Три ночи и одно утро Интегры Хеллсинг

– Уже четвертый час ночи, леди Интегра, – провозглашает Уолтер и почтительно замирает в дверях. Девочка, глубокомысленно считающая шагами квадратики паркета, на мгновение застывает: – Я знаю, – и продолжает движение. – Позволю себе напомнить, что завтра вам нужно встать в семь, – с вежливым упреком напоминает дворецкий. – Да-да, я помню, – кивает Интегра и аккуратно ставит ногу в светлый квадрат, стараясь не коснуться границ ни мыском, ни пяткой. – Вам не кажется, что было бы благоразумнее лечь спать? – Уолтер делает третью попытку и, наконец, добивается желаемого: юная леди Хеллсинг поднимает голову и оборачивается к нему. – Приготовь мне лучше чаю. Я хочу дождаться Алукарда. Интегра не может сказать, в чем дело, даже Уолтеру: так глупо это будет звучать, ей кажется. Но сегодня – первое задание Алукарда, первый ее настоящий хозяйский приказ, и она очень, очень волнуется. * * * Алукард сидит в кресле напротив, и от него веет холодом и силой. Рядом с насмешливым, расслабленным спокойствием и нахальной яркостью вампира все остальное выглядит мелким и жалким. Даже Интегра Хеллсинг. Особенно тринадцатилетняя Интегра Хеллсинг. И это несмотря на портреты отца и деда и их молчаливую поддержку, горы бумаг на огромном столе, пистолет в кобуре и сердито сведенные брови. – Отец пишет, что ты убивал вампиров, – во рту сохнет от волнения и неловкости, не помогает даже знание, что она теперь хозяйка этого могущественного и опасного существа. – Да, – Алукард растягивает губы в довольной улыбке; вид белоснежных клыков пугает и завораживает, и Интегра решается спросить о том, что занимало ее больше всего, пока она читала дневники: – Но ты же сам вампир, а они твои сородичи… – Хозяйка хочет узнать, жалел ли я тех, кого убивал? – переплетаются длинные пальцы в белых перчатках, тяжело опускаются веки, гася багровое пламя. Но уже в следующую секунду в изгибе тонких губ, в распахнутых глазах загорается такая жестокая радость, что Интегра понимает, насколько глупый вопрос задала. Но она хозяйка, Хеллсинг, а значит… – Да, именно это я хочу знать, – сухо и строго отвечает Интегра. Вампир откидывается в кресле, разглядывает девочку с непристойным любопытством. – Я – всего лишь оружие твоего рода. Цель выбирают люди, а я исполняю приказ. Разве здесь есть место для сомнения или жалости? Интегра хмурится, прикусывает губы: в липкой паутине слов слишком легко увязнуть. – Я спрашивала тебя о другом. Алукард подается вперед, скалится острыми зубами. Страшно, очень страшно! Так, что пальцы белеют, впиваясь в край стола, и холодные капельки пота противно ползут по бокам вниз от подмышек, но она не позволяет себе отстраниться ни на дюйм. – Вампиры, хозяйка, – чудовища, способные бесконечно убивать и лить кровь. А поскольку делают они это без малейших угрызений совести, ясно, что немертвые не только недостойны жалости, но и неспособны к ней сами, – он с удовольствием вглядывается в напряженное лицо Интегры. – Я – вампир более их всех вместе взятых, как тебе известно. Ответ ей не нравится, хотя все правильно, и то же самое говорил ей отец. «А как же тогда я?» – просится на язык, но уже понятно, что и это бесполезно: Алукарду проще считать себя бессмысленным слугой ее рода, чем признаться в собственном чувстве справедливости, которое она пытается отыскать в нем уже почти три месяца с той самой ночи в подвале. Вместо этого Интегра спрашивает: – Значит, ты бы хотел и дальше убивать вампиров? – Да, – чем шире улыбается он, тем сильнее сводит от напряжения ее собственные челюсти и тем больше смутное немое раздражение. – Солдаты «Хеллсинга» не справляются? Высокомерие совершенного оружия. – Солдаты справляются! – взрывается наконец Интегра. – Но они гибнут на заданиях и, в отличие от вампиров, достойны жалости! Чудовище напротив снова хохочет: – Превосходно, хозяйка, просто превосходно! * * * Теперь Интегра почти сомневается в принятом решении: что за безумие – довериться жестокой, коварной твари, думает она, ступая на черный квадрат, но уже через мгновение – на белом – боится за своего слишком древнего вампира, двадцать лет не покидавшего особняк. И то, и другое – вопреки здравому смыслу, напоминает ей появление Уолтера. – Доклад об операции вы сможете получить утром, – вновь напоминает о благоразумии дворецкий. «Утром Алукард будет спать», – всплывает в голове само собой. Они всегда встречаются на границе или на его «территории», и никогда – днем. – Из полиции звонили три часа назад, он скоро должен вернуться, – давит Интегра упрямством тревогу и встает на черный квадрат. – Я дождусь. – Не стоит беспокоиться, леди Интегра, – с вежливой улыбкой говорит Уолтер, как будто читает ее мысли. – Все будет в порядке. Действительно, не стоит – вампир классом не выше С в крошечной деревеньке в Корнуолле, название которой совершенно невозможно запомнить, только прочесть в полицейском отчете – вряд ли был серьезным противником. – Я и не сомневаюсь, – и переступает на белый квадрат. * * * Алукард возвращается под утро, будто бы за минуту до еще раннего рассвета, когда у Интегры уже нет сил считать свои клетки: все равно все бесполезно рядом с пучиной ее отчаянья и разочарования. Красное, белое, черное, холодный ветер и запах пороха кажутся сонной сердитой девочке глумливым мороком, но видение плывет навстречу и произносит, склоняясь в поклоне: – Твой приказ выполнен, Интегра. Враг уничтожен. Часы на столе, словно издеваясь, показывают семь без шести минут, но с сердца спадает и сон, и свинцовая тяжесть. – Почему так долго? Ты убил его в полночь – мне звонили, – она все равно не может удержаться от упрека. Алукард опускается в кресло, сдергивает с носа очки и устало прикрывает глаза. – Прекрасная охота. Прекрасная ночь, хозяйка. Одна из лучших. – Что?.. – И Тинтагель очень хорош в лунном свете. – Тинтагель?.. – кажется, это звучит уже совсем глупо. – То, что от него осталось, конечно, – вампир лучится таким беспечным весельем, что Интегра на мгновение забывает, что перед ней древнее чудовище. И все-таки… этого быть не может! – При чем тут Тинтагель?! – От Делабола до развалин подать рукой. Всегда хотел посмотреть. «Внимательнее изучать карту», – машинально делает себе мысленную зарубку Интегра, а вслух решается только на растерянное: – Зачем тебе развалины? – Я думал, ты знаешь больше об английских легендах, хозяйка, и не мне тебе их пересказывать. В Тинтагеле жили король Марк, его королева – белокурая Изольда и благородный рыцарь Тристан, которому, однако, рыцарская честь не мешала путаться с чужой женой. Она, она сидела в кабинете всю ночь, ждала и боялась сама не зная чего, а он… Он всего-то лазил под луной по каким-то камням, на которых по ночам ни вампиров, ни людей, ни крови! – Я уже выросла из сказок. Думала, что ты тоже, Алукард, – презрительно фыркает Интегра. – В самом деле? – прищуривается в ответ вампир. – А мне казалось, одна юная леди, не так давно оказавшаяся в довольно сложной ситуации, мечтала о рыцаре на белом коне… Воспоминание неприятно настолько, что не вызывает даже смущения, один только гнев: как он посмел упрекнуть ее в слабости?! – Хорошо, ты прав, это интересно. В конце концов, ты сам – легенда, хоть и не слишком красивая, – теперь уже сама Интегра не удерживается от напоминания. – Так кем ты себя воображал, шатаясь по этим развалинам? Королем Марком? Или, может, Тристаном? Алукард смеется так, будто не слышал за свою не-жизнь ничего забавнее. – Тристаном? Нет, хозяйка. Разве смеет такой, как я, сравнивать себя с цветом рыцарства! Как ты верно заметила, – улыбка кривится, ползет трещиной по лицу, – я – легенда совсем иного толка. Чудовище есть чудовище, поэтому в той истории я мог бы быть только Моргольтом, – в алых глазах плещется бескрайнее безумие. – А кем хотела бы быть ты сама, Интегра? Белокурой Изольдой? А может – белорукой? К своему стыду, легенду хозяйка чудовища помнит плохо: что-то кровавое, мрачное, с изменами и предательствами. Совсем не ее сказка. – Никем! – отрезает она, чтобы скрыть неловкость. – Кстати, уже светает. Не пора ли тебе в подвал? Доклад об операции я выслушаю вечером. – Заботливая хозяйка, – усмехается Алукард и поднимается. – Хорошо, что не Изольдой. Значит, не тебе придется вынимать обломок меча из моей головы.