Обещай, что найдешь меня

Тори

      ー Как думаешь, кто старше? ー краем глаза замечаю вопрос на её лице, когда произношу вырванный из контекста вопрос. ー Я имею в виду, кто старше, мы с тобой или эти трое? ー уточнять имена трио и не нужно, ведь мы обе знаем, о ком речь.       С облегчением вдыхаю свежую порцию кислорода, когда приоткрываю окно в машине. Слежу за пустующей горной дорогой, она всегда безлюдна, встречаются лишь редкие машины, что рвутся в другие города, домой.       ー Не знаю, ー безучастно отвечает, продолжая задумчиво рассматривать мелькающие скалистые вершины, подперев ладонью щёку. Слышу, как совсем тихо хмыкает и, наверняка, улыбается загадочным мыслям. ー Но этот твой дружок, святоша, не перестаёт напоминать нам о том, насколько мы древние, буквально, с сотворения мира существуем.       Оборачивается на меня, в усмешке изображая весь восторг от сказанных слов.       ー Не смешно, ー кратко отрезаю, не сводя глаз с дороги, лишь сильнее сжимая пальцы у руля.       Я забыла, как сильно люблю это ощущение дороги, растрёпанных волос от ветра, что пробивается через открытые окна, эти золотистые поля и скалы, что, казалось, отражают каждый луч заходящего солнца, что стелит наш путь к дому. А ещё бесконечное чувство свободы, словно я могу отправиться куда угодно, если только пожелает моя душа.       Как-то глупо улыбаюсь возникшему ощущению, что прежде оставалось только воспоминанием. И вот мы сели в машину, мчимся на всех парах в родной дом, где нас ждут родители, где мне всегда легче дышалось, где мне никогда не было страшно. И хотя мисс Перлс не догадывается, но внутри я в нетерпении ликую от предстоящей встречи родителей с моим ангелом, что сводит меня с ума во всех возможных, хороших и плохих, смыслах. Уже вижу, как отец ведёт меня к алтарю, мама наверняка стоит и упивается слезами, утопая в шампанском, а братец и Джесс точно сговорились и оккупировали все выходы и входы, чтобы кадрить всех, кто выходит и заходит. Безумное было бы торжество. Надеюсь, однажды мы заведём этого чёртового пса, которого назовём Арчи. Ибо всю жизнь разбираться с этим дерьмом переселения душ я не намерена.       — Чего улыбаешься? Думаешь, не знаю, о чём думаешь? О не-е-ет, милая, хватит, уже вижу по твоей физиономии и красноречивому молчанию, что сидишь в заоблачных мечтах о нашей свадьбе, двух младенцах и загородном доме. Довольствуйся тем, что я согласилась поехать с тобой к родителям на день благодарения, — слишком серьёзно ворчит, пока я захлёбываюсь в возмущении. Широко распахиваю глаза, драматично охнув от её слов. — Ну, что ещё? — явно удручённо вопрошает, услышав моё негодование.       — Ты забыла о нашем псе, Арчи! — восклицаю от её невежества по отношению к нашему будущему.       — Что? Какой ещё пёс? — недовольно вздыхает, закидывая ноги на панель, под передним стеклом. Эх, видела бы это мама, с ума бы сошла от подобного в своей машине.       — Наш пёс, которого мы заведём после первенца, — с довольным видом поясняю, нацепив улыбку до ушей.       — Упаси Господи, нам в буквальном смысле повезло, что наши с тобой очаровательные мордашки не мелькают по новостным каналам, что в принципе ещё не даёт гарантий, что это не произойдёт. А ты с уверенностью заявляешь, что у нас есть будущее, которого может и не быть, — резко начинает истерить с нотками сердитости и непонимания моего легкомыслия. Но стоит ей закончить, как отчуждённо фыркает и отворачивает от меня взор тёмных бездн, скрывая за этим жестом неуверенность.       — Ты думаешь, у нас нет будущего? —спрашиваю совсем тихо, боясь услышать ответа. Некоторое время нахожусь в потрясении от сказанных слов, поскольку сама не верила в это, но очень хотела, чтобы она верила, верила, что однажды бесконечная погоня за правдой и свободой отпустит нас, и мы станем по-настоящему счастливы, только мы, вдвоём. Но, видимо, я прогадала, когда решила, что ей хватит веры на нас обеих.       — Я не знаю, — так же тихо отвечает, тоном явно указывая, что не хочет продолжать этот разговор, словно сама не понимая, что на самом деле думает, словно и сама не зная, зачем сказала это и знает ли вообще ответ на собственный вопрос. — Но я не хочу строить пустые надежды насчёт светлого будущего, в котором мы бы жили в чудесном доме, завели детей и ещё дюжину домашних животных; будущего, в котором нам не пришлось бы бояться вселенского заговора против нас, а лишь только подгоревших сосисок на мангале.       — Я вегетарианка, — бессовестно перебиваю её, ощущая огорчение от всего вышесказанного, на что получаю укоризненный взгляд. Тут же осекаюсь, позволяя ей продолжить.       — Всё это неважно, потому что однажды я могу проснуться и осознать, что ничего из того, что могло бы ждать нас в чудесном завтра, никогда не произойдёт. Я не хочу, — замолкает, прикусив нижнюю губу, чтобы после набрать воздуха в лёгкие и продолжить. Но успевает только открыть рот, как сзади раздаётся сонный голос.       — Избавьте меня от своих семейных разборок, умоляю, — слышу, как что-то шелестит за спиной, оповещая о том, что младший Уайт пробудился от дорожной спячки и теперь во всей готовности, чтобы развлекать нас своим присутствием. Шутка. Обременять нас своим присутствием. Но кому какая разница, никто ведь не услышит?       Закатываю глаза так сильно, что готова увидеть содержимое черепной коробки. Пальцы с раздражением только сильнее впиваются в обшивку руля. А Мег тут же меняется в лице, сменив что-то искреннее на очередную маску сарказма и веселья. Не люблю эту черту, она пропитана фальшью. Хотя, кто бы говорил, Тори.       — Долго ещё? — сонно щебечет, смачно зевнув после.       — Около часа, — отвечаю на выдохе почти сразу же, внутренне проклиная родственника за прерванный разговор, вполне возможно, с её слов, со своей будущей женой.       — Кажется, я вам помешал, а то больно мордашки хмурые, — заливается ехидством. А я только молча кричу, зная, что будет дальше. — Надо прогнать эту тучу зрелости и отсутствия секса, что разразилась в этой машине, весёлыми историями из жизни, — высовывает макушку между двумя передними сидениями, оперевшись на спинки кресел локтями, словно ребёнок, выбравшийся с детского сиденья.       — Сколько можно, Виктория. Забудь об этом, — продолжает отчитывать, как учитель нашкодившего ученика. Расслабленно читает развёрнутую летопись, даже не подняв на меня взгляда. И как у него это получается? Одновременно ругать меня и читать? Хотя, сама-то я никогда не пробовала, изучение архивов меня не особо впечатляло, учитывая, что я знала всю историю из первых уст. — Ничего хорошего это не сулит. На твоём месте я бы оставил всё как есть.       — А я не хочу оставлять всё как есть, Деновииль, — передразниваю его, совсем по-юношески порицая.       Но самого ангела это не особо поразило, поскольку ни один мускул на его лице не дрогнул, даже пёрышко за спиной не шелохнулось. Он так же смиренно продолжил читать, позабыв о моём присутствии.       В целом, именно так и проходили наши последние встречи. Он отдаляется от меня с каждым днём всё больше и больше. Считает, что поддалась искушению, что ныне порочна и совращена чёртом. А если точнее, то Милеасмой.       Он не верит в меня. Больше нет. Он не верит мне. Наверное, никогда не сможет, потому что я никогда не откажусь от своего демона.       А он всё молчит.       Внимательно рассматриваю его черты лица, пшеничные копны, эти вечно белые одеяния, только они и никакие другие, не изменяет своим вкусам, а, вернее, установкам и законам.       — Побойся Господа, — всё так же отрешённо выдаёт, пока я мну края хлопковой ткани у колен, спустившись к траве с мраморной скамьи.       — Плевать на него. Как и ему нет дела до нас. Создал всё, придумал правила и ушёл, как ни в чём ни бывало, — злостно шиплю, как подколодная змея, прожигая взглядом перистые облака на горизонте.       — Думай, что говоришь. Не забывай, кто нарёк тебя земным чудом, кто даровал тебе эту жизнь, — не повышая голоса, оборвал меня, поднимаясь с места. Это было так тихо, а я всё равно почему-то ощутила весь его гнев и презрение. Может, мне и показалось, ведь ангелам чужды человеческие чувства и эмоции.       — Мне всё это не нужно, если не бу…       — Прекрати это. Одумайся. Ты загубишь и свою жизнь, и её. Если любишь, то отпусти. Вам лучше быть порознь. У вас нет будущего, — так больно отрезвляет, режет ножом прямо по груди, совсем не думая о том, что говорит. Смотрит как на врага, как на того, кто предал его, кто разочаровал. И больше не излучает тепла, только холод.       Холод — черта, присущая лишь ангелам. Наши тела холодны и не излучают ни капли тепла. Мы словно каменные статуи, что должны быть лишены чувств, эмоций. Только холод.       Но Дино никогда не был таким, он всегда излучал тепло, предназначенное лишь для меня одной. Но только не сейчас.       Замираю, не смея пошевелиться. Его слова парализуют каждую частичку света в моём существе. Не моргаю, широко распахнув ресницы, заглядывая на него исподлобья. И только ощущаю железные прутья, что туже стягиваются в горле.       — Дурость, что вы решили, — усмехается, резко прикоснувшись к щеке в каком-то нервном жесте, — решили, что сможете сломать то, что построилось задолго до всех нас.       — Дурость, будто ты решил, что твои слова ещё что-то значат для меня, — почти что скулящим голосом запускаю в него стрелой, надеясь попасть где-нибудь между рёбер.       И попадаю. Он отшатывается от меня, потеряв самообладание всего на несколько секунд, исказившись в какой-то горечи, что прожгла его изнутри. Тянется рукой к груди, словно туда и впрямь вонзилась стрела, но тут же одёргивает себя.       — Это не любовь. Это порок, — выплёвывает мне в лицо и, смерив ненавидящим взглядом лазурных зениц, разворачивается, чтобы уйти.       — Так просто уйдёшь от меня? — задето шепчу, зная, что он всё равно услышит.       Останавливается, но не молвит ни словечка. Надеется. Продолжает верить. Что я смогу. Что мне удастся одуматься, осознать, отпустить. Не может поверить, что я никогда не сделаю этого. Поэтому остановился. Ждёт.       — Тогда знай, что это навсегда.       И уходит. Не попрощался. Покинул меня. Оставил одну у скамьи в райском саду, не подозревая, что исключил меня из своей жизни.       В мгновение отворачиваюсь от колонн, за которыми успел скрыться бессмертный, и расслабляю ангельское оперение, укрыв себя собственными крыльями. Бессмертные не умеют плакать, но почему так жжётся в глазах. Ресницы абсолютно сухи, но горят в геенновом пламени, опаляя всё лицо и грудь своим жаром. Мы не умеем плакать или просто не помним, что можем. И от этого бессилия только досаднее.       — Набожный червяк! — свирепо шиплю, обхватывая лицо холодными руками, пытаясь хоть как-то остудить. Отчего-то не выходит у меня.       — Серость! — не останавливаю поезд своих ругательств. — Гнилой корень имбиря! Смертные и так тебя не любят, так ты оказался ещё и испорченным.       Опускаю ладони на живот, падая спиной к земле. Прислушиваюсь к оглушающей тишине, что навечно будет держать свой пост в этом месте. В Эдеме нет птиц, здесь нет никого, кроме бессмертных, сныряющих от куста к дереву и обратно, и этого храма, который неподвижностью обрёк всех нас сотни лет лицезреть своё присутствие.       — Чтоб тебе пусто было! — кричу высоко в небо, надеясь, что Всевышний Отец сможет услышать. И всё же надеясь, что нет. — И отчего так пусто мне?       Собственный вопрос застаёт меня врасплох. Нас не учат быть людьми. Мы совершенны. Или кому-то хочется в это верить.       Совершенно не представляю, что мне делать с этим всепоглощающим чувством безнадёжности и пустоты внутри.       Быть может, он прав. И никогда нам не быть рядом. Может, у нас и впрямь нет никакого будущего. Смешно. Никаким оно и не могло быть у нас. Нас ждёт только вечность и ничего более. В нашем мире всё неизменно. И нет смысла в такой жизни.       Стараюсь не дышать и не подавать признаков жизни, намертво вцепившись в бока руля, будто надеясь, что так назойливый братишка отступит.       — Ну, раз желающих нет, то я начну.       Но не тут-то было. Его не сломить.       Слышу, как откидывается на спинку заднего сиденья, а заглянув в зеркало заднего вида, лицезрею его вальяжную позу вседозволенности, прямо по центру. И только умиротворённое лицо. От него я даже тушуюсь. Настолько расслаблен, без какой-либо злобы в глазах, только беззаботность.       — Мег, знала, что твоя девушка боится лампочек? — начинает Майкл, по всей видимости, разжигая любопытство темноволосой, потому как та сразу же оборачивается назад в немом вопросе.       — Невесёлая история у тебя складывается, — мимолётно бросаю, будучи уверенная, что никто и внимания не обратит на моё замечание.       — Когда ей было тринадцать, отец попросил её поменять лампочку в кладовой. А там и без того было пугающе мрачно, а без света так вообще непаханое поле для страшных фантазий. Она долго препиралась, что не будет этого делать, но папа оставался непреклонен, сказал, что если не сделает, то Бог её накажет. В итоге, ей пришлось вставать на стул и на десять подушек сверху, поскольку ростом не вышла, — недовольно цокаю, громко выпускаю воздух из лёгких, но меня снова все игнорируют, — Вся эта конструкция была весьма хрупкой. И, когда она начала выкручивать дурацкую лампочку, та лопнула и шибанула её током. Она повалилась со всей этой пирамиды на пол, разбив себе лоб об угол полки. Ей потом эту ссадину зашивали наживую. Она так визжала. А, когда посмотрела после в зеркало, увидела, что швы были похожи на метку Гарри Поттера, в виде молнии. Вот она и подумала, что это метка смерти от Зевса. Два месяца она не прикасалась к розеткам, выключателям. Думала, что если притронется, то Зевс убьёт в ней своего последнего крестража.       — Вообще не смешно. Я думала, что мы будем говорить о весёлых историях, — укоризненно глянув на него через зеркало заднего вида, обрываю нелепую историю из нашего детства о моих страданиях.       — Да брось, смешно же. Представь, если бы шрам остался, — начинает мечтательно закатывать глаза, уже что-то придумав в своей бестолковой головушке.       — Но не остался, — заканчиваю его фантазии, но тот не унимается.       — А если бы остался, то я бы до конца твоей жизни шутил про то, что ты так и не смогла сбежать из своей кладовой, а письмо из Хогвартса так и не пришло, — смеётся надо мной. Вот же засранец.       — Продолжишь в том же духе, я всех нас убью на этой машине.       — Флаг тебе в руки, — закидывает конечности за голову, опираясь на них затылком и расплываясь в кошачьей ухмылке, — когда ты за рулём, это единственный финал, который ждёт твоих пассажиров.       — А ты чего молчишь? Скажи что-нибудь, — перевожу стрелки на рядом сидящую девушку в надежде, что та как-то поучаствует в этой перестрелке.       — А что? Майки прав. Прости, красотка, но ты слишком много болтаешь и мало следишь за дорогой. Ещё немного и Киган перевернётся в адском котле от счастья, что мы окажемся в соседнем, — окрыленно качает головой, довольствуясь сказанным. Либо ей и впрямь хочется не умереть сегодня на дороге, либо эти двое потешаются надо мной, потому что мои навыки вождения очень даже сносные. Больше чем уверена, что ни в одной из своих жизней в параллельных мирах не умерла бы в автомобильной аварии. Просто вздор.       — Почему вы вечно смеётесь надо мной? Чем я это заслужила? Я плохая сестра или плохая девушка? — закипаю окончательно.       — А мы разве встречаемся? Что-то не припомню, чтобы мне кто-то предлагал, — в изумлении подмечает столь явный факт, закидывая ноги на панель.       И хотелось бы задохнуться в возмущении от столь явного пренебрежения касаемо всего, что мы пережили, но отчего-то духу не хватает, поэтому, лишь неоднозначно хмыкнув, поджимаю нижнюю губу, рассчитывая, что эту тему мы обсудим чуть позже.       И как я пропустила этот момент? А ведь если рассуждать откровенно, то наши отношения и нормальными не назовёшь. У нас не было ничего фееричного или невероятного, ни тебе романтичных вечеров, страстных и волнующих свиданий, походов в магазин, посиделок. У нас не было ничего из того, что присутствует в жизни обычных людей. Мы ни разу не были на свидании. А те случаи, когда мы куда-либо выбирались, всегда только по делу. О многом ли это говорит? Весьма.       История с реинкарнацией, бессмертными существами и преступной жизнью Вегаса слишком затянула нас в беспросветную пучину головоломок и вопросов, не давая и шанса вздохнуть свободной грудью.       Я даже не совсем уверена, о чём она мечтает, что любит. Есть ли у неё хобби? Может, планы на жизнь, что планировала ещё до встречи со мной? Может, она хочет жить в другом месте? Я и этого не знаю.       Кто мы вообще друг для друга? Залог всего, что происходит, того, что мы рядом друг с другом, — предопределённость и судьба? Есть ли вообще что-то настоящее, что сотворили лишь мы сами без вмешательства высших сил? Боже, я и не уверена, что именно это за высшие силы. Может, всё куда проще, а может, ещё сложнее. Я знаю только, что ничего не знаю. Ничего из реальности и настоящего, ничего из того, что послужило всему толчком.       Немудрено, что Мег выбросила эти слова мне прямо в лицо в машине, пока мы едем на день благодарения к моей семье. Чему удивляться? Она права. Мы не обсуждали это. Всё просто само собой сложилось, словно так и было задумано, словно так нужно. Но нужно ли?       — Чего приуныли? — встрял в мои думы приподнятый голос брата. Это чудо так самозабвенно растёкся на задних сидениях, что, казалось бы, его ничего по-настоящему не волнует в этой жизни. Мне бы его непосредственность.       Возвращаю концентрацию на дорогу, отмахиваясь от его вопроса. А после волнительно и слишком громко сглатываю слюну, тщательно обдумывая, как начать разговор с девушкой, что стала незаменимой частью моей жизни, совсем не подозревая о высоте моих настоящих чувств к ней.       — Ты когда-нибудь мечтала уехать из Вегаса? Может быть, ты хотела уехать в другое место? — непринуждённо начинаю разговор, надеясь исправить эту ситуацию.       — Э, не знаю, возможно, — отстранённо отвечает. Не смотрит на меня. Печатает что-то в телефоне.       — Мы могли бы съездить куда-нибудь. Куда бы тебе хотелось? Как насчёт Мексики? Не так далеко и новые места, — вкладываю в речь как можно больше воодушевления. Я бы и сама с удовольствием сменила обстановку.       — А ты этого хочешь? — смотрит на меня скептично, выжидающе, стараясь разгадать ход моих мыслей, убирает телефон.       — Мне кажется, что каникулы нам не помешали бы. К тому же, у нас не так много было времени на нормальную жизнь, — заглядываю в зеркало заднего вида, чтобы убедиться в безучастности Майкла в нашем диалоге. К счастью, тот погрузился в мир музыки после своего проигнорированного вопроса и давно нас не слушает.       — Неожиданно, — коротко бросает, вновь устремляя взор тёмных бездн на вид стелющейся дороги.       — Почему?       — Прежде тебе не было это интересно. Мне казалось, тебе хочется скорее поставить точку, что вот мы вместе и всё хорошо, — поясняет с каким-то сожалением, не снимая маски равнодушия к разговору. Дурацкая черта характера. Мне не нравится.       — Всё не совсем так, — сильнее наполняя лёгкие воздухом, в каком-то виноватом жесте растягивая слова. На секунду поворачиваюсь к ней, но темноволосая снова увиливает от прямого зрительного контакта. — Сделаем остановку.       Бросаю невпопад, начиная сворачивать к обочине. Останавливаю машину в удачном месте, как раз в тот момент, когда мы проезжаем вдоль берега Тихого океана.       Воды дивной красоты, о которой я совсем позабыла. Не помню уже, когда вот так просто выбиралась к пляжу, чтобы просто прогуляться. Словно с тех времён прошли десятки лет. Раньше это было привычным делом: родительский дом находится недалеко от Палос Вердес Эйстетс, а там до пляжа рукой подать. В детстве мы часто выбирались на пикники в уединённые места всей семьей. Мама всегда так лучезарно улыбалась, когда Майки каждый раз убегал искупаться за скалами, несмотря на запрет родителей, потому что каждый раз прибегал с визгами, что его хотят убить медузы. В нашей семье, пожалуй, лишь только папа обладает мертвенным спокойствием ко всему происходящему. Ничто не способно выбить его из колеи, всегда расслаблен и беззаботен. Кажется, эта черта с возрастом передалась и моему брату. В детстве он был неугомонным. Мы с ним были теми ещё сорванцами, с истериками разносили любое событие, даже самое незначительное, и всё время пытались насолить друг другу. С возрастом это никуда не ушло. Может, и к лучшему. В таком случае наши взаимоотношения были бы весьма нудными.       Открываю дверь и с глотком морского бриза выхожу из машины. Собственно, остальные следует моему примеру. Мой, как всегда эмоционально непробиваемый, ангел спокойно встаёт рядом со мной, видимо, ожидая моих дальнейших действий. Встаёт вплотную, прижавшись плечом к моему, и скрещивает руки на груди. Делаю ещё один глубокий вдох. Кажется, сейчас ничего не может испортить моего настроения, даже ворчливое копошение младшего Уайта, который, по всей видимости, запутался в ремнях, пока выбирался из авто. Далёкий шум волн слишком втягивает в своё умиротворение.       — Причина остановки? — слегка недовольно выдавливает из себя, располагаясь рядом. Втроём облокачиваемся на машину и несколько минут просто молчим, не нарушая возникшее ощущение облегчения.       Обнимаю себя за плечи и прикрываю глаза. Минутка бездействия. Мы её заслужили. Даже несносный братец. Он всегда строит из себя клоуна, но я знаю, что его чувства намного глубже, о которых он никогда не говорит на людях. Дурная привычка. Почему мы никогда не говорим о том, что чувствуем на самом деле? Странная, однако, вещь.       — А я люблю океан.       Сбоку шелестит тягучий девичий голос, от которого я тут же просыпаюсь, поворачиваясь к ней корпусом. И вижу, как заворожённо девушка наблюдает за редкими волнами далёкого берега. Смотрит так, словно видит его впервые, словно это то, чего она ждала всю свою жизнь, словно это её мечта.       — Правда? — так глупо переспрашиваю, будучи обескураженной от её искренности. А в ответ так по-доброму улыбается и слегка кивает.       — Когда мне было двенадцать, я хотела сбежать от всех и уехать жить к океану, как кочевник, — тихо так, с каким-то особым трепетом, говорит, вспоминая былые дни. Что побуждает меня растянуться в какой-то живости момента.       — Тори тоже любит океан, — добавляет Майки, вслушиваясь в наш разговор. — Говорила, что там её ждёт судьба, — ухмыляется так невинно, дотронувшись до щеки, а после обнимает меня за плечи. — Выходит, она была права. В какой-то степени.       — Почему ты поехала с нами? — после некоторых раздумий всё же задаю этот вопрос. Она лишь пожимает плечами и задорно лепечет.       — Не могла же я бросить тебя совсем одну на растерзание родителей.       — Ты плохо знаешь Викторию Уайт. Скорее, это она их вечное терзание.       — Неправда. Это ты их вечный кризис жизни, — пихаю брата в бок локтём на его неудачную заметку. Усмехается, а я только и подхватываю этот мотив. Он тут же протягивает ко мне руки, начиная щекотать бока.       — Забавно, — всё это время наблюдавшая за нами, Мег с какой-то светлой печалью кивает.       — Что именно? — сквозь смех, отбиваясь от щекочущих рук Майкла, интересуюсь её комментарием.       — Она говорит о том, что ты непробиваемая заноза в заднице каждого жителя этой планеты, — не унимается младший родственник. Но Мег, кажется, и не заметила его шутки.       — Забавно, как устроены семейные узы. Слепой увидит, как сильно вы любите друг друга, но постоянно цапаетесь, что искры летают, — продолжает.       — Не преувеличивай, не так сильно я и люблю этого засранца. Без него точно смогла бы жить, — пробиваюсь сквозь смех и щекотку, уже порядком уставшая от болей в животе.       — Об этом я и говорю, — спокойно добавляет. — В семьях так принято? — с каким-то неподдельным интересом поворачивается к нам с надеждой в глазах.       — Конечно. Если бы я просто любил свою сестру, было бы совсем неинтересно, — наконец оставив меня в покое, откашливается и поправляет рубашку, а я следую его примеру.       — На самом деле, я поехала, потому что хотела узнать, какого это, когда ты часть чего-то большего, когда тебя любят просто так. Может, даже надеялась почувствовать себя частью вашей семьи, хотя бы на несколько дней, — так устало и тоскливо произносит, что меня захлёстывает чувство вины. Прежде я не думала о том, какого ей видеть то, как я дурачусь с братом, болтаю по телефону с мамой или отправляю фотографии папе. Должно быть, это заставляло чувствовать её ненужной и брошенной. Беспечно.       Аккуратно касаюсь её руки, облегчённо замирая, когда та сцепляет наши пальцы в замок. Улыбается, так побито, словно говоря, что нет вины моей в том, что у неё не было семьи. Но от того мне не легче, только тягостнее на душе за всю несправедливость мира.       Брат тихонько отходит от меня, подбираясь к Меган с другой стороны. По-братски закидывает руку на её плечо, прижимая к себе. И успокаивает всё в таком же вечноуверенном и беззаботном тоне, но вот только мы прекрасно поняли, что он абсолютно серьёзен.       — Считай, что ты уже часть этой семьи. Мама точно будет в восторге от тебя.       Меган ворчливо пыхтит, пытаясь сбросить руку надоедливого паренька, но тот не промах, как скала, не даст остаться хоть кому-то без своей назойливой заботы.       — Нам пора. Солнце заходит. Мама переживать будет, — вкрадчиво встреваю, пока Майкл завоёвывает доверие новой сестры.       — Почему? Мы же не дети, — не оставляя попыток борьбы, негодующе интересуется. И впрямь странно. Мне двадцать три года. Но было бы чему удивляться, если бы это была не я, а кто-то другой.       — А это, кстати, ещё одна очень интересная история из жизни моей любимой сестрёнки, — в приподнятом настроении и с обескураживающим энтузиазмом начинает, когда мы врассыпную открываем двери машины.       — Ты когда-нибудь перестанешь налево и направо рассказывать позорные истории из моего детства? — шиплю на него.       Цепляет лыбу до ушей, тянется к моему лицу почти вплотную.       — Никогда.       И, избежав моего удара, проскальзывает в салон автомобиля. Хорошего мало. Оставшийся путь придётся выслушивать очередную порцию из того, что не помню даже я.