Мы были нужны друг другу как никогда. И я хотел быть рядом с ним, желал только его. Только с моим ангелом я ощутил этот огонёк в своей груди — тот самый смысл, ради которого мы все живём. Я знал, что это, но вспомнив о том, кто я, воспротивился ему. Как мерзкий чёрт, оттолкнул его. Сэмми каждый миг напоминал мне о том, что я заслуживаю любви, что я заслуживаю его любви. Но всё равно оттолкнул. Мой ангел исчез. А ведь он так пытался достучаться до меня, продолжая быть рядом и оберегать меня. Но я не замечал, — останавливается, с хрипотцой выдыхая заполонивший всё внутри воздух. И с каким-то печальным осознанием продолжает: — или не хотел замечать. И, когда пришло время выбирать, он выбрал не меня. Сэмми навсегда покинул Эдем. Он ушёл. А я так злился на него и на себя за то, что он бросил меня, и за то, что я сделал то же самое. Ярость одолевала меня. Такой боли я никогда не ощущал. Она заставляла меня задыхаться и плакать. Даже смешно, плачущий демон, — громко усмехается в попытке выдавить из себя хоть что-то едкое. Но не выходит, — И тогда остались только вы. Я даже смог смириться, пока две влюблённые девчонки всё время крутились вокруг меня. Нашёл новый смысл — быть для вас тем, кто понимает, кто сможет принять. Мой Сэммуил покинул меня, оставив на растерзание двум непоседам. Вы — всё, что у меня было. Но даже тогда я чувствовал — зависть что-ли.       Выдыхает последние слова с каким-то особым озарением. Но в ту же секунду вновь заполняется скорбью и отчаянием. Замечаю, как карие глаза наполняются нечеловеческой краснотой, поблёскивая под солнечным светом. И, почуяв подступающие слезы, Ади тут же прикрывает свои веки, сильнее зажмурив их, стараясь отогнать волну чувств, что так якобы не свойственна исчадиям Ада.       — Но и вы ушли от меня, — обречённо оглашает, не открывая глаз.       — Нет, мы не ушли. Мы всегда были с тобой, как и сейчас. Ты никогда не будешь один, пока мы живы. Не важно, кто ты, демон, ангел или человек. Мы все заслуживаем любви, — с необъяснимым пониманием прерывает его мой ангел, поучая с такой твёрдостью, присущей лишь родителю. Чувствую, как друг внимательно слушает её. Борется с теми словами, но в итоге в отчаянии принимает, как данность. — Мы все совершаем ошибки. Часто отталкиваем тех, кто нам по-настоящему дорог, — Мег припускает взгляд к земле, словно вспоминая о чём-то. И мне ли не знать, о чём именно. Неужели она до сих пор винит себя за то, что ушла тогда? Это такая глупость. И, будто услышав мои мысли, выпрямляется в спине, располагаясь отныне в сидячем положении. — Но этого не избежать. Через эти ошибки мы учимся. И, если тебя любят, они всегда вернутся, — тёмные бездны с горечью заглядывают в карие глаза, принуждая взглянуть на себя. Но он не смотрит. — Как и Сэмми. Не важно, могут пройти тысячелетия, но, если он любит тебя, он вернётся. И, знаешь, отчего-то я чувствую, что он вернётся. Просто знаю.       И вновь поддаётся ей, принимая поражение. Не в силах сопротивляться, позволяет себе чувствовать то, что он чувствует. Словно вижу его насквозь.        Он молчит, но я знаю, что сейчас его одолевает облегчение. Она источает всем своим видом твёрдость и уверенность, но я знаю, что она чувствует, как счастье, так и страх. Они молчат, но это не имеет значения, сейчас мы вместе. Это важно.       Так же поднимаюсь, чтобы удобнее сесть напротив любимой. Смотрю на неё, а она на меня. И эти взгляды говорят о многом, нам даже не нужно говорить. Есть только необходимость видеть её, чувствовать, что она рядом, что она со мной. От слов Ади меня снова настигает страх, на секунду я снова вижу сценарий, в котором она может исчезнуть. Я бы не смогла смириться с её уходом. Никогда. Не смогла бы, как он.       А затем не проходит и секунды, как веснушчатый, ныне полный серьёзности, садится вместе с нами, создавая полукруг. Несколько мгновений о чём-то озадаченно думает, а после начинает говорить:       — Я не уверен, но думаю, в этом замешаны ваши родители.       — Но у меня нет, — уже было хочет возразить мой ангел его догадке, как он наспех перебивает её всяческие попытки.       — Ваши родители с того мира, если так можно выражаться, — добавляет.       — Но у ангелов и демонов нет родителей, — в смятении поясняю, вовсе не веря в его слова. Пока Мег только хмуро и со скепсисом внимательно смотрит на него исподлобья.       — Верно, нет, — глухо вздыхает с какой-то усталостью, расставляя руки за спиной, как опору. — Все ангелы и демоны были созданы кем-то или чем-то. Но у нас есть опекуны — те, кто заботится о нас, учит, наставляет и оберегает, те, кто в ответе за наши поступки. И ваши опекуны были первыми, кто воспротивился этой любви, что вспыхнула между вами, — слишком обыденно поясняет, будто объясняя самые обычные вещи. Пока мы обе пылаем в изумлении от произнесённых слов. Заметив озадаченность в девичьих лицах, веснушчатый с усмешкой продолжает, довольный результатом своих высказываний. — И вы обе, — расставляет указательные пальца обеих рук в наши стороны, глянув на каждую по очереди, начинает рассказывать далее: — маленькие несносные девицы, дочери очень важных персон на том свете. Виктория, ты духовная дочь Серафима Ребекки, одной из тех самых семи серафимов, приближённых к Создателю. Говорят, что Бог сам создал тебя, а затем оставил на попечение именно ей, — весело смотрит на меня, а затем поворачивается к моему ангелу. — Ты, крошка, дочка херувима Мамона, представителя одного из семи смертных грехов, тех, кто ближе всего к Дьяволу.       — Дино рассказывал мне о серафимах. Он говорил, что мы находились у них на обучении, но, — начинаю задумчиво говорить, пока свежи воспоминания недавней встречи с ангелом, но не успеваю закончить, когда рыжик, так любящий перебивать других, прерывает меня.       — Но забыл рассказать, что ты дочь одного из них? Как же это похоже на этого ангелочка.       — И ты думаешь, что это они? — слишком тихо вопрошает с явным опасением в глазах темноволосая.       — Больше некому, — снова опирается на руки за спиной, досадно выпуская воздух из лёгких. Щурится от яркого солнца, но продолжает дальше смотреть на него.       — Почему ты так уверен в этом? — темноволосая раздражительно кидает вопрос в нежелании принимать сей факт. Что, в целом, мне не ясно.       Но веснушчатый не обращает на это никакого внимания, словно он не видит её клыков, только глаза, что полны любви и боли. Всё так, он не видит в ней чудовища, потому что знает, каково быть демоном. Он принимает любые вспышки ярости и презрения с её стороны, любые грубости, но ни на минуту не даёт усомниться в себе. Ведь он знает, что это всего лишь маска, спасающая от горечи в груди. Какие-то крупицы ревности начинают щекотать моё сердце, стоит только подумать о том, что Ади намного ближе ей, что только он может её понять. Хотя я так хочу и рвусь, оступаюсь, но поднимаюсь, чтобы быть для неё тем, кто всегда рядом, кто понимает.       Веснушчатый хмурится от её слов, но затем расплывается в улыбке, а следом снова меняется в лице, озаряясь в загадочном оцепенении. О чём он, интересно, думает, так долго игнорируя произнесённый вопрос? Но гадать же долго не приходится. Демон тепло берёт мою ладонь в свою, с особым трепетом, сжимая в своей руке, поглаживая тыльную сторону пальцами. И проделывает тоже самое с рукой моего темнокрылого ангела. В непонимании смотрю на него, надеясь на объяснение, но не успеваю что-либо сказать, как сгустки реальности ускользают из моего взора.       Темнота заполняет всё вокруг, липкими пальцами обволакивая душу, сжимая в тисках, тянет за собой, а я просто отдаюсь. Но за ней приходит и свет, мягкими касаниями высвобождающий из заточения тьмы. Он не тянет меня за собой, только идёт впереди. Ему и не нужно звать, я всегда буду идти на встречу с ним.       Темнота рассеивается, и передо мной предстаёт мир, наполненный серостью и грустью. Атмосфера страха давит со всех сторон. Я чувствую её, потому что она бестелесными руками сжимает мои плечи, тянет волосы, сдавливает грудь. Она повсюду, как призрак, следует дымкой, сопровождая.       Вокруг меня величественные колонны, тусклые окна с витражами, фрески, расписанные библейскими сюжетами. Я знаю это место. Я снова здесь. Это — Эдем. Наш дом. Вернее, был им когда-то. Но сейчас мне сложно узнать это место. Яркость красок померкла, заполняя всё дымкой печали и горя, досады и отвращения. Всё кричит вокруг мне бежать и прятаться. Но я продолжаю идти.       Глухой крик ведёт меня к себе, тянет из-за всех сил, призывает. И я иду к нему, не спеша, с опаской, но не останавливаюсь. И словно знаю, что там впереди, страх не угасает, лишь сильнее растёт с каждым шагом, но не могу остановиться. Этот крик, я знаю его. Глухой, но режущий слух, полон ужаса и паники, он так мне знаком. С каждым шагом он всё громче, отчего на сердце только больней. Всё в моём теле цепенеет от его звучания, а внутренности прожигает, режет беспощадно ножом. Я сгибаюсь, не в силах стерпеть, но продолжаю смиренно следовать дальше. Боль становится лишь сильнее. Зачем я продолжаю идти? Чтобы знать? Разве стоит знание этой боли?       Но вот звук становится яростнее, когда я останавливаюсь в самом конце. Послушно ступаю и передо мной предстаёт картина: за одной из колонн я вижу себя. Крик рвётся из груди Виктории. А рядом стоит женщина. За её спиной огромные крылья, напоминающие те, что восседают на спинах ястреба. Они белы, как снег, но стоит подойти ближе, как под лучами света ты понимаешь, что они сияют ярче золота. Я подхожу ближе, располагаясь напротив их обеих, чтобы видеть их лица. И женщина презренно смотрит на неё, как палач, восседает над ней, испепеляет сердитым взглядом, сложив руки на груди. А потом твёрдым равнодушным голосом произносит:       — Ты принесла мне самое большое разочарование. Но вместо раскаяния я вижу в твоём лице лишь неблагодарность и ненависть, — её голос безжалостен. Он кричит, но, прислушавшись лучше, понимаешь, что нет, он тих и спокоен. Он груб, но нет в ней толики гнева. Виктория поворачивается к ней, исподлобья, с неистовой ненавистью, заглядывая в глаза женщины. Сжимает свою голову ладонями, стягивая волосы, будто пытаясь содрать с себя кожу. Её глаза, как жерло вулкана, прежде источая морскую синеву, сейчас разгорячены, красны и бездушны.       — Вы лишили меня всего, матушка, — свирепо шипит на неё, роняя на каменный пол всё больше слёз.       Это её мать? Выходит, это она, Ребекка, та самая из семи серафимов. Величавая. Её шелковистые белесые волосы, собранные на затылке, белое платье в пол, закрывающее любые участки тела, украшенное золотыми орнаментами, стискивая её грудь, шею, талию, руки в тяжёлых объятиях, а этот взгляд, эти глаза прозрачны настолько, что в них можно оступиться, навеки исчезнув в пустоте. Её образ источает благодать и суровость. Неужели, они все такие?       — Тебе дали шанс. Не упусти его, — всё так же с презрением наставляет, прожигая своим осуждением. Пренебрежительно окидывает свою дочь взглядом, а после разворачивается, чтобы удалиться.       — Ты забрала у меня всё! Я больше никогда её не увижу! Я проживу в темницах Геенны тысячи лет, пока не сойду с ума. А после вернусь к Вам, безвольная и не знающая чувств, кукла. Именно такая я нужна Вам, верно, Серафим Ребекка? — Виктория кричит, чтобы та услышала. И она слышит. Её тело напрягается лишь единожды. Когда дочь называет её самым фамильярным образом, более без ласки в речах. Она содрогается. И я, возможно, никогда не узнаю, было ли ей больно от тех слов. Потому что она не обернулась, нет. Опустив руки, женщина гордо продолжила свой путь, оставляя своего маленького ангела на растерзание боли и страданиям. Она ушла, оставив одну. И больше не вернётся. Я знаю.       Чувствую, как что-то колет в груди от этого осознания. Я ведь и не помню её, но отчего так больно и тяжко? Почему мне хочется ринуться ей вслед, схватиться за подол белоснежного платья и прижаться сильней? Почему я жду, что она обернётся? Почему я хочу, чтобы она подбежала и крепче обняла меня? Почему же так тянет к той женщине?       Ведь она разделила их, забрала у неё Милеасму, забрала всё. Она с лёгкостью и божьим повиновением приняла, как данность, заточение дочери в Преисподней на тысячи лет. Она бросила её. Так почему я так жажду её прикосновений и тёплых слов?       Оборачиваюсь к Виктории. Так странно видеть себя со стороны, как отдельного человека. Мозгу не поддаётся это осознание, он просто кричит, что это невозможно. А я не слышу его, лишь подхожу ближе к самой себе и приземляюсь на полу рядом с ней. Согнувшись калачиком, она лежит, содрогаясь в рыданиях и душераздирающих криках несправедливости. Мне хочется коснуться её плеча, дотронуться, лишь бы она почувствовала, что не одна здесь. Но она не сможет. Меня здесь нет.       А затем она отдаляется, словно расстояние между нами возрастает с миллиметров до километров, забирая и её с собой. Тянусь рукой, пытаясь достать, а она только исчезает, оставляя за собой гнетущую пустоту. Кричу её имя, чтобы она подняла глаза на меня, но Виктория не слышит. Сильнее плачет. И в скором времени мне более не виден её силуэт, только отголоски в сознании, что я была рядом с ней.       Тьма снова настигает меня, эти липкие пальцы утягивают за собой, ныне с бо́льшим рвением тянут кожу и волосы, хватают одежду, не позволяя сопротивляться. Я пытаюсь кричать, но темнота беспощадно тянет к себе, пока не забирает меня без остатка. А затем наступает холод, леденящий каждую клеточку моего тела, обдувая со всех сторон, как самый злосчастный сквозняк. Падаю на землю, не открывая глаз, прижимаясь лбом к коленям. И всё повторяю, что это нереально, что я должна очнуться.       Очнись! Тори, ты должна открыть глаза! Не бойся темноты!       Но игнорирую собственные попытки, продолжаю содрогаться от холода, боясь распахнуть ресницы. А на душе становится так зыбко и страшно. Больше всего меня пугает картина, что я увижу, стоит мне очистить взор. Я не хочу видеть ничьих страданий. Только сильнее обнимаю колени, пока непроизвольные слёзы стекают по моим щекам, оставив всякие попытки быть сильной. А ведь я была сломлена ещё очень давно. Так есть ли смысл бороться, если всё так бессмысленно? Этот страх поглощает. Откуда он во мне? Почему он окутывает всё пространство вокруг? Эти липкие, жгучие прикосновения вселяют животный ужас. Я не хочу открывать глаза.       Но мне приходится, когда я слышу вопль, разносящийся со всех сторон. Это мой темнокрылый ангел кричит, просит о помощи. Я поднимаю веки, в безысходности оглядывая место, где очутилась. А вокруг лишь мрак и запах гнили, что едко ударяет в нос. Поднимаюсь, когда начинаю чувствовать, что проваливаюсь в пол. Под ногами тягучая грязь, утаскивающая всех глубоко под себя. Начинаю идти, оглядываясь назад. Более ужасного места не сыскать. Вокруг меня разрушенные стены, зловонные запахи и толпище мёртвенных тел по разные стороны. Их лица переполненные ужасом и мольбой, эти эмоции навечно застыли на их лицах. Корчусь в отвращении, не переставая оглядываться.       С каждым разом шаги даются всё труднее. Эта грязь, подобна зыбучим пескам, что утягивают людей в объятия смерти. Поднимаю ноги с таким рвением и усилием, но чувствую, что больше не могу идти. Все мои силы иссякли; как тряпичная, кукла падаю на землю, нет больше мочи идти.       Но затем новый крик пробуждает во мне огонёк, приказывающий не сдаваться. С остервенением поднимаюсь, сопротивляясь нахлынувшему бессилию. Рычу в пустоту, каждый раз делая новый шаг, сжимаю пальцы в кулаки до белых костяшек, но продолжаю свою путь. И вот, я вижу выход, так близко. Осталось совсем немного.       И там появляется она. Её образ, как призрак, растворялся в пустоте, а затем снова появлялся.       — Мег! — кричу из-за всех сил, раздирая горло до хрипоты. Но она не слышит. Падает наземь. Бьёт ладонями каменный пол и кричит. За её спиной более нет тёмных крыльев, лишь обрубки костей, кровоточащих ран и белесая кожа спины, пропитанная тёмной тягучей жидкостью.       Пытаюсь сделать ещё один шаг, но уже слишком поздно. Моё тело глубоко уходит под землю, не могу пошевелиться. Она там, совсем близко. Я должна! Но я не в силах. Мои пальцы тянутся к земле, пытаясь нащупать опору, но вокруг только грязь.       — Милеасма! — кричу с большим усердием, отчаянно цепляясь за её образ. Но она не слышит меня. Совсем.       И тогда над ней нависает тёмная фигура, статный мужчина с костлявыми крыльями за спиной. Он смотрит так сочувственно. Или его глаза мне кажутся такими? Его лицо непроницаемо.       — Ты нарушила все писанные законы Небес и Ада. Пришло время остановиться, пока не стало слишком поздно, моя жемчужина, — глухим эхом произносит. А затем исчезает. Она не двигается, как и я.       — Милеасма, — на последнем вздохе лепечу в надежде, что она повернётся, что услышит. Но ничего из этого не происходит.       Земля утягивает меня за собой, пока я не перестаю дышать и видеть. Объятия тьмы так холодны, но так обжигают, они липкие и склизкие, тугие и не позволяющие дышать.       — Не-е-ет! — кричу, что есть мочи. Но, кажется, мой крик никогда не будет услышан. Потому как затем тугой рык вырывается из груди, стоит мне вернуться из того мира.       Резко распахиваю глаза, а передо мной всё та же картина. Вечно улыбающийся рыжик и моя любовь, что сейчас смотрит на меня с такой грустью и изумлением. Я поворачиваюсь к нему, возможно, ожидая объяснений, а он лишь сильнее сжимает наши ладони в своих.       — Что это было? — сухим голосом задаёт вопрос Мег, с каким-то отрешённым взглядом опуская глаза к земле. Я чувствую пустоту, что настигает её изнутри, ведь чувствую её и сама.       — Я показал вам их. Это были последние встречи с ними, — Ади сочувственно смотрит на нас, всё время метая взгляд от меня к ней, и обратно.       — Почему там было так холодно и зыбко? — в скрытом ужасе вопрошаю, но в душе надеюсь не услышать ответа.       — Это абстракция ваших воспоминаний. Вы видели всё так, как запомнили ещё тогда.       — Но я видела себя со стороны, а не своими глазами, и я видела Мег, хоть меня там и не было, — поднимаю взгляд, полный недоумения на него. Отчего-то тот поджимает губы, так неопределённо ныне взирая на меня.       — Наше восприятие сильно отличается от человеческого. Мы видим суть. Вы видели свой образ, потому что это не только ваше воспоминание. И я соединил ваши разумы, чтобы вы смогли увидеть друг друга.       Его голос так спокоен. А тёплая рука, остается сейчас единственным спасательным кругом, что не даёт мне провалиться в горе прошлой жизни.       — Идём, — неожиданно друг поднимается с места, подтягивая нас к себе. В тумане поднимаюсь, до сих пор не привыкнув к реальности, а затем с вопросом смотрю на него. И на веснушчатом лице озаряется такая родная улыбка, совсем как прежде, как в первую встречу. Его глаза сверкают ярче любых звёзд, а тёплая ладонь, как маяк, не даёт заблудиться в просторах бескрайнего океана. А затем, так безмятежно, как любящий брат, произносит такое простое, но, возможно, сейчас самое необходимое, — купим мороженого. Нам не помешает доза сладкого.       — Разве вам нужно есть? — Мег со скепсисом в лице поднимает на него взгляд тёмных бездн. Действительно, бессмертным нужно питаться?       — Нет. Но мы, как и люди, падки на удовольствия, — подмигивает в прежней манере. И берёт нас под локти с обеих сторон, прижимая только сильнее.       Его слова кажутся сейчас самым логичным и разумным из всего, что пришлось увидеть и услышать. Потому, я без зазрений совести отдаюсь в его умиротворённое настроение, стараясь забыться, следуя дальше. Ведь знаю, что мы сможем преодолеть любые невзгоды.       Потому что мы вместе.